С началом зимы во дворце впервые со времени смерти Александра III возобновились празднества. На приемах и балах царица Александра Федоровна, дотоле знакомая лишь небольшому числу избранных, оказалась теперь на глазах раболепствующей и злословящей толпы придворных. Суд оных был более чем строгим. Послушать их, и царица не такая красавица, как нам ее расписывают, и манерами она – неисправимая гордячка, держащая всех на расстоянии от себя, отталкивая людей, которых должна бы привлекать к себе. Новая царица вовсе не симпатична, замечает мадам Богданович, а взгляд у нее злой и неискренний. Да и Николай при его невысоком росте, ласковом взгляде голубых глаз, короткой бородке и шелковых усиках не мог импонировать тем, в чьем представлении государь непременно должен был обладать физической мощью и почти сверхчеловеческой моралью. Поднимет ли коронация в глазах народа и двора престиж такого скромного, бледного и благонамеренного монарха? Между тем в канцеляриях и мастерских ускорились приготовления, и беспощадная мадам Богданович фиксирует на бумаге слухи, что коронация Николая II обойдется вдвое больше против одиннадцати миллионов, затраченных на коронование Александра III. (Запись от 4 марта.)
Уже в первых числах мая Москва была готова к церемонии. На пути следования коронационного кортежа воздвигались триумфальные арки, трибуны и эстрады, гигантские мачты для желтых флагов с золотой бахромой, гипсовые бюсты императора и императрицы. Несколько военных моряков, которые только и были сочтены способными на выполнение этих, подобных акробатическим трюкам, высотных работ, украсили кремлевские башни и купола гирляндами электрических ламп, а плотники вырубали топорами деревянных двуглавых орлов, короны и императорские вензели.
6 мая – в день рождения Николая – царствующая чета прибыла в Первопрестольную, остановившись в старом путевом Петровском замке при въезде в город. 9 мая колокола московских "сорока сороков" возвестили о начале торжеств. Огромные людские толпы теснились на пути следования процессии, жаждя лицезреть обожаемого монарха. Салютовали пушки. В голубом небе плыли легкие облачка и кружили стаи обезумевших птиц. Процессия растянулась на несколько верст. Вот выступают казаки Его Величества в красных мундирах, вот – казаки Императорской гвардии, крепко сжимающие в руках пики; пестреют экзотические одеяния подвластных России азиатских народов, делегации которых прибыли на торжества; придворные лакеи в расшитых золотом кафтанах; скороходы со страусовыми перьями на причудливых головных уборах; царские арапы, музыканты, два отряда кавалергардов и конногвардейцев в полном парадном убранстве. Государь восседал на белоснежном скакуне, подкованном по обычаю серебряными подковами; при его приближении толпы взрывались криками "Ура!". На государе – парадный мундир и орден Андрея Первозванного на широкой синей ленте, пересекавшей грудь. Внимая овациям своих подданных, он мог вздохнуть с облегчением: никто не таил на него зла за неуклюжее высказывание в обращении к земским депутациям.
Позади государя следуют Великие князья, иностранные принцы, послы. В золотой карете, запряженной четырьмя парами белых лошадей, – вдовствующая императрица Мария Федоровна, следом точно в такой же – Александра Федоровна, далее в каретах едут великие княгини и княжны… "Все заметили, что государь был чрезвычайно бледен, сосредоточен, – записал в своем дневнике А.С. Суворин. – Он все время держал руку под козырек во время выезда и смотрел внутрь себя. Императрицу-мать народ особенно горячо приветствовал. Она почти разрыдалась перед Иверской, когда государь, сойдя с коня, подошел к ней высадить ее из кареты".
И вот наконец настало главное событие празднеств. 14 мая в Успенском соборе Московского Кремля в 10 часов утра начался торжественный обряд Священного Коронования. По ступеням, ведущим к трону, поднялся медленными шагами митрополит Санкт-Петербургский Палладий.
Взойдя на верхнюю площадку, Высокопреосвященный стал перед государем императором и обратился к Его Величеству со следующей по уставу речью:
"Благочестивейший Великий Государь наш Император и Самодержец Всероссийский! Понеже благоволением Божиим и действием Святого и Всеосвящающего Духа и Вашим изволением имеет ныне в сем первопрестольном храме совершиться Императорского Вашего Величества Коронование и от святого мира помазание; того ради, по обычаю древних христианских Монархов и Боговенчанных Ваших Предков, да соблаговолит Величество Ваше вослух верных подданных Ваших исповедать православную кафолическую веру, како веруеши?"
С этими словами митрополит поднес Его Величеству разогнутую книгу, по которой государь император громко и отчетливо прочитал Символ Веры, осенив себя крестным знамением троекратно при произнесении святых имен Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа.
По прочтении государем императором Символа Веры митрополит возгласил: "Благодать Святого Духа да будет с Тобою. Аминь" и сошел с тронного места, а диакон после обычного начала возгласил великую ектению со следующими, особыми на этот случай, прошениями.
По окончании второй молитвы наступила одна из торжественных минут. Государь император повелел подать себе корону. На малиновой бархатной подушке генерал-адъютант граф Милютин поднес большую императорскую корону, усыпанную драгоценными алмазами, ярко сиявшими под лучами солнца, проникавшими в окна храма. Митрополит Палладий принял корону и представил ее Его Величеству. Государь император, стоя в порфире перед своим престолом, твердыми руками взял корону и неторопливым, спокойным и плавным движением надел ее на голову.
"Во Имя Отца и Сына и Святага Духа", – произнес митрополит Палладий и прочел по книге следующую речь:
"Благочестивейший, Самодержавнейший Великий Государь Император Всероссийский! Видимое сие и вещественное главы Твоея украшение – явный образ есть, яко Тебя, Главу всероссийскаго народа, венчает невидимо Царь Славы Христос, благословением Своим благостынным утверздая Тебе владычественную и верховную власть над людьми Своими".
После этого Его Величество повелел подать скипетр и державу. Митрополит Палладий поднес эти регалии государю императору и прочитал по книге речь: "О! Богом венчанный и Богом дарованный и Богом преукрашенный, Благочестивейший, Самодержавнейший, Великий Государь Император Всероссийский! Прими скипетр и державу, еже есть видимый образ даннаго Тебе от Вышняго над людьми Своими самодержавия к управлению их и ко устроению всякаго желаемаго им благополучия". Одетый в порфиру и корону, со скипетром в правой руке и державою в левой, государь император снова воссел на престол.
Вслед затем Его Величество, положив обе регалии на подушки, изволил призвать к себе государыню императрицу Александру Федоровну. Ея Величество сошла с своего места и стала перед августейшим своим супругом на колени на малиновую бархатную подушку, окаймленную золотою тесьмою; монарх снял с себя корону, прикоснулся ею ко главе императрицы и снова возложил корону на себя. В это время митрополит подал государю малую корону, и он возложил ее на свою августейшую супругу. После этого Его Величеству была поднесена порфира и алмазная цепь ордена св. апостола Андрея Первозванного. Государь император, приняв эти регалии, возложил их на Ея Величество при содействии ассистентов государыни императрицы Великих князей Сергея и Павла Александровичей, а также приблизившейся с этой целью к Его Величеству статс-дамы графини Строгоновой. Государыня императрица, облаченная, стала на свое место. Государь император поцеловал государыню.
"Как он нежно надевал на нее корону! – вспоминала позднее его сестра Ольга. – А обернувшись, долго смотрел на меня своими кроткими голубыми глазами…" Наконец все торжественно выходят из собора – Николай и Александра трижды кланяются собравшейся огромной толпе. Аккомпанементом могучему хору всех колоколов возгремел артиллерийский салют; не смолкало громогласное "Ура!", пели трубные звуки гимна "Боже, царя храни"; сами собою лились слезы умиления, восторга, благодарности.
Впрочем, и тут не обошлось без злоязычия – по мнению иных свидетелей, "корона царя была так велика, что ему приходилось ее поддерживать, чтобы она совсем не свалилась". (Источник – запись в дневнике Ея Превосходительства А.Ф. Богданович от 22 мая 1896 г.) Но и это не самое страшное – многие утверждали: у государственного советника Набокова в тот самый момент, когда он держал корону перед торжественным актом, "сделался понос, и он напустил в штаны" (а это уже дневник Суворина – запись от 19 мая 1896 г.).
Как бы там ни было, религиозная церемония – при сиянии свечей, благовонии ладана, блеске риз, мощном голосе хора – до глубины души потрясла Николая. Ведь этой же церемонии в этом соборе подвергались все русские цари, что правили страной доселе! Еще вчера он был правителем едва ли не на "птичьих правах", а с этой минуты он чувствовал возложенную на него божественную миссию, которая вознесла его над простыми смертными! И все-таки он не изменился. При нем – все та же простота, все та же любезность, все те же сомнения, которые привязывают его к земле. Как примирить беспечность, которая была у него в сознании, с тою ролью, которая выпала на его долю?
