Лимонова ненавидят, потому что боятся, ведь он так не похож ни на кого из многотысячной армии советских писателей, разгосударствленных ныне и лишенных кормушки, озлобленных и жалких, беспомощных и бездарных. Конечно, знаменитые лимоновские мускулы сильно преувеличены в глазах его трусливых ненавистников (у страха глаза велики!), точно так же как преувеличен и сам ОБРАЗ этого писателя-фронтовика (на фото в "МН" ретушеры как бы "невзначай" пририсовали ему кирзовые сапоги к джинсам "Levis-550").
Так, на пресс-конференции по поводу выдвижения кандидатов на премию Букера за лучший роман на русском языке (Лимонова в списке, естественно, не было. Не заслужил - ведет себя плохо!) знакомый критик спросил меня:
- Слушай, а что это за мужик, с которым ты все время разговаривал?
- Лимонов, - отвечаю.
- Лимонов?! - На его лице можно было прочесть и радость, и разочарование, ибо человек этот, видимо, представлялся критику былинным богатырем, косая сажень в плечах, Рэмбо и Рокки в одном лице, как Ленин - несознательному крестьянину в фильме "Человек с ружьем". Это - что касается образа, имиджа Лимонова.
Если говорить о ненависти, то ее животные, физиологические проявления наиболее ярки и выразительны на бытовом, житейском уровне. На фуршете, состоявшемся после Букеровской пресс-конференции, член редколлегии "Литературной газеты", критик Игорь Золотусский, приглашенный к нашему столу, брезгливо поморщился:
- Из этих бокалов, наверное, ЛИМОНОВ ПИЛ?! - и гордо удалился.
Предполагалось, видимо, что, выпив из одного с врагом стакана, критик подцепит и СПИД, и что-нибудь похлеще - его убеждения, например. (Так, в конце XIX века в России ходили страшные слухи о бытовом сифилисе, единственным спасением от которого считался мышьяк. Мышьяком даже самые "образованные" умы злоупотребляли настолько, что посыпали им постельное белье. Именно из-за этого, а не от бытового сифилиса умер мнительный философ Владимир Соловьев.) Золотусский прав: спасти от Лимонова и его идеологии может только такая сугубая бдительность. А в бдительности преуспели многие. В 51-м номере "Столицы" за 1992 год я опубликовал статью "Блеск и нищета "американской публицистики", которая была ответом на пасквиль американского публициста Льва Наврозова "Сказка о гадком (русском) утенке на лебедином Западе" ("Известия" - 1.10.1992) о Лимонове. Не прошло и месяца, как на имя главного редактора "Столицы" Андрея Мальгина пришел ответ: "Грядущий парт-хам в переходный период", где бдительный Левушка Наврозов разоблачил крутой гэбэшный заговор с целью похищения Иосифа Бродского и последующего битья морды нобелевскому лауреату и национальному поэту Америки. Практическое осуществление этой беспрецедентной акции, согласно Наврозову, доверено самым отпетым - мне и Лимонову. Опус заканчивается пафосом: "Пока что и в России Могутин может читать Лимонова, а Лимонов Могутина, скажем, в журнале под названием "Половая жизнь Лимонова без комплексов". Или - "Вперед к сталинизму без амбиций!" Но нет! В Могутине "говорит голос читателя", читателя вообще, народа: все сто процентов населения должны читать только Могутина, Лимонова и других лиц по их выбору. А остальным - в морду! Что ж, текст Могутина - свидетельство в пользу того, что сталинизм вернется. Но вопрос еще в том, кто кому даст в морду с полной для себя безопасностью: Могутин Лимонову или Лимонов Могутину".
Вот такую страшную картину живописал матерый американский публицист Лева. Вот что бы произошло, кабы не его беспримерная бдительность! Сплошное битье морд! Страх и животная ненависть обнаруживаются в каждой строчке наврозовских сочинений, написанных, как правило, в жанре пасквиля или доноса. Но его донос еще не доведен до логического конца, как у Павла Гутионтова в заметке "Откуда дровишки?": "Любому нормальному человеку было совершенно очевидно, что, если та же прокуратура хоть сколько-нибудь чтит законы, на страже которых вроде бы стоит, она ОБЯЗАНА возбудить дело по факту публикации парижского писателя в российской газете". Там - мордобой, здесь - прокуратура, в обоих случаях - бдительность "потенциальных сифилитиков", животный страх и физиологическая ненависть.
Я вспоминаю подготовку Конгресса демократической интеллигенции, в которой я поучаствовал благодаря стечению обстоятельств (вернее - по их вине). В милой и доверительной беседе, невольным свидетелем которой я стал, принимали участие Андрей Семенов (Черкизов), нынешний генеральный директор Российского агентства интеллектуальной собственности (РАИС), и заместитель министра печати и информации РФ Валентин Оскоцкий, один из руководителей одного из демократических союзов писателей, Алла Гербер, известная своей замечательной бдительностью по отношению к любым проявлениям антисемитизма в России, и кто-то еще. "Мы должны дать понять Ельцину, что наша интеллигенция готова отдаться ему, если он сам об этом попросит. Вот Горбачев - тот умел разговаривать с интеллигенцией!" - с чувством объяснял Черкизов (Семенов). По выражению его лица можно было понять, что он готов отдаться любому, кто его об этом попросит.
Разговор был живой. Бесстрашно высказывались Оскоцкий и Гербер. Я наблюдал неподдельный демократический задор. Неожиданно речь зашла о Лимонове. Выражения лиц изменились, задор исчез. "А вы знаете, кто это? - спросил Семенов-Черкизов, показывая на меня. - Да это лучший друг Лимонова!" С Оскоцким случился приступ, он обмяк в своем кресле и мог только бессмысленно вращать выпученными глазами. В который раз я имел возможность наблюдать этот страх, переходящий в ненависть, и эту ненависть, переходящую в страх. Они сразу поняли, что сказали слишком много в моем присутствии и - случись что - лимоновская расправа с ними будет коротка и жестока. Вот что значит - "человек с ружьем", вот что значит - имидж писателя-фронтовика, придуманный ими самими образ Рэмбо и Рокки в одном лице, в кирзовых сапогах поверх 550-го "Ливайса".
Оскоцкому-то было чего бояться. Его бездарный фельетон-пасквиль-донос о Лимонове в "Совершенно секретно" (№ 8, 1991 год) "Недоросль, ставший ястребом" с последующим продолжением "Наводчики" в "Огоньке" (№ 38, 1991 год), вопреки обыкновению, не был оставлен Лимоновым без ответа. Ненависть и страх Оскоцкого получили новое обоснование. А вот Черкизов-Семенов интересовался взволнованно: "Неужели Лимонов не понимает, что, если он перестанет валять дурака, интеллигенция примет его в свои объятия?!" Когда этот же вопрос я задал самому Эдуарду (см. "Новый Взгляд", № 101, 1992 год), он мрачно ответил: "Они меня не спросили, захочу ли я принять интеллигенцию в свои объятия!"
Конфликт налицо. С одной стороны, мало кто сейчас сомневается в писательском таланте Лимонова, в том, что он является уникальным в своем роде литературным явлением. С другой - как избавиться от этого тинейджерского, подросткового демократического запала и задора, понять и принять его политическую позицию?
Когда 1 мая не было еще никакой информации о происходящих событиях - одни только слухи, мой знакомый преуспевающий политический журналист сказал: "Если это правда, что омоновцы убили восьмерых демонстрантов, то я становлюсь убежденным патриотом!" Нет, это была неправда. Убили одного омоновца, поэтому известный политический журналист остался убежденным демократом. Но неужели восемь трупов необходимо для того, чтобы перестать поддерживать политический и государственный цинизм и разыгрывать "антисемитскую карту", как это делают истеричная Алла Гербер и ее сторонники, раздувающие национальную вражду в России? Неужели нужно было восемь трупов для того, чтобы серьезно отнестись к выступлению Лимонова в "Пресс-клубе" 3 мая, а не устраивать травлю с оскорблениями и улюлюканьем? Наше появление в студии было чистой импровизацией. Идея возникла утром того же дня, и никто из организаторов передачи, естественно, не был поставлен в известность о предполагавшемся визите. О чудесах гласности и демократизации (теперь уже - полной демократии) красноречиво свидетельствовала элементарная простота попадания в прямой эфир. Как будто бы и не было до этого отмен нежелательных передач с участием Лимонова, как будто бы не было снятия из эфира 4-го канала моей авторской программы, два сюжета которой посвящены ему ("Нельзя такую передачу пускать перед референдумом!" - заявил один из руководителей РТВ). Как будто бы не было всего этого страха!
Когда мы с Лимоновым появились, в студии наступила гробовая тишина. Реакция была выразительной: "Чужой среди своих! Наш среди чужих!" Думаю, если бы мы пришли не за пять минут до начала прямого эфира, а чуть раньше, могли бы возникнуть разные эксцессы. Но - все обошлось. "Простите, вы - Лимонов?" - спросила Валерия Ильинична Новодворская, пристально разглядывая Лимонова. "Да. А вы - Новодворская?" - поинтересовался он в ответ. "Вы угадали. Я вызываю вас на дуэль. За оскорбление чести и достоинства Елены Георгиевны Боннэр!" - "А на чем стреляться будем?" Вопрос о дуэли так и не был решен до конца, поскольку передача началась. В принципе все, что происходило потом, можно было предвидеть. "Организация обсуждения на "Пресс-клубе" - когда выбирают жертву и все вместе на нее набрасываются. - Так Елена Чекалова из "Московских новостей" определила худшую программу недели в телерейтинге "Независимой газеты" (8.05.1993). - Не думаю, что когда-нибудь посочувствую Лимонову".
Лимонову предназначалась совершенно несвойственная ему роль жертвы, поскольку оппоненты были в большинстве, осмелевшие и праведные. "О, какая встреча! Какой крутой мен сидит - в майке, в темных очках, в перстнях. Весь из себя готовый. Это ты, Эдичка? Конечно, ты, как я мог не узнать тебя сразу. Спасибо Кире Прошутинской и ее "Пресс-клубу" за свидание с тобой, Эд. Лимонов". ("Это ты, Эдичка?" - "Вечерняя Москва", 4 мая 1993 года.) Вот как смело написано, с шутками, прибаутками, с панибратски-снисходительным похлопыванием по плечу, с демократическим задором и пафосом! Кто же такой смелый и праведный, что даже Лимонова не боится (наверное, мышьяком постель уже посыпал?), и почему это вместо подписи инициалы "А. Р."? Ужне Анатолий ли это Руссовский, который с таким же задором и пафосом по разнарядке ГБ и партийного руководства строчил "отчет" с процесса Синявского - Даниэля? Все хорошо, все нормально, время страха проходит, и на Лимонова тоже велено хвост поднять. Демократия - штука тонкая!
С каким пафосом Денис Драгунский, вырвав микрофон из рук ведущей, заклеймил ненавистного врага! С каким пафосом поливал его Марк Дейч, получающий свои дейч-марки на "Свободе":
- Почему же вы, господин Лимонов, сбежали из Советского Союза, от этой замечательной жизни?
И на реплику, что не он сбежал, а его лишили гражданства и неизвестно, что сейчас делают "Свобода", FBI и CIA в России, Дейч, наверняка прекрасно осведомленный о биографии ненавистного ему Лимонова, презрительно выдавил из себя:
- Не надо злобствовать, Эдуард! Всем известно, что вас в свое время попросили со "Свободы"!
Понятно, что Дейч, видимо, всерьез считает, что работать на "Свободе" и получать за вымученный "гражданский пафос" дойчемарки почитает за счастье все прогрессивное человечество, но зачем же лгать столь цинично, столь беззастенчиво? Уж ему-то не знать, что Лимонов никогда не опускался до сотрудничества с этой организацией, а напротив - всегда высказывался против ее деятельности! Кто же поддержал Дейча в "Пресс-клубе"? Да все поддержали. А чего такого-то, свои ведь все, а Лимонов - раз пришел, так пусть послушает, что о нем думают. Алексей Венедиктов с "Эха Москвы", весь содрогаясь от праведного гнева, схватил микрофон, чтобы выкрикнуть, что у Лимонова нет монополии на патриотизм! Нет?! Так почему бы тогда "Эху Москвы" не разделить эту монополию? Или у них другая родина (историческая)? Или им тоже нужны восемь трупов демонстрантов для того, чтобы стать убежденными патриотами?
Из личного опыта работы на радиостанциях "Эхо Москвы" и "Свобода" я могу определить то общее, что их сближает и делает похожими. Это - цинизм, возведенный в метод и в стиль. Откровенный, неприкрытый цинизм, какой продемонстрировал в очередной раз Марк Дейч, "лицо организации". Так Лимонов своим появлением спас "Пресс-клуб" от провала, став центральной фигурой этого довольно скучного собрания.
- Ну, Эдуард, у вас сегодня - звездный час! - сказала Кира Прошутинская.
- У меня каждый день звездный час, - парировал он. На мой вопрос, до какой степени он способен использовать различные институты массмедиа для достижения каких-то своих целей, Лимонов резонно заметил: "Я никого не использую. Меня используют в большей степени: и газеты, и телевидение - для увеличения своей популярности за счет моей популярности". И то сказать - кто бы из экспертов "Независимой газеты" назвал "Пресс-клуб" лучшей передачей недели, не будь в ней Лимонова?
- Меня многие хотят, но боятся, - говорит Лимонов, и это действительно так, ведь единицы способны преодолеть тот животный страх, ту физиологическую ненависть, которую у большинства вызывают личность Лимонова и его образ.
Помню, как мы с Лимоновым и несколькими его партийными товарищами возвращались из ресторана ЦДЛ. Вдруг один из подвыпивших друзей стал ожесточенно пинать попавшийся на пути "Мерседес". Из него тут же выскочил здоровенный охранник, который встал в позу боевика из голливудского фильма и с криком "Ах ты, .......!" выхватил пистолет. Все остановились, щелкнул затвор. Оторопевший мужик, пнувший машину, быстро сориентировался и сказал: "Я - ЛИМОНОВ!" "Лимонов?!" - боевик недоверчиво посмотрел на него, но пистолет все-таки опустил. (Это как в том детском анекдоте: "Так вот ты какой, дедушка Ленин!") Сам Лимонов вышел вперед:
- Не слушайте этого пьяного идиота. Я Лимонов.
- Это тот, который Эдичка? - Не веря своему счастью, переспросил боевик. - Надо же! Два Лимонова за ночь!
В тот момент я и оценил по достоинству слова классика о том, что "поэт в России больше, чем поэт".
Псы войны
"Война есть абсолютное зло, следовательно, мир есть абсолютное добро", - гласит общепринятая мораль. Средства информации и на Западе, и в России охотно демонстрируют жертв войны: трупы, раненых, беженцев, женщин, стариков, детей. Перепуганные, несчастные, плачущие, - жертвы действуют угнетающе на общественное мнение. Жертв в кино снимают, фотографируют, интервьюируют в изобилии. Куда реже интервьюируют тех, кто делает войну: солдат, вооруженных мужчин, молодых и не очень молодых. И если интервьюируют, то также в роли жертв. Никогда солдату не ставят неприличный прямой вопрос: "Делать войну есть удовольствие для тебя?".
Свидетель и участник пяти войн (в Славонии, в Приднестровье, в Боснии, в Абхазии и в Крайне), я хочу, меня жжет желание заявить, совершая, я полагаю, святотатство: определенное количество солдат, возможно большинство, делают войну с удовольствием. И именно это неприличное удовольствие есть причина того, что войны длятся. Не единственная, но немаловажная причина. Ибо если бы война была исключительно ужасом, от которого все страдают, то зачем жить в этом ужасе? Необходимо добавить, что современные войны, межэтнические или гражданские, есть вынужденно лимитированные войны (например, авиация не участвует, суперсовременное вооружение не применяется) и как таковые они архаичны и более выносимы, чем Великие Бойни: Первая и Вторая мировые.
Общество плохо понимает солдата и в России, и на Западе. Тому есть множество причин. Уже через несколько лет после 1945 года солдат скатился с пьедестала, почти полвека до наших дней солдат просуществовал персонажем и неприятным обществу, и презираемым. Потому что армия потеряла свои наиболее важные функции в обществе. Первая: функция давателя и удержателя власти. В демократии власть приобретается и поддерживается не вооруженной силой, но есть результат всеобщих выборов, в сущности, результат взаимного шантажа между избирателями и избираемыми. (В советском обществе власть также не приобреталась вооруженным путем, но, однажды захваченная, наследовалась партией.) Вторая функция, потерянная армией, - защитника населения. С изобретением ядерного оружия небольшая группка профессионалов-техников ответственна за поддержание АТОМНОГО МИРА. Имея военные звания, эти люди фактически экс-терминаторы, не солдаты. Не имея для армии ежедневного употребления (используя ее для небольших экспедиций вовне "цивилизации": во Вьетнаме, в Афганистане.), и власть, и население равно опасались армии, этой наиболее мужественной институции общества. И презирали ее. Солдаты не были популярны. Тому лучшее свидетельство то, что молодые люди призывного возраста и в Москве, и в Париже равно предпочитали и предпочитают избежать армии.
Подавленный и непоощряемый, инстинкт воина тем не менее всегда существует (и будет существовать, ибо агрессивность - фундаментальный инстинкт человека) и проявляет себя тотчас же, если образуется благоприятный климат. Этот инстинкт сегодня проявляет себя в бывшей Югославии и на территории бывшего СССР. На всех "моих" войнах я убедился, что, поставленные перед личным выбором - мир или война, - значительное число мужчин предпочитают жизнь солдата существованию беженца, безработного, рабочего или пенсионера. Именно поэтому добровольческие армии возникают мгновенно там, где политическая власть падает: на Кавказе, в Таджикистане, в Молдавии, повсюду в Югославии. Мужчины берут в руки оружие и вооружаются какой-нибудь несложной идеологией, чтобы оправдать факт взятия в руки оружия. Сегодня идеология - различные национализмы, точнее, этноцентризмы. Инстинкт воина предшествует идеологии или идеология предшествует взятию оружия? Я цинично придерживаюсь мнения, что инстинкт воина, солдата предшествует идеологии.
ВОЙНА - ГРЯЗНАЯ РАБОТА. Солдат - вынужденно крестьянин, так как должен, дабы обезопасить себя, вгрызаться в землю, работать с землей. Вуковар, ноябрь 1991 года. Под постоянный глухой бит взрываемых мин ревели мощные панцирные военные бульдозеры и группы солдат атаковали руины или грелись у костров. Руки сбитые и опухшие, в мозолях и ссадинах, темная кайма под ногтями. Война приятнее весной. Март 1993 года в Далмации: добровольцы республики Сербская Крайина копают землю, устанавливая в ямы белые пластиковые дома, брошенные войсками ООН. Тонкий запах первых цветов орешника и земли, согретой солнцем. Вижу несколько розовых червей, изгибающихся в земле. Руки солдат тронуты землей. В разгар лета война даже красива. Июль 1992-го, казаки в Приднестровье копают траншеи на кромке фруктового сада. Гудят пчелы.
ВОЙНА - ВОНЯЕТ. Воняют казармы, носки солдат, их обувь и их униформа. Так как солдат не может принимать душ дважды в день, как это делают непахнущие, стерильные жители европейских столиц. Ингредиенты духов войны: запах остывших сожженных домов, запах трупов, запах мочи. Ноябрь 1991 года возле Вуковара. Оцепленный проволокой "Центр опознания трупов". Едва я открываю дверцу нашей БГ - 167–170, мои ноздри заполняет сладкий, сальный запах трупов. Несмотря на крепкую минусовую температуру и намеренно сжигаемую в кострах солярку, запах трупов побеждает.