Так в заботах на работе и дома быстро летело время. Наступила весна, а потом незаметно и болгарское лето. У всех было доброе настроение. И вдруг как гром среди ясного неба речь Черчилля в Фултоне. Мы читали газеты и своим глазам не верили. Сначала думали, что это ошибка. Как можно? Почему он так делает?
Прошел год с небольшим после того, как в ответ на его просьбу советские войска на две недели раньше срока перешли в наступление, чтобы оказать помощь союзникам. И вот этот человек сейчас так вероломно призывает к походу против коммунизма. Это не укладывалось в голове.
Не помню, как и по чьей инициативе (замполита Резникова или секретаря партийной организации) у нас произошел митинг. Мы были очень взволнованы. Никто никого не готовил, подполковник Резников выступил с краткой речью, потом творилось невероятное. Выступали летчики, техники, мотористы, оружейники…
Выступления по накалу, по силе гнева, пожалуй, превосходят предыдущие: фашист - враг, зверь - это ясно, к этому привыкли. Черчилль - союзник, значит, друг. А речи его предательские.
Позже из документов мы узнали многое и убедились в истинном лице этого прожженного политикана, верного слуги своего класса. И тогда многие из нас задумались над тем, нужно ли всем нам оставлять боевые части и уходить, не рано ли втыкать штык в землю?
Мы поняли, что нужны Родине в боевом строю. И подавляющее большинство из тех, кто хотел уходить в запас, сказали командованию: "Просим нас оставить на своих местах, возможно, наш опыт пригодится". И они не ошиблись, через несколько лет обстановка в мире осложнилась…
После этого учеба приняла более предметный характер. Мы стали внимательнее относиться к методике боевой подготовки, к обучению и воспитанию. Стали размышлять: что и как мы делали и что должны сейчас делать, ведь уже прошел год после войны. Вскоре в нашей газете "Защитник Отечества" замелькали статьи - одна, вторая, третья. Выступали Виктор Кирилюк, Олег Смирнов, Иван Быстров, летчики и техники из других частей.
В своих статьях фронтовики делились боевым опытом и отдельными крупицами того, что было приобретено в мирные дни. Стали больше внимания уделять молодым летчикам. Вели учебные воздушные бои, стреляли по мишеням ("конусам"). Каково же было наше удивление, когда даже бывалые летчики только одной-двумя пулями попадали в "конус". Это заставило нас взяться за теорию. На занятиях, которые проводил начальник воздушно-стрелковой службы, снова и снова разбирали: как занимать исходное положение, когда открывать огонь…
Я слушал и вспоминал Адлер и своего учителя майора Микитченко:
- Летчики - это искренний, честный народ, но они беспощадны к должностям и званиям, за словами они ждут дела, им подай мастерство и личный пример, то, что ты говоришь, - хорошо, мы тебя внимательно слушаем, но ты покажи, вот тогда мы тебя признаем и оценим, чего ты стоишь.
В конце занятий летчики поблагодарили начальника воздушно-стрелковой службы за науку и попросили, что бы он показал это в воздухе.
На очередных полетах (я руководил ими) буксировал конус Вася Калашонок, а начальник воздушно-стрелковой службы (ВСС) вылетел на стрельбу.
…Слышу по радио:
- Захожу слева, захожу справа. - Огонь, даже очереди слышны были, а потом:
- Ах, ты… - и тут последовало крепкое словцо. - Я тебе покажу…
В чем дело, кто кому покажет? Запрашиваю - молчат. Спрашиваю второй раз, третий - ответа нет. Запрашиваю каждого по индексу. Все ответили. Снова спрашиваю:
- Кто бранился? - Отвечает Калашонок:
- Сейчас прилечу, доложу.
Смотрю, на бреющем с запада на восток поперек старта проскакивает на полных газах "лавочкин". По номеру самолета узнал начальника воздушно-стрелковой службы.
Вслед за ним несется еще один.
- Калашонок, покачай.
Качает. Дал команду обоим заходить на посадку. Сели. Спрашиваю у начальника ВСС: в чем дело?
Он весь красный, руки трясутся, слова сказать не может. Калашонок злой, я его никогда таким не видел. Просит посмотреть самолет. Подхожу, смотрю: один снаряд попал в фюзеляж, а второй - в плоскость. Оказывается, вот в чем дело.
Все произошло так. Начальник воздушно-стрелковой службы хотел обязательно попасть, увлекся, ракурс свел почти к нулю и дал очередь тогда, когда мишень была в створе с самолетом-буксировщиком. В результате вместо "конуса" по самолету Калашонка врезал. Вот ему Калашонок и сказал: "Я тебе покажу сейчас… как по своим стрелять!"
Я закрыл полеты, разобрал этот случай. Хорошо, как говорится, что хорошо кончается, но могло быть и хуже.
По дороге в штаб встретил Якубовского, рассказал о случившемся.
- Бедный Калашонок, и в мирное время ему не везет, - сказал Петро и продолжал: - А этот орел с каргиными перьями и на фронте неметко стрелял, но ты особенно не расстраивайся. Расскажи, как у тебя дела с подготовкой к сдаче экзаменов в академию?
- Это ты к чему задаешь вопрос?
- Сейчас узнаешь: твои документы до Москвы не дошли.
- Почему?
- Не знаю, видимо, у начальства на тебя другие виды…
Это известие ошеломило меня, посмотрел на Петра. По моему взгляду он понял, чего я от него хочу, и подтвердил:
- Коля, я не шучу.
В его словах было столько искренности и сочувствия, что других объяснений не потребовалось.
- Спасибо, - ответил я и зашагал к штабу. Он за мной.
- Ты куда?
- С тобой.
- Зачем?
- Ходатайствовать за тебя и за себя.
- А ты при чем здесь?
- Я тоже решил ехать учиться.
- Когда?
- Вчера, когда получил письмо от девушки, с которой познакомился в Москве…
Командир к нашей просьбе отнесся с сочувствием, но твердо отказал. Мы попросили разрешения обратиться к вышестоящим начальникам, но и они ответили отказом. Сожалели, что уехал в Москву наш бывший командующий В. А. Судец. Долго искали выхода из создавшегося положения и нашли: под видом отпуска едем в академию. Сказано - сделано. Просим отпуск, дают, но как быть с документами? Снова загвоздка. Идем к начальнику отдела кадров.
Петя Якубовский с порога дипломатично бросает:
- Здравствуй, друже!
- Здравствуйте, - отвечает капитан Поздняков, человек, который всю войну, наряду со многими заботами, занимался составлением наградных реляций на наших ребят.
Он писал и на нас не раз и, конечно зная наши боевые биографии не хуже, чем мы сами, уважал нас.
- С чем пожаловали к штабной крысе, орлы боевые?
- К другу, - поправил Якубовский.
- Не хитри, Петр Григорьевич, говори.
- Хватит, Петя, паясничать, - вмешался я и изложил нашу просьбу, закончив словами: - Тебе, кроме выговора, ничего не дадут, а нам доброе сделаешь.
Он задумался. Петя говорит:
- Мы расписку дадим.
- При чем тут расписка.
Посмотрел на нас и полез в шкаф за личными делами. Мы стоим и не дышим. Через несколько минут пакеты с личными делами в наших руках. Сердечно благодарим и уходим.
- Петя, ни гугу, - бросаю я на ходу.
- Коля, зачем предупреждать, я хорошо усвоил: не говори, что знаешь, но знай, что говоришь, - заверил он.
"Вот язык, всегда найдется", - позавидовал я ему.
Подходим к дому, открываю дверь и слышу знакомые голоса: мои старые боевые друзья - Толя Мартынов, Вася Овчинников, Валя Шевырин.
- Вот оно, наше начальство, женился, забрался в райскую страну и молчит. Слышали: в академию собрался? Слух прошел, ты должен был приехать к нам, ждали, но не дождались. Вот и решили перед отъездом на Родину заехать к тебе попрощаться, - строчили они, перебивая друг друга.
- Братцы, - взмолился я, - я все расскажу, как на духу, и трижды извинюсь и покаюсь, но только отпустите, а то у меня от ваших чувств ребра болят.
Вошли мы в комнату, а там Маша уже стол накрыла. Пошел разговор о делах мирских, затем вспомнили Адлер, Нижнюю Дуванку и другие события минувших дней.
Поздно ночью закончилась наша встреча.
На следующий день я проводил их и направился в штаб, навстречу мне - посыльный с пакетом.
- Это вам, товарищ майор, - ловко щелкнув каблуками, отрапортовал он, передавая пакет.
Я взял весь в сургучных печатях пакет, повертел его в недоумении, а затем спросил:
- Служебный?
- Начальник штаба сказал - личный, - ответил солдат.
- Спасибо, - бросил я и пошел к себе, размышляя по дороге, от кого это послание. Смотрю и глазам своим не верю: Министерство государственной безопасности. Стал вспоминать, вроде бы деловой переписки с этим адресатом не поддерживал, друзей тоже там нет. Я-то им зачем понадобился?
Мои догадки были разрешены сразу же, как только я вскрыл пакет, в котором было два письма. Одно из министерства, а второе из Югославии. В первом письме препровождался перевод письма югославской девушки. Второе письмо - от Марички.
Читая письмо, я вспомнил Стапар, аэродром на болоте, наше необычное перебазирование и гостеприимную югославскую семью, которая состояла из четырех человек: хозяина, его жены, матери и 16-летней девушки. На квартире разместились Витя Кирилюк, Петя Якубовский, Миша Куклин, наш новый штурман полка и я. С первых же дней мы быстро сдружились с нашими хозяевами. Нас объединяло многое и самое главное - совместная борьба с ненавистным врагом. По вечерам, собираясь все вместе за столом, мы подолгу беседовали, а затем дружный коллектив делился на группы с учетом интересов и способностей. Хозяин, Витя Кирилюк и я обычно выходили на веранду покурить; Миша Куклин, обладая огромным талантом в области кулинарии, уединялся с женщинами на кухне, а Петя Якубовский рассказывал Маричке о подвигах товарищей и своих. Это привело к тому, что Маричка привязалась к Петру и часто спрашивала меня: "Колья, зашто Петро не любит Маричку?" Я отвечал: "Любит!" Но она сомневалась и просила, чтобы я помог ей в этом. А Петро знал, что "первым делом самолеты, ну, а девушки, а девушки потом". Видя, что я плохой помощник, она привлекла на помощь бабушку, которая сразу же приступила к делу. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы мы не улетели в ближайший же день. Вскоре Петя получает письмо, другое, но не отвечает Маричке, тогда она и решилась написать мне.
Письмо заканчивалось просьбой передать привет Вите, Пете и "Чёрчелю". Так женщины этой семьи звали Мишу Куклина. Вот, оказывается, откуда столько сургучных печатей и обратный адрес на конверте.
Только закончил читать, а тут Петя - легок на помине.
- Слушай, милый друг, - набросился я на него, - ты голову крутишь девушке, а мне за тебя отдувайся…
Петя и тут нашел выход из положения:
- Пора получать документы, заказан самолет в Софии.
На следующий день состоялось прощание с боевыми друзьями 31-го истребительного полка. У жизни свои правила, ее законы неумолимы.
Стоим у машины, обнялись, попрощались и никак не можем решиться на главное - сесть в машину. Оттягиваем это мгновение, будто предчувствуя, что со многими видимся в последний раз. Рукопожатия, объятия, на лицах слезы, но мы не стесняемся их. Пусть текут, за годы войны на наших глазах не было ни слезинки, их сушил тогда гнев к ненавистному врагу.
Подошел к нам бывший командир эскадрильи 164-го истребительного авиационного полка подполковник Дмитриев, недавно назначенный к нам на должность командира полка, спросил:
- В академию?
Я кивнул. Он обнял одной рукой меня, второй Петра.
- Бросаете? Два комэска и одновременно уходят… Ладно, выдержим, только учитесь так, как воевали, чтобы нам не было стыдно за вас.
Мы расцеловали его и - в машину. Последние взмахи рук, и за поворотом скрылись провожающие.
Наш путь лежит на Софию. От Пловдива до Софии около 200 километров. Машина бойко идет по извилистой дороге, несколько раз пересекает реку Марицу с одного берега на другой. Разговаривать после расставания не хочется, и мы молча любуемся Балканским хребтом, который на солнце сияет каким-то золотистым отливом. Слева нависают Родопские горы, у подножия которых мы проезжаем. Вскоре на горизонте появляется София.
Я раньше бывал в Софии и полюбил этот хороший зеленый город, расположенный у подножия горных цепей. Болгары любят свою столицу, как и каждый народ.
Нам повезло, через час после приезда на аэродром Враждебное мы были уже в воздухе. На борту видавшего виды Ли-2 взяли курс на Бухарест и там переночевали.
На следующий день с восходом солнца вылетели в Москву и во второй половине дня приземлились на аэродроме Внуково. С аэродрома Петя Якубовский пригласил нас поехать к его знакомым. Приезжаем, смотрим: молодая, интересная, чернявая дивчина довольно смело берет в объятия Петю. А он и не краснеет. Узнаем: оказывается, хитрый Петя женился и скрывал, выдавая себя за женоненавистника. В Болгарии на девчонок и не смотрел. Так вот в чем причина, а наши полковые девушки все голову ломали, отчего это весельчак Петя вдруг таким пай-мальчиком стал. Мы познакомились с семьей Бурмистровых: Татьяной Никитичной, Петром Федоровичем, Людмилой - женой Петра и Наташей (младшей в семье Бурмистровых). Я потом неоднократно буду злоупотреблять их гостеприимством и, проголодавшись на казенных харчах, заглядывать на огонек в эту семью.
Назавтра мы двинулись в Военную академию имени М. В. Фрунзе. Там потребовали командировочные:
- Откуда они у нас?
- Тогда о приеме в академию не может быть и речи, - ответили нам.
Петя решил попытать счастья в Москве, а я двинулся в Монино.
Приехав в этот цветущий зеленый городок, направился в здание, где уже несколько дней заседала приемная комиссия. Представил свои документы. Председатель комиссии говорит: "Принять не можем". Я - к начальнику академии. Робко поднявшись на третий этаж, вошел в приемную. Просить за себя всегда неудобно, тяжело, другое дело за кого-то: это легче и даже приятнее.
Меня дважды переспросили о цели прихода, дважды пытались убедить в том, что надо снова обратиться в приемную комиссию, однако я требовал встречи именно с начальником академии. Тогда эту должность исполнял генерал-лейтенант П. П. Ионов. Он принял меня, вежливо выслушал и не менее вежливо, но твердо сказал:
- Мы вас принять не можем, у нас и так все переполнено, к тому же вы опоздали, некоторые уже сдали по два экзамена.
Я стал его горячо убеждать, чтобы мне все-таки разрешили сдачу экзаменов: в срок я уложусь, подготовка мне не нужна. Он дважды отказывал мне, отказал и в третий раз, но, подумав, махнул рукой и написал на моем рапорте председателю комиссии: "Принять экзамены на общих основаниях". Я, собственно, никаких других оснований и не просил.
Я с благодарностью по-восточному попятился к двери, одновременно осматривая кабинет. Раньше он меня не интересовал, у меня была главная цель - начальник. Теперь же, выходя, я осмотрел и кабинет. Конечно, я тогда не думал о том, что много лет спустя, вот так же летним днем, я войду в этот кабинет совершенно другой походкой. Но этого я не смог бы допустить даже в самой смелой фантазии. Тем более, что для этого потребовался путь длиной более четверти века.
Открыв спиной дверь и еще раз козырнув начальнику, я круто повернулся и ушел быстрой походкой к председателю.
…Экзамены сданы успешно. Иду в добром настроении, и вдруг дежурный говорит: "Тебя вызывает начальник академии". У меня екнуло сердце: зачем? Наверное, командир дивизии или командир корпуса, узнав о том, что я сдаю экзамены в академию, возбудили ходатайство об откомандировании меня в полк.
П. П. Ионов спросил:
- Вы знаете начальника Главного штаба ВВС генерал-полковника авиации В. А. Судеца?
- Да!
- Откуда?
- Служил под его командованием.
- Тогда ясно.
Ему ясно, а мне нет.
- Завтра в десять часов утра быть у него. Заберите личное дело, вам туда вложат справку о том, что вы сдали экзамены, и отправляйтесь. Больше он ничего мне не сказал.
- Вы позвоните, - попросил я.
- Если вы с ним на короткой ноге - звоните, вам будет удобнее, только не из моего кабинета.
Получив документы, назавтра прибыл в Москву. Вошел в приемную, и каково же было мое удивление!
Я увидел там улыбающегося Петю Якубовского, который в доверительной форме сообщил:
- Знаешь, что дядя Володя спросил: где вы хотите учиться? Я ответил, что в академии имени М. В. Фрунзе. И Скоморохов? Да… Понимаешь…
Я понял, что все это значит, и так на него посмотрел, что ему стало не по себе. Но не мог же я подвести друга, тем более раньше мы оба хотели поступить в академию имени М. В. Фрунзе.
…Бойко отрапортовали своему бывшему командарму о прибытии. Здесь я держался куда смелей, чем в кабинете начальника монинской академии, даже позволял себе шутки. Он поговорил с нами и в заключение спросил:
- Значит, решили твёрдо идти в академию имени М. В. Фрунзе?
- Да, - одновременно выдохнули мы.
Он снял трубку и позвонил начальнику академии генерал-полковнику Н. Е. Чибисову…
Так решилась наша судьба. Через полчаса мы предстали перед Чибисовым. Тот критически осмотрел нас и сказал:
- Сдавайте документы, завтра в лагеря.
- Лагеря? А где они, как туда добраться?
- Опросом местных жителей москвичек, - пошутил начальник академии.
- О, тогда мы заблудимся, - в тон ему ответил бойкий на язык Петя Якубовский.
Рано утром мы были на пункте сбора…
Сначала мы прошли трехмесячный подготовительный сбор. Затем опять подготовка, экзамены. Досталось мне в первый послевоенный год. Сдав экзамены к ноябрьским праздникам, мы перебрались в Москву, где и продолжали учебу. Занятия шли в два потока. Учились все старательно, добросовестно. Там мы встретили А. И. Покрышкина, В. Д. Лавриненкова и других наших прославленных авиаторов, поступивших годом раньше.
За этот период произошло много событий. Особенно мы следили за развитием реактивной авиации. На фронте она появилась впервые у немцев, и наши летчики оценили ее по достоинству. "Это революция в авиации и авиационной промышленности", - заявляли многие. В нашей стране развитию летательных аппаратов и реактивных силовых установок уделяли внимание давно.
Впервые проект воздухоплавательного аппарата тяжелее воздуха с реактивным двигателем разработал русский ученый-революционер Н. И. Кибальчич. В 1911 году инженер Горохов предложил воздушно-реактивный двигатель. Затем оригинальный проект разрабатывает офицер М. Н. Никольский. Одним из пионеров создания реактивных двигателей был Ф. А. Цандлер. Вскоре теоретически доказывается возможность полета ракет и ракетопланов.