По выходе из собора Их Величества поднялись на Красное крыльцо и по обычаю трижды поклонились приветствовавшей их толпе. Вечером того же дня был дан торжественный ужин на 7000 тщательно отобранных персон. Николай и Александра восседали на возвышении под золоченым балдахином. Им прислуживали высокие сановники, подававшие кушанья на золотых блюдах. В продолжение всей трапезы на головах у Их Величеств были надеты их тяжелые короны. После ужина Их Величества совершили прогулку по Кремлю, приветствуя приглашенных на торжество. За ними следовали 12 пажей, несших тяжелые шлейфы.
Согласно традиции программа торжества включала и народные гулянья. Для них, как и в коронацию Александра III, была определена восточная часть Ходынского поля, к северо-западу от Москвы. Для раздачи "царских гостинцев" на зыбкой почве Ходынского поля было сколочено полтораста дощатых киосков – так было и в 1883 году, причем киосков тогда соорудили всего сто, и при раздаче гостинцев обошлось без всяких происшествий. Ходили слухи, что подарки обещали быть очень богатыми – иные, рассчитывая выиграть в лотерею корову, приносили с собою веревку, чтобы увести ее! Однако в действительности подарочный набор включал сайку и завязанные в платок пряник, кусок колбасы, сласти вроде орешков, сушеных фиг, изюму и эмалированную – в то время большая редкость! – кружку с императорскими вензелями. С этой кружкой можно было подойти к многочисленным кранам с пивом и медом. Ну и, конечно, были предусмотрены многочисленные развлечения, театральные представления, аттракционы и необычные зрелища вплоть до запуска монгольфьеров.
Привлеченная обещанными бесплатными гостинцами и зрелищами 18 мая, публика начала стягиваться к Ходынскому полю еще с вечера 17-го. К полуночи собралось уже около 200 тысяч народу – столько же, сколько пожаловало на торжества в 1883 году, а к рассвету число страждущих увеличилось до полумиллиона, если не более; в ожидании люди устраивались спать на земле, у костров. По давно утвержденной программе, публика не допускалась к местам раздачи гостинцев ранее 10 час. утра; но вот прошел слух, что буфетчики начали оделять "своих", что припасенного на всех не хватит – и, по свидетельству очевидца, толпа вскочила вдруг, как один человек, и бросилась вперед, как будто за нею гнался огонь; людское море бушевало. Между тем местность, на которой были выстроены киоски для раздачи гостинцев, была пересеченной. Поле было изрыто ямами, которые по халатности властей остались незасыпанными; вблизи киосков протянулся огромный овраг 8 футов в глубину, 90 в ширину – оттуда муниципальные службы брали песок, необходимый для содержания в порядке московских улиц. Чтобы добраться до киосков, требовалось спуститься по склону и подняться уже с другой стороны. Позади оврага находились два колодца, вырытых в 1891 году при проведении Французской выставки и кое-как прикрытых досками. В ответ на летевшие со всех сторон требования начать раздачу гостинцев растерявшиеся буфетчики принялись швырять узелки в толпу наугад – и тут началось самое страшное! Киоски брались штурмом, задние ряды напирали на передние; мужчины, женщины, дети скатывались кубарем в овраг, вопя от ужаса; кто падал – того топтали, потеряв способность ощущать, что ходят по живым еще людям. Раздался зловещий треск – это хрустнули доски, прикрывавшие колодцы, и в пустоту полетели изувеченные тела. Иные были просто стиснуты насмерть, и их мертвые тела, зажатые со всех сторон толпою, колыхались вместе с нею. Наконец прибывшим из Москвы пожарным и полицейским подкреплениям удалось создать кордон и вызволить три-четыре тысячи жертв. Мертвых вповалку бросали на подводы и накрывали брезентом, из-под которого свисали безжизненные руки и ноги. Из одного из колодцев, оставшихся после Французской выставки, извлекли 40 тел несчастных. Весь день с поля и на поле ехали подводы, вывозившие мертвых и раненых в полицейские участки и больницы.
Между тем несколько сотен тысяч человек еще оставались на Ходынском поле – ввиду его огромной протяженности они находились вдалеке от места трагедии и ничего не знали о ней; как ни в чем не бывало, мирно закусывали, выпивали и смотрели выступления канатных плясунов и прочие зрелища такого рода. В точно назначенное время в Императорском павильоне появились Великие князья и княгини, иностранные принцы и члены дипломатического корпуса. В два часа пополудни раздался пушечный залп, хор и оркестр исполнили финал оперы "Жизнь за царя", и под громогласные овации подкатила легкая царская коляска-виктория в сопровождении конных офицеров. Через несколько мгновений государь с супругой показались на балюстраде почетной трибуны – и грянуло тысячеголосое "Ура!". "Если когда можно было сказать: "Цезарь, мертвые тебя приветствуют", это именно вчера, когда государь явился на народное гулянье. На площади кричали ему "Ура", пели "Боже, царя храни", а в нескольких саженях лежали сотнями еще не убранные мертвецы", – записал А.С. Суворин.
Узнав о случившемся, Николай решил было отменить празднество и отправиться в паломничество для покаяния. Но близкие стали его разубеждать, уверяя, что монарх, достойный такого звания, не должен ни под каким предлогом изменять намеченную программу. В первую очередь они настаивали, чтобы он этим же вечером, как и предполагалось, явился на бал, устраиваемый французским посольством. Вдовствующая императрица просто советовала своему сыну в силу своего долга явиться на бал к послу, маркизу де Монтебелло, и задержаться там всего на полчаса. Дядья царя – Владимир Александрович и Сергей Александрович – со своей стороны убеждали Николая, что владыке не пристало быть сентиментальным, что он как раз должен использовать этот случай, чтобы продемонстрировать, что абсолютному властителю позволено все. Кстати сказать, и в других странах случалось подобное – когда в 1867 году в Британии отмечали 50-летие вступления на престол королевы Виктории, в Лондоне при схожих обстоятельствах погибло 4000 человек – и ничего, придворные церемонии не были нарушены! "Стоит ли переносить бал из-за такого пустяка?" – заметил командир кавалергардского полка Чипов. Для очистки совести Николай распорядился выплатить каждой семье погибшего или пострадавшего по тысяче рублей – и отправился на французский бал.
Пышный прием состоялся в Шереметевском дворце, где разместилась французская делегация. Когда царственная чета восшествовала в парадный зал, хористы, одетые в русские костюмы, грянули русский гимн. Тут же начались танцы. Царь открыл бал, выступив в танце с маркизой де Монтебелло, а маркиз де Монтебелло танцевал, соответственно, с царицей. По некоторым свидетельствам, на лицах царя и царицы лежала печать тяготы, с которой они принимали участие в этом светском развлекательном мероприятии, когда в стольких русских домах стоял стон и плач. Но по другим источникам, они танцевали "с необычайным увлечением, проявляя безмятежное безразличие к случившейся кровавой катастрофе". В действительности же Николай в полной мере отдавал себе отчет о масштабе ходынской драмы, но, как ему объясняли дядья, монарший долг обязывает его любой ценой шагать своей стезей с гордо поднятой головой и взглядом, устремленным далеко вперед. Кстати, Николай и не умел никогда выражать свои чувства на публике. Речь не о безразличии – скорее, о смеси робости и самообладания. Не британское ли образование, полученное в молодые годы, вызвало в нем это отстраненное отношение? Постоянно казалось, что он по ту сторону события. Пытаясь ободриться, он говорил про себя, что иные катастрофы, непонятные с человеческой точки зрения, необходимы согласно критериям божественной логики.
… На следующий после катастрофы день, 19 мая, в точном соответствии с протоколом, Николай устраивает обед на 432 приглашенных; 20-го он присутствует на многочисленном приеме у Вел. кн. Сергея Александровича; 21-го он присутствует на дворянском балу; в этот же день на том же Ходынском поле дефилировали стройные ряды войск; 22-го он пожаловал на большой праздник, устроенный послом Великобритании… К этому времени еще не все жертвы Ходынки были преданы земле. Когда царь ехал в коляске на обед у немецкого посла в России Радолина, "народ ему кричал, что не на обеды он должен ездить, а "поезжай на похороны". Возгласы "разыщи виновных" многократно раздавались из толпы при проезде царя", – записала госпожа Богданович 5 июня. Запись, сделанная на следующий день, еще резче: "Царь выглядит больным. Во время коронации он был не только бледным, но и зеленым. Молодую царицу считают porte-malheur’ом (приносящей несчастья. – С.Л.) что всегда с ней рядом идет горе".