Я сидела и записывала жалобы этих женщин. Некоторые срывались, истерически кричали, проклиная суд и "отца народов". Запомнилась одна заключенная, которая заявила, что за моток пряжи, оцененный в семьдесят копеек, она получила пять лет в лагерях строгого режима, а судьба троих детей ей до сих пор неизвестна, и мужа нет.
После посещения этого лаготделения я отобрала пачку дел и копии с них послала в Центральный Комитет партии, просила обратить внимание на это узаконенное беззаконие. Получила ответ из ГУЛАГа на бланке, который рассылался заключенным. Вижу свою фамилию и ниже типографский текст: "В вашей просьбе отказано".
Были в моей воркутинской жизни и светлые дни. При 2-й шахте действовало дамское ателье, в нем обшивали воркутинских женщин. Возглавляла это ателье расконвоированная заключенная, осужденная на двадцать пять лет "за сотрудничество с гитлеровскими оккупантами". Звали ее Оля. Она шила мне жакет. Я ездила туда на примерку.
В лагере Оля отсидела уже более десяти лет; Было ей около тридцати. Миловидная женщина с роскошными волосами. Я удивлялась, как в таких условиях можно было сохранить такие чудесные косы. Спросила, что она натворила такого, что получила высший срок. "О, гражданин начальник. Я вам расскажу, но все равно вы мне не поверите". – "А все же…"
И она поведала мне свою историю. Оля из Орла. Была комсомолкой. Когда началась война, попросилась на фронт. Немцы подходили к городу. В военкомате молодой человек предложил ей остаться в Орле и, поскольку она в какой-то мере владеет немецким языком, постараться заслужить доверие гитлеровцев, выяснить их планы, настроение, потери, в общем, стать разведчицей. Два раза в месяц она должна была являться в условное место и закладывать в тайник свое донесение и вынимать оттуда (из дупла) очередное задание.
Оля дала свое согласие, отправила мать в эвакуацию, сказала ей, что задерживается здесь по комсомольским делам и потом приедет.
После оккупации города Оля быстро и легко вошла в офицерскую среду, вечера проводила в ресторанах, делая вид, что по-немецки она знает лишь несколько слов. Как условились, она ходила к тайнику в определенные и контрольные дни и… находила там свои донесения и никаких заданий.
Она была в отчаянии. Пыталась улизнуть из города, избежать грязных рук оккупантов. Но это ей не удалось.
Орел находился в руках гитлеровцев больше двадцати месяцев, и все это время Оля не теряла надежды, что ее разыщут.
После освобождения Орла от захватчиков советскому командованию посыпались донесения о предательском поведении этой "девки Ольги", которая плясала с эсэсовцами в ресторанах, пила с ними вино и водку, разъезжала в их автомобилях. Она была арестована и как военный преступник предстала перед военным трибуналом.
Из ее рассказа по специфическим деталям, знакомым мне как разведчику, я поняла, что она говорит правду, и посоветовала ей подробно описать свои злоключения и просить Верховный суд пересмотреть ее дело. Олину исповедь я отправила фельдсвязью.
Минуло несколько месяцев, и вот однажды вечером, разбирая почту, я вскрыла правительственный конверт и, к неописуемой своей радости, прочитала постановление о полной реабилитации Оли "за отсутствием состава преступления".
Я тут же вызвала свой "гнедой ЗИС" и распорядилась вознице быстро ехать на 2-ю шахту. К слову, этот возница тоже был расконвоированный заключенный, бывший путиловский рабочий, осужденный на 25 лет "за теракт против Сталина" (в пьяном виде запустил камнем в портрет вождя).
Мы приехали в ателье, когда работала ночная смена. Оли я не увидела и просила ее срочно вызвать. "Гражданин начальник, – взмолились женщины. – Оля сегодня мыла свои косы, а сейчас мороз за тридцать градусов. Замерзнет". – "Пусть закутается получше. Отнесите ей мой платок".
Оля быстро пришла.
– Добрый вечер, товарищ Оля! – обратилась я к ней.
– Вы, гражданин начальник, все время забываете называть нас зеками.
– Нет, на этот раз я вам по праву говорю "товарищ". Я с доброй вестью. Вы полностью реабилитированы решением Верховного суда СССР "за отсутствием состава преступления".
Оля прижала руку к сердцу и повалилась в обмороке. Женщины успели ее подхватить, уложили на раскроечный стол, окружили, обласкали. И когда Оля пришла в себя, она разрыдалась. Плакали и все вокруг. Это были счастливые слезы.
…Я провела в Воркуте около двух лет. Воркута стала для меня большой жизненной школой. Я познакомилась с тысячами изломанных, исковерканных судеб. Видела и пыталась помочь тем, кто был наказан несправедливо.
За работу в лагере я не получила наград или благодарностей. Никаких. И сегодня со светлым чувством вспоминаю самый большой подарок, полученный мною. Это были два волшебных белоснежных кустика флоксов. Их вырастили для меня заключенные шахтеры и преподнесли мне зимою, принесли на квартиру в сорокаградусный мороз. Флоксы были уложены в старый каркас абажура и бережно закутаны в лагерные куртки. Таких душистых цветов белее воркутинского снега я никогда не встречала.
Настоящая награда!
ЭДУАРД ШАРАПОВ. ДВЕ ЖИЗНИ
Глава 1. Вместо предисловия
В Москве в доме № 29 по Красноармейской улице, где живут в основном писатели, в ее честь нет мемориальной доски. Да мало ли у нас творцов, чей труд не отмечен по достоинству?… Сказать по правде, скромный и добрый человек Зоя Ивановна Воскресенская, лауреат Государственной и многих других премий, автор нескольких десятков книг, переведенных на многие языки мира, в том числе китайский, японский, монгольский, никогда не претендовала на такую высокую честь.
На самом деле судьба Зои Ивановны примечательная и, можно даже сказать, героическая. До недавнего времени мало кому было известно, что писательница З. И. Воскресенская двадцать пять лет своей жизни отдала разведке.
Друзья не один раз советовали ей написать книгу о прежней службе, но, по признанию самой Зои Ивановны, над ней, как дамоклов меч, висел гриф секретности. Поэтому она и отвечала своим советчикам: "Я не знаю, что можно писать о работе в разведке, а что нельзя". Но пришло время, и ее "рассекретили". В газетах появилось множество статей о Воскресенской, в которых правда была перемешана с вымыслом, а порой и ложью. И смертельно больная Зоя Ивановна взялась за перо. Она была готова поведать бумаге эпизоды своей неординарной жизни. Так родилась рукопись "Теперь я могу сказать правду" (Из воспоминаний разведчицы). К сожалению, Зоя Ивановна не увидела даже сигнального экземпляра. Она умерла в январе 1992 года, а книга вышла в свет в декабре. Писательница Воскресенская, из-под пера которой появилось множество произведений для детей и юношества, создала единственную книгу о своей первой профессии – профессии разведчицы.
В ней читатель найдет фотографию 3. И. Воскресенской в мастерской скульптора. На глиняную болванку он накладывает большие и маленькие, продолговатые и круглые кусочки глины. Затем скульптурный портрет будет отлит в гипсе или бронзе, и зритель увидит именно те черты, которые хотел запечатлеть творец. Точно так и писатель, показывая одну черту характера за другой, создает зримый образ своей героини.
В скульптурном портрете Зоя Ивановна предстает перед зрителями в тот момент, когда мастер ее видел. Писатель же, мне кажется, находится в более выгодном положении. Его героиня – не слепок застывшего времени, а мозаичный рисунок, в силу житейских обстоятельств постоянно меняющийся. С годами изменялся и характер Зои Ивановны, неизменным оставался лишь его стержень – честность, преданность делу и друзьям. Кстати о друзьях, которые были одновременно ее коллегами и соратниками, с которыми она делила чаще трудные, чем радостные годы жизни в разведке. Общение с ними тоже влияло на становление ее характера, поэтому здесь пойдет речь и о тех людях, с которыми в разные периоды времени сталкивала Зою Ивановну жизнь.
Я хочу рассказать о женщине, у которой было две судьбы: двадцать пять лет службы в разведке и тридцать пять в литературе. Надо сказать, что эти две судьбы оказались неразрывно связанными: писательница Воскресенская выросла из разведчицы Зои Ивановны Рыбкиной.
Вот о чем я думал, берясь за работу над этой книгой.
Удалось мне это или нет – судить вам.
Глава 2. Знакомство на всