Что общего у верлибра и эпифоры? И то и другое обходится без формальной виртуозности, в которой иной читатель привык видеть важнейший признак поэзии. Срифмовать слово с ним самим или отменить все законы стихосложения может любой дурак, не так ли? Но об этом и говорит Джармуш. Как опознать поэзию, лишенную примет поэзии, из какого сора ее вылепить?
Я двигаюсь сквозь
триллионы молекул
они расступаются
расчищая мне путь
а другие триллионы
с обеих сторон
остаются на месте.
Дворник на ветровом стекле
Начал скрипеть.
Дождь прекратился.
Я остановился.
На углу
мальчик
в желтом дождевике
держит за руку маму.
Молекулы – такие крохотные, что невозможно отличить их друг от друга, – строительный материал жизни и поэзии. Одни движутся, другие нет. Рифмуются ли они друг с другом, не рассмотреть, их созвучия не услышать. "Патерсон", кстати, – один из самых безмолвных фильмов Джармуша: здесь пауза ценнее и, пожалуй, музыкальнее звука. А Патерсон – один из самых молчаливых персонажей.
Его стихи написаны Роном Паджеттом, известным современным американским автором – поэтом повседневности и, среди прочего, лауреатом премии Уильяма Карлоса Уильямса. Ждать, что зритель фильма опознает их на слух, не приходится; тем более что многие были написаны специально по просьбе Джармуша. Публика имеет право предположить, что герой картины – просто слабый вторичный стихотворец или тривиальный дилетант, которому и незачем публиковаться. А что жена считает его великим, так на то жены и существуют. Можно решить, что стихи написал сам режиссер, – а уж от души или как пародию, определять, опять же, зрителю. Ведь объективных критериев здесь не существует.
Соблюдая обманчивую будничность и бессобытийность до конца картины, при помощи поэзии Джармуш незаметно затаскивает публику на территорию современного искусства и литературы, где столь зыбки понятия "качества" или "профессионализма". Вместо них только интуиция, эмпатия и простое удовольствие слышать никогда до сих пор не слышанные стихи. Пусть говорят они о простейшем, каждодневном. Это как водопад: он не изменился с древних времен, но с обрыва постоянно падает новая вода. Или автобус: маршрут прежний, но в салоне всегда находится место для нового пассажира. Патерсон, сидя за рулем, слушает своих пассажиров внимательно (применен тот же принцип драматургической миниатюры, что в "Ночи на Земле" и "Кофе и сигаретах"). Без этой драматургии и прозы не выйдет поэзии.
А ей, чтобы родиться на свет, не нужно повода. Вот Лора просыпается поутру и рассказывает, как ей снилась древняя Персия: вместо автобуса Патерсон восседал на серебряном слоне. Почти Гумилев. Смешно, но ведь и убедительно, красавица-иранка Фарахани только что играла египетскую принцессу в "Исходе" Ридли Скотта, а Драйвер водил космические корабли в седьмой части "Звездных войн". Однако не более ли причудлив тот факт, что из-за штурвала звездолета он пересел за руль настоящего автобуса? Драйвер во время подготовки к "Патерсону" действительно закончил курсы водителей и получил права.
Посмотришь Джармуша – и поймешь, что каждый сон, даже самый дикий, отражает какую-то из граней реальности. Особенно если потом просыпаешься в Патерсоне рядом с тем, кто тебя любит. Раньше Джармуш говорил, что скорее снимет фильм о человеке, выгуливающем пса, чем об императоре Китая (и снял, вот он). Теперь, пожимая плечами, добавляет, что и китайский император вполне мог бы выгуливать собаку. Чудесное и привычное, поэзия и проза не обязательно должны вступать в противоречие.
"Патерсон" лишен того, без чего нарративное искусство, казалось, не живет, – конфликта. Недаром герои могут найти экшен только в кино. Все намеки на драматургическую кульминацию завершаются смехотворно неопасно – что столкновение с отчаявшимся вооруженным террористом (пистолет оказался игрушкой), что внезапно остановившийся автобус (короткое замыкание, ничего страшного). И внезапная утрата Патерсоном всего поэтического наследия разом оказывается лишь площадкой для нового старта.
Переживая это фиаско, герой в свой выходной день уходит из дома и садится у водопада. Вдруг из-за угла появляется незнакомец – и чужестранец. Верный Джармушу зритель узнает в нем японца Масатоси Нагасэ, сыгравшего когда-то в "Таинственном поезде", а потом другого экзотического путешественника, уже не по Штатам, а по Исландии, в "Холодной лихорадке" Фридрика Тоура Фридрикссона. Он турист, приехавший в город Уильяма Карлоса Уильямса. "А вы поэт из Патерсона?" – с неожиданной прозорливостью спрашивает он Патерсона (хотя неожиданной ли, учитывая, что он сам поэт?). Тот отвечает, что он лишь водитель автобуса. "Как поэтично!" – не теряется учтивый японец. А потом, уходя, делает собеседнику дар, ценнее которого не придумать: чистую тетрадь для новых стихов.
Рассвет – не в воздухе
но в чашках, блюдцах
обретающих округлость
свидетельствуя о самих себеИ точно так же эти вот деревья
пожалуй не совсем еще гитары
но кланяясь под ветром
они – род музыкиГрафики и схемы
все это могут объяснить как и цепочки
доказательств, что отброшены
Ибо – разделённыНичей анализ не признают лучшим,
десерт не подан. И единственный
контекст – только сплетенье обстоятельств
уже разрушенный
И вот идеи что в ходу когда-то были,
изношены, как старая одежка
но свой имеют плюс (извиненья неуместны)
– звучат аккордом тихим
Это собственное стихотворение Джармуша, опубликованное в "Нью-Йоркере" в ноябре 2015-го, за полгода до мировой премьеры "Патерсона". Режиссер давно пишет стихи, но их не найти в его фильмах. Здесь он читает и слушает других – Эмили Дикинсон и Рона Паджетта, Уильяма Карлоса Уильямса и Фрэнка О’Хару, Метод Мэна и Уолласа Стивенса. Разумеется, в этом фирменная скромность Джармуша, который даже в самых личных картинах избегает прямого разговора от первого лица. Но не только она.
"Патерсон" моментально окрестили самым личным фильмом режиссера. Это кажется очевидным, ведь поэтом от кино Джармуша называли начиная с его дебюта. И все же лирического, автобиографического или исповедального в "Патерсоне" не больше, чем в любой другой джармушевской картине; в последнюю очередь это – способ ознакомить вселенную со своими до того затаенными литературными амбициями (хватает и того, что это третий фильм подряд, в котором Джармуш является автором и исполнителем музыки: "тихие аккорды" здесь – его). Водитель автобуса Патерсон – выдуманный поэт, читающий подлинных поэтов, не более и не менее. В конечном счете фильм постулирует невероятное равенство прозвучавшей мелодии – с той, что еще спрятана в не срубленном дереве; равенство пишущего с читающим, умеющего различать поэзию в жизни – с тем, кто способен увидеть ее на странице книги.
Японский поэт обсуждает с Патерсоном непереводимость поэзии. Джармуш, кажется, осмеливается противоречить общепринятому тезису. Ему удается перевести стихи на язык кино, а заодно изложить собственный поэтический манифест, вообще обойдясь без слов. Он унимает музыку и стихи, тишина становится красноречивее их. Тогда, в молчании, из одних и тех же молекул получатся знаменитость и аноним, японец и американец, литератор и водитель автобуса, мужчина и женщина, человек и собака. На какой-то буднично-волшебный миг нет больше автора и зрителя – только поэт и поэт. Тавтологическая рифма. Эпифора, Нью-Джерси.
Дмитрий Волчек
Из Ли Бо
Молодость
ездит на фарфоровом автобусе
петляющем у нефритовых павильонов
в городах с уродливыми именами
в городах с обычными именамиКондопога, Чивита, Патерсон
Gold’ne Sonne webt um die Gestalten,
Spiegelt sie im blanken Wasser widerМолодость
с фарфоровой кожей
голливудскими глазами
двуцветными надеждами
покорна обычным маршрутамDie liebe Erde alluberall
Bluht auf im Lenz und grunt
Aufs neu!В непрочном сиянии солнце
отражается в утренних стеклахМолодость бережет свой фарфор
свое пиво своих собачекВ городах похищающих твое имя
Молодость
уезжает на автобусе насовсем
Ewig… ewig…Ты рисуешь ее маршрут
пальцем на запотевшем стекле
а снизу пишешь ногтем:
"Я еще помню немецкие марки
берлинскую стену
хибары на новом арбате
убийство Роберта Кеннеди и его непутевого брата"
Музыка: Игги Поп
Игги Поп сыграл у Джармуша в "Мертвеце" и в новелле "Где-то в Калифорнии" из сборника "Кофе и сигареты". Уже после этого Джармуш снял об Игги Попе и его группе The Stooges документальный фильм "Gimme Danger" (2016). Кумир детства, ставший другом, – так можно описать отношения режиссера и артиста. Началась дружба в 1990-х. Тогда Поп, Джармуш и Джонни Депп любили тусоваться в нелегальном тату-салоне, который содержал их приятель Джонатан Шоу, впоследствии писатель. Они назвали свою компанию "Death Is Certain Club": "Клуб "Смерть неизбежна"". Все четверо обязались носить перстень с изображением черепа, и все, кроме Игги, сделали себе татуировку с названием клуба. У Игги нет татуировок, зато у него есть песня "Death Is Certain" и альбом "Skull Ring" ("Перстень с черепом").
The Stooges были одной из тех групп, которые в конце 1960-х – начале 1970-х принесли в мир тяжелую агрессивную музыку. В ту пору мало кто оценил их музыкальный примитивизм и непредсказуемое поведение Попа на сцене. Все это стало актуальным несколько лет спустя, когда появился панк-рок и Игги признали его прародителем. А в ранние годы широкая публика была от The Stooges в недоумении. Зато среди тех немногих, у кого эта музыка вызывала восторг, оказался Дэвид Боуи. Он сыграл в судьбе Игги Попа большую роль, стал своего рода опекуном ровесника-беспредельщика, соавтором песен и продюсером его альбомов, включая классический диск The Stooges "Raw Power" (1972) и пару лучших сольных пластинок Попа – "The Idiot" и "Lust For Life" (оба – 1977). Иногда Поп, впрочем, вырывался из-под контроля и записывал страшные и необъяснимые альбомы вроде "Zombie Birdhouse" (1982).
Бóльшую часть жизни над Игги Попом висел вопрос, поднятый в свое время Элтоном Джоном: "Почему этот парень до сих пор не звезда?" Нельзя сказать, что он был равнодушен к успеху, но успех как-то к нему не клеился. После выхода первого альбома The Stooges Игги даже попал на обложку популярного подросткового журнала Sixteen, однако очень скоро нашел себя в амплуа аутсайдера, из которого начал выходить только ближе к пятидесяти годам. Свой самый коммерчески успешный альбом ("Post Pop Depression" c Джошем Хомме, 2016) Поп записал – внимание! – накануне 69-летия.
А в 1970-х Игги специализировался на наркомарафонах и заваливании любой возможности получить выгодный контракт. Он умудрился озадачить даже, казалось бы, всякого повидавших музыкантов The Doors. Игги хотели попробовать на место Джима Моррисона. На прослушивании он разделся догола и учинил нечто такое, отчего Рэй Манзарек и компания предпочли с ним больше не иметь дела.
В 1980-х Игги Поп завязал с наркотиками, остепенился и часть освободившегося времени и энергии стал тратить на съемки в кино. Крупных ролей ему не давали, но вторые роли и эпизоды в заметных фильмах – да: "Сид и Нэнси", "Цвет денег", "Плакса". Поп говорит, что отклоняет большинство предлагаемых ему ролей, потому что они все одного плана: "Ты уличный панк, ты принимаешь наркоту".
Поп – сам по себе представление. Это и использовал Джармуш. В принципе, травести-фрика из "Мертвеца" ему и играть особенно не пришлось. Женское платье надевать было не впервой; приходилось и убегать от разъяренных роуди The Allman Brothers, недовольных нарядами Игги на сцене. А рассуждения о Римской империи – просто попавшие на экран мысли вслух на любимую тему. Как раз незадолго до выхода "Мертвеца", в 1993 году, Поп выпустил альбом "American Caesar".
В "Кофе и сигаретах" он и вовсе играет самого себя: дружелюбного парня, тушующегося перед хмурой значительностью Тома Уэйтса. Хотя и утрированно, но в целом все так и есть.
Александр Зайцев
"Gimme Danger", 2016
На мировой премьере в Каннах Джим Джармуш и Игги Поп – единомышленники, соавторы и почти ровесники (режиссер на шесть лет младше певца) – заводили публику, показывая камерам дружный "фак", но не отказывались позировать, сдаваясь не без удовольствия на растерзание машине фестивальной индустрии. В этом жесте была извинительная для живых классиков игра, не лишенная кокетства, а заодно искренняя застенчивость контркультурщиков, которых сами обстоятельства вытолкнули на красную дорожку.
Главной опасностью для документального "Gimme Danger", названного по заголовку классической песни The Stooges, был риск вообще не появиться на свет. Это был в прямом смысле слова совместный проект Попа и Джармуша. Они пошли друг другу навстречу одновременно. Один хотел, чтобы его первую группу запечатлели на пленке, увековечили в фильме и сделал бы это именно Джармуш, – другой мечтал снять фильм о The Stooges, но не хотел за это приниматься без согласия и деятельного участия со стороны Попа. Все случилось: их диалог, оформленный на экране как монолог певца, составляет добрую половину картины. Не находились только инвесторы, а собственные деньги Джармуша стремительно кончались. Музыканты The Stooges, успевшие дать интервью для фильма, уходили из жизни один за другим, сама материя еще не сложившегося кино истаивала на глазах. Продюсеры появились буквально в последний момент (что привело к одновременному выходу сразу двух новых работ Джармуша, этой и "Патерсона"). И не тайное ли, вызванное отчаянием, стремление к компромиссу, большей "рыночности" фильма о группе маргиналов привело к парадоксальному результату?
Парадокс в том, что "Gimme Danger" – великолепно смонтированный, увлекательный, яркий и разнообразный документальный фильм о взлете и падении культовой группы протопанка The Stooges – практически ничем не напоминает об уникальной эстетике Джима Джармуша. Говоря проще: не опознав его закадровый голос во вступлении и не читая титры, узнать Джармуша тут практически невозможно. Фанаты Игги Попа и The Stooges испытают удовлетворение не меньшее, чем в момент запоздалого включения коллектива в Зал славы рок-н-ролла в 2010-м, – их любимцам наконец-то воздали по заслугам. Но вот что испытают поклонники Джармуша? Возможно, будут обескуражены еще больше, чем в момент выхода "Года лошади", предыдущего музыкально-документального опыта режиссера, – противоположного во всех смыслах атмосферного и бессюжетного фильма-концерта Нила Янга.
В 1973-м они становились все более тощими и грязными, критики называли их безвкусными и безумными (это в лучшем случае!), а зал на концертах пустел после того, как The Stooges в течение пятнадцати минут безуспешно пытались настроиться. Однажды Игги Попа избили байкеры, которых он оскорблял со сцены, а первый прыжок в зал закончился тем, что публика расступилась и фронтмен группы лишился передних зубов. Когда же их укурившийся барабанщик пытался проехать на автобусе со всем реквизитом и инструментами под низким мостом, им всем снесло крышу в буквальном смысле слова. The Stooges были разорены. Начав с конца истории – точки распада группы, нищей, растерявшей поклонников и менеджеров, дружно и крепко севшей на героиновую иглу, – Джармуш и Поп возвращаются к детству героя, а дальше добросовестно и последовательно рассказывают о создании и восхождении The Stooges.
Детские опыты Игги – тогда еще Джеймса Остерберга, который жил с родителями в трейлере и докучал предкам ежедневными упражнениями на барабанной установке. Несколько подростковых откровений: барабанщику всю жизнь придется смотреть на чужие задницы – так не сменить ли имидж? "Остерберг" – это скучно и длинно: почему бы не назваться "игуаной", Игги? Если ты родился белым, есть ли смысл пытаться играть "черную" музыку? Дальше: судьбоносная встреча с товарищами по будущей группе, братьями Роном и Скоттом Эштон и Дэйвом Александером, рождение в муках названия The Stooges (сначала The Psychedelic Stooges). Первые концерты, запись дебютного альбома под руководством Джона Кейла из Velvet Underground. Дружба с певицей Нико, попытка сотрудничества с Дэвидом Боуи, переезды в Лондон и обратно, изменения состава коллектива и, наконец, распад. Так и не добившись настоящего успеха и славы, музыканты, которым было чуть за двадцать, вернулись под родительское крыло с расшатанным здоровьем и разбитыми надеждами.
Интересно, почему Джармуш, который в этом фильме предпочитает держаться в тени и молчать, в первые же минуты провозглашает The Stooges "величайшей рок-группой всех времен"? Это шутка, эпатаж или помрачение? Ответ, вероятно, крайне прост: Джармуш, как и всегда, искренен. Для него величайшая – не та группа, которая победила соперников в чартах, и не та, которая изобрела новый стиль или язык, а та, которая не продалась, осталась верной самой себе вопреки конъюнктуре и требованиям рынка. В этом смысле Джармуш, конечно, природный и окончательный панк, сколь бы ни были изысканны и разнообразны его собственные музыкальные предпочтения.
Крайне важно, что речь именно о The Stooges, а не об их последователях, The Sex Pistols или обожаемых Джармушем The Clash. Английские панки все-таки выступали единым фронтом, за ними была мода, маркетинговая стратегия и даже политическая платформа. Ничего из этого никогда не было у The Stooges, чья наивная экспрессия чаще раздражала публику начала 1970-х, чем восхищала. Они были не только аутентичны, но и одиноки, как сам Джармуш или большинство его героев. Отсюда настолько проникновенная любовь режиссера к Игги Попу и его непутевым соратникам.
Стоит чуть внимательнее взглянуть на "Gimme Danger", и за оболочкой традиционного музыкального документального фильма начнет проступать неповторимый кинематограф Джармуша. Ведь стареющий балбес-харизматик Поп, восседающий в своих старомодных стильных шмотках на своеобразном троне в окружении черепов (вот кто настоящий Король гоблинов, а вовсе не его друг Боуи), – давний персонаж и актер Джармуша, знакомый по убийственной сцене у костра из "Мертвеца" и той новелле из "Кофе и сигарет", что называлась "Где-то в Калифорнии".
Чисто джармушевское пренебрежение фабулой здесь тоже налицо. Ведь The Stooges не проделывают традиционного для культовых рок-коллективов пути "из грязи в князи", по неведению, неумению, а то и ради чистого кайфа предпочитая оставаться в грязи. Поэтому их извилистый путь долго петляет, но в результате приводит каждого музыканта на исходную позицию – в родной городок, от сомнительной славы к спасительной неизвестности.