Подъезжая к Званке, с волнением вглядывался в снежную, освещенную слабеющими закатными лучами даль, ища знакомые мне очертания Волховстроя: каким я увижу здание станции? Неужели тоже разбитым? Ведь немцы не дошли до ГЭС каких-нибудь шесть километров!.. И вдруг я увидел две огромные фермы железнодорожного –
ц е л о го моста и махину Волховстроя: длинный корпус с девятью огромными сводчатыми окнами машинного зала и две почти кубические вышки над главным зданием…
В письме отцу в Ярославль сегодня я написал:
"…Я радуюсь, что твое детище, на которое ты потратил столько энергии, труда, любви, гордость твоя и всей нашей Родины – Волховстрой не подвергся разорению от проклятых фашистских банд. Он стоит невредимый и долго еще будет служить советскому народу…"
В сумерках мы приехали в Волхов 1-й. Здесь были незнакомые мне улицы и дома, давно не виданные поезда – составы на запасных путях, свистки паровозов. Я наблюдал нормальную городскую жизнь: сытые лица, спокойная поступь прохожих – гражданского населения; улыбки на лицах девушек. Я слышал чей-то голос, поющий песню…
Ни одной улыбки не увидишь теперь в Ленинграде! Ни одного непринужденного, раскрасневшегося девичьего лица не встретишь!
Войдя в дом редакции, в яркий электрический свет, в тепло, в просторные комнаты – без нар, без сосулек на окнах, без груд амуниции, – я ощутил себя где-то далеко-далеко от войны. Это ощущение длилось и позже (когда, прогуливаясь, я бродил в темноте) – до тех пор, пока две свистящие бомбы, упавшие поблизости, не убедили меня, что и здесь – война…
23 февраля. Волхов (Званка)
Вот середина праздничного дня, дня годовщины Красной Армии, а ничего нового нет, наше радио не принесло нам ничего важного, и мы по-прежнему питаемся скудными и недостаточно достоверными сведениями.
Так, англичане сообщили по своему радио, что русские войска прогрызают латвийскую границу в направлении от Великих Лук. Так, по сведениям из штаба Ленинградского фронта, лыжники (крупный отряд морской пехоты) в тылу немцев наступают вдоль Балтики к Кингисеппу; отряд направлен, должно быть, с Ораниенбаумского плацдарма. 55-я армия активно, но безрезультатно наступала в направлении на Тосно. Под давлением войск Мерецкова немцы отступают на участке от Чудова до Тосна, взрывая тяжелую артиллерию, грузя в эшелоны все, что только можно, а мы будто бы разбомбили на днях на этом участке до восьмисот вагонов…
С неделю назад многие мне рассказывали, что Любань блокирована, а Тосно взято Мерецковым, об этом тоже сообщило английское радио (об английской передаче даже объявляли в частях). Но так ли это и что произошло там за неделю, точно никто из нас, рядовых командиров, не знает…
Судя по карте, выходит, что Красная Армия, по-видимому, захватывает немцев в огромный мешок, отсекая их в районах Смоленска-Витебска, двигаясь к Пскову.
Второй, малый, мешок должен замкнуться в районе Ушаки – Тосно; при удаче отрезанными, блокированными окажутся все немцы на Волховско-Шлиссельбургско-Мгинском пространстве.
Третий, большой, мешок должен образоваться на Южном фронте… Все это (если все это так) великолепно, но хочется добрых вестей скорее, скорее, скорее…
24 февраля. 6 часов утра. Волхов
Вчера днем я пришел к командиру 4-го гвардейского корпуса генерал-майору Николаю Александровичу Гагену в его маленький деревянный дом.
Гаген принял сразу, вышел легкой поступью, сам высокий, статный, очень просто поздоровался, пригласил к себе. Спросил, как устроились, где питаемся, и, узнав, что 25-го мы собираемся побывать в 3-й гвардейской дивизии (которой еще недавно командовал он сам, а теперь командует полковник Краснов), позвонил комиссару штаба, приказал все нам устроить, предложил машину. Сказал:
– А сегодня вечером у нас в штабе корпуса торжественное заседание по случаю годовщины. Приходите!
Гаген приветлив. Я уже знаю о нем, что он терпеть не может парадности, что прям, точен, прост и одинаков в обращении со всеми. Поговорив с ним (а позже и на собрании), я убедился, что это действительно так.
И вот его комната, в суворовских традициях: жесткая постель, солдатское одеяло, стол, накрытый клеенкой три стула, голые стены; на другом, маленьком столике – полевой телефон, пачки газет, карандаши, чернила; ни одной лишней вещи в комнате! Этажерка с брошюрами, изданными Политуправлением; в застекленном шкафу тома Ленина. И единственная вещь иного порядка – елочный дед-мороз на шкафу. И откуда он здесь?
Делаю выписки из предоставленных мне материалов.
…Вечером, когда я шел в клуб, небо вспухало огнями зенитных разрывов и просвечивалось во всех направлениях рыщущими по облакам прожекторами…
Мы пришли к концу торжественного собрания. Отличникам боевой подготовки выдавались подарки, было полно штабных командиров, смотрели три выпуска кинохроники "Оборона Москвы". Только кончилась стрельба на экране – слышим стрельбу в натуре: над Волховом бьют зенитки. Словно звуковой фильм расширился на весь мир!
А потом – ужин в столовой гвардейцев, шумные беседы командиров. Обсуждаем сообщения о военных действиях английской армии.
После падения Сингапура и прорыва "Шарнгорста" и "Гнейзенау" многие наши командиры стали говорить о военных способностях Англии со скепсисом и иронией. Но: "Мы их заставим воевать по-настоящему, а не мы – так сама война их заставит!"
24 февраля. Волхов 2-й
С утра – радостная весть о разгроме 16-й германской армии под Старой Руссой, факт знаменательный, многообещающий, имеющий огромное значение для Ленинграда.
Иду не торопясь, – хорошая прогулка в 3-ю гвардейскую стрелковую дивизию, в Волхов 2-й, по наезженной автомобильной дороге, ниже моста и ГЭС.
Волховская электростанция по-прежнему красива. Правда, она не работает, потому что под угрозой немецкого нашествия была демонтирована, и возвращаемые сейчас из глубокого тыла ее агрегаты нужно поставить на свои места. Была она повреждена несколькими бомбами и снарядами, но ремонт требуется небольшой. А вчера, как раз когда я был в штабе дивизии, прибыли из Ленинграда рабочие-монтажники, которым дан срок пуска станции и исправления всех повреждений – сорок пять дней. Некоторые части дивизии должны освободить для рабочих несколько из занимаемых ими домов.
Как радостно и приятно, что, подступив почти вплотную к ГЭС, немцы все-таки сюда не дошли, что мост и первенец электрификации первой пятилетки сохранились!
В одном из крупных зданий недалеко от ГЭС я нашел штаб 666-го стрелкового полка 3-й гвардейской дивизии. Дивизией командует полковник А. А. Краснов, Герой Советского Союза, а полком – подполковник А. М. Ильин.
Полк – интересен. Он активно участвовал в разгроме волховской группировки немцев и в январских боях за Погостье: в попытках взять эту станцию 9 и 11 января, во взятии ее – на рассвете 17 января, в очистке ее и взятии северной окраины деревни на следующий день. С ним рядом дрались полки 11-й стрелковой дивизии, 80-й дивизии и другие подразделения.
Завтра полк будет участвовать в учениях всего корпуса, многие тысячи человек должны проводить новые виды боевых упражнений – на льду и по берегам реки Волхов. Сила готовится крепкая!
28 февраля
Утром я вновь отправился в Волхов 2-й, к берегу реки Волхов, где на Октябрьской набережной, в доме No 13, находится горком партии. Накануне, встретившись с первым секретарем его, ленинградцем Н. И. Матвеевым, я сговорился прийти к нему: он обещал показать взятые у немцев трофеи и прочие материалы по недавней истории обороны Волхова.
Вот деревянный двухэтажный дом. Весь его угол залатан некрашеными досками – мансарда и стены в дырах. Деревья вокруг дома по верхушкам начисто срезаны. Сарай ощерился щепой пробоины. 14 декабря немцы подвергли этот дом минометному обстрелу. Легло вокруг до двадцати мин, осколки изрешетили дом, в котором в тот момент находились все работники во главе с Матвеевым. Там же собрались и дети: в убежище под обстрелом добраться было нельзя. Повезло – обошлось без жертв. Матвеев показывал мне следы этого налета – пробитые стены, дыры в диване, проемы в печке. Трудно представить себе, как уцелели люди!
Я провел с Матвеевым часа два, слушая его рассказ об обороне Волхова, делая кое-какие заметки, следя за его скользившим по карте карандашом, просматривая немецкие иллюстрированные журналы (с фотографиями разрушений Одессы, парадов в Румынии и зимних походов немцев), интересуясь в отдельной комнате коллекциями трофейного оружия, одежды, амуниции, боеприпасов, собранных под Волховом и привезенных сюда на грузовике Матвеевым, чтоб заложить основу музея по обороне Волхова.
Здесь – пулеметы, и минометы, и противотанковые ружья, и ракетные пистолеты, и грязные, окровавленные шинели, и мины, и желтая, обведенная черной каймой доска с надписью: "На Волховстрой, 16 км" (по-немецки), и остаток 210-миллиметрового снаряда – одного из шестнадцати снарядов, попавших в Волховскую ГЭС за время артиллерийских обстрелов, продолжавшихся с 16 ноября по 19 декабря, когда немцы находились в пяти-шести километрах от Волхова и существование ГЭС висело на волоске.
19 декабря коллектив станции праздновал юбилей ее пятнадцатилетия. Последние немецкие снаряды легли рядом в 10 часов вечера, во время торжества.
Мчит Волхов воды свои через плотину, и плотина цела, и величественная ГЭС – 6-я гидроэлектростанция имени В. И. Ленина – цела, хотя ей и нанесены повреждения. Даже в самые тяжелые дни она, пусть немного, но давала ток, давала его, например, в сооруженные под ее стенами блиндажи. Сегодня ГЭС уже успешно ремонтируют, к концу марта она должна дать ток полной мощности – ток Ленинграду!
Вторую половину дня я провел среди железнодорожников.
Станция Волхов 1-й (Званка) забита составами – формируемыми и транзитными, – маневрирующими с трудом. Теплушки с эвакуируемыми – на Тихвин, запломбированные вагоны с продовольствием и военными грузами – на Войбокало, армейские эшелоны – на Глажево…
В тупике у депо стоит салон-вагон депутата Верховного Совета и заместителя начальника Кировской железной дороги Вольдемара Матвеевича Виролайнена. Этот вагон в прошлом был дорожной церковью царской семьи. Он комфортабелен, в нем мягкие диваны, кухня, отдельные купе, общий салон, все удобства.
В этот вагон меня повел начальник политотдела Кировской железной дороги А. М. Чистяков, случайно встретившийся мне в политотделе, мой давний, с довоенных лет, знакомый. Он представил меня Виролайнену и его другу паровозному машинисту Ландстрему, и нескольким энкапеэсовцам – ответственным работникам Наркомата путей сообщения, руководящим здесь жизнью важнейшей в наши дни железной дороги, связывающей наш северный край со всей страной.
Вскоре они ушли, я остался с Виролайненом и Ландстремом. В. М. Виролайнен в прошлом – машинист паровоза, доставлявший в 1918 году грузы голодающему Петрограду, сызмальства обрусевший финн, с сильными, как лапы медведя, руками, большерослый, жидковолосый, с твердыми чертами волевого, очень сосредоточенного лица, с прямым и открытым взглядом светлых и честных глаз.
В том восемнадцатом году я сам был кочегаром паровоза на строительстве военной линии Овинище – Суда, совсем недалеко от здешних мест.
Разговор наш сразу стал дружеским, мы делились воспоминаниями и, конечно, вскоре перешли к нынешним дням Ленинграда.
Ландстрем убежденно заявил, что добьется в соревновании почетного права вести "первый прямой" в Ленинград. А Виролайнен сказал, что поедет на том же паровозе и станет за реверс на самом интересном участке, проезжая отбитую у немцев станцию Мгу.
– А я приеду из Ленинграда в Шлиссельбург и встречу там ваш поезд! – сказал им обоим я.
– Обещаете? – без улыбки, очень, даже как-то слишком, серьезно спросил меня Виролайнен.
И, глядя прямо в его глаза, я с неожиданной для себя торжественностью ответил ему:
– Обещаю!
И тогда оба мы улыбнулись и скрепили нашу договоренность крепким рукопожатием.
А через несколько минут я вручил Виролайнену листок бумаги с написанным тут же в вагоне стихотворением, которое оканчивалось словами:
…Ведь как бы ни был враг коварен и неистов,
Мы проведем наш поезд в Ленинград!
…В небе весь день гудение моторов. Было несколько налетов и – среди дня – воздушный бой, который мы наблюдали в окно. И вот еще два фашистских самолета сбросили бомбы и удрали, исчертив все небо хвостами конденсированных паров.
Глава 18. ПЕТР ПИЛЮТОВ И ЕГО ТОВАРИЩИ
Дер. Плеханово. 27 – 28 февраля 1942 г.
27 февраля. Плеханово
Лесными тропинками пришел я на временный полевой аэродром. 154-й истребительный полк летает не только на отечественных машинах, но с недавнего времени также на "томагавках" и "кеттихавках". За время войны полк сбил восемьдесят пять вражеских самолетов. Одна из главных задач полка в наши дни – сопровождение и охрана транспортных "дугласов", вывозящих ленинградцев за пределы кольца блокады и доставляющих в Ленинград продовольствие и другие грузы. В числе задач полка также – охрана важнейших объектов, таких, например, как железнодорожный мост через реку Волхов, и, конечно, уничтожение вражеских самолетов везде, где они обнаруживаются.
Командир полка – майор Матвеев, заместитель его – батальонный комиссар Голубев.
Лучшие летчики:
Пилютов, капитан, штурман полка, сбил лично семь самолетов врага и четыре – в группе. Над Ладожским озером в бою один против шести истребителей, атаковав немцев, сбил двух, а затем был сбит сам и ранен. Представлен к званию Героя Советского Союза;
Покрышев – сбил семь самолетов лично и один – в группе;
Чирков – совершил лобовой таран;
Глотов – сбил шесть самолетов лично;
Яковлев – сейчас находится в госпитале – сбил лично пять и в группе пять;
Мармузов – три лично и три в группе. Имеет триста двадцать два боевых вылета.
В полку были Герои Светского Союза: майор Петров (теперь он в другом полку – в 159-м), капитан Матвеев, старший лейтенант Сторожаков и лейтенант Титовка, который в бою с противником, расстреляв все патроны, сбил своим самолетом немца и погиб сам.
В снегу – блиндаж. КП полка. В блиндаже – несколько человек.
С командиром полка тридцатилетним майором Матвеевым беседую о Пилютове.
Все присутствующие на вопрос о Пилютове откликаются с заметной восторженностью. Я узнал, что капитан Петр Андреевич Пилютов в далеком прошлом участвовал в спасении челюскинцев – был бортмехаником у летчика Молокова, а ныне прекрасный летчик, гордость истребительного полка… Он сейчас в воздухе, прилетит – меня познакомят с ним. К званию Героя Советского Союза он представлен за бой в декабре над Ладогой…
– В тот раз летел один, сопровождая девять "дугласов", – говорит Матвеев. – Это вышло не по его воле, но вообще он любит летать один! Ему все удается… Знаете, как он "дугласы" сопровождает? А они из Ленинграда людей возят, да и кроме людей чего только не возят!.. Вот, например, кровь для переливания возят… Позавчера три генерала и два полковника подряд нам звонят из штаба: "Поднять всю авиацию! Поднять всю авиацию!.." А у нас – пурга, на двести метров ничего не видно…
– Ну и как? Подняли?
– Пилютов взлетел, а за ним другие… А в штабе, откуда звонили нам, там ясно было!
Слышен шум самолета.
– Кто там летает?
Матвеев выходит из блиндажа. Радист Волевач ведет разговор о том, что в последнее время, видимо в связи с операциями в районе Мги, немецкая авиация стала проявлять активность над Волховской ГЭС, ходят бомбить железнодорожный мост, эшелоны, станцию по десять – пятнадцать "юнкерсов". Нашим истребителям, как никогда, нужна хорошая информация в воздухе. Установлены факты работы радио немецких истребителей – "мессершмиттов" – на нашей волне.
– А Пилютов, – обращается ко мне Волевач, – это человек замечательный! Очень спокойный. Вышел на старт, посмотрел туда, посмотрел сюда: никого нет? И сразу дал газ, будто на тройке помчал! И такой простой! Хочется с ним разговаривать, просто влюбляешься в него! А уж машину… Сам он из техников, все хочет сделать сам. Сидит в самолете, антенна, скажем, оборвалась – берет клещи, плоскогубцы, все сам… Или так: погода, допустим, хорошая, спрашиваешь: "Как сегодня погулял?" Он: "Плохо! Немцы высоко ходят, пока к ним долезешь… Вот бы в облачках поохотиться за ними!.." Чем погода хуже, тем ему лучше! А уж если он увидал самолет противника, то взлетает без всяких приказаний!..
А если говорить по нашему "радиоделу": без радиосхемы он никогда не вылетит, будет копаться, пока не исправит. Во время полета он так спокоен, что настраивается – слушает музыку… Смотришь – другой летчик взлетает напряженно, лицо к стеклу. А он сидит себе, как дома на стуле, отвалившись, невозмутимо… Но к делу строгий! Помню, как он сказал: "Ну вот, я назначен к вам командиром эскадрильи, пришел вас немножко подрегулировать!" Сказал добродушно, но у него не разболтаешься! А как скажешь ему что-нибудь о наших победах, он становится веселым, от радио тогда не оторвешь его, ловит, ждет подробностей!..
– Сели! – приоткрыв дверь, сообщает кто-то Волевачу.
– "Дуглас"! – кивает мне Волевач. – Посмотреть хотите?
Я выхожу на аэродром. Пришел "дуглас" из Ленинграда в сопровождении семи "томагавков".
Гляжу, как этот "дуглас", заправившись горючим, взлетает. После него в воздух пошли один за другим пять истребителей. Слепящее солнце…
В группе летчиков оживление, смех. Все слушают рассказ своего товарища, который только что сделал посадку, испробовав в бою новый тип американского истребителя "кеттихавк". Довольный машиной, возбужденный, откинув на затылок свой летный шлем, размахивая меховыми рукавицами и сверкая в усмешке безупречными зубами, он рассказывает о том, как "гулял" в вышине и как, найдя наконец под облаками какого-то "ганса", пристроился к его радиоволне, на которой тот взывал о подмоге, выругал его по-российски за трусость, а затем переменил волну, стал слушать музыку и под хороший концерт откуда-то стал преследовать немца, стараясь завязать с ним бой.
– А мы слушали тебя, – сказал другой, – "дер штуль, дер штуль" – и эх, крепко ж ты потом обложил его!..
– Но он, сукин сын, не принял бой, в облака забился, улепетнул…
Лицо рассказчика загорелое, пышет здоровьем. Он улыбается хорошей, невинной улыбкой радостного, веселого человека…
– Знакомьтесь, – подводит меня к нему майор Матвеев, – это вот он, капитан Пилютов, Петр Андреевич! А это, – майор представил меня, – такой же, как мы, ленинградец!.. А ну-ка, друзья! Отдайте капитана товарищу писателю на съедение. Им поговорить надо!
Пилютов просто и приветливо жмет мне руку, и мы с ним отходим в сторонку.
– Ну, коли такой же ленинградец, давайте поговорим! Пока воздух меня не требует! Садитесь хоть здесь!
И мы вдвоем усаживаемся на буфер бензозаправщика, прикрытого еловыми ветвями, невдалеке от заведенного в земляное укрытие, затянутого белой маскирующей сетью изящного "кеттихавка".
Солнце, отраженное чистейшим снежным покровом, слепит глаза, но морозец все-таки крепкий, и, записывая рассказ Пилютова, я то и дело потираю застывшие пальцы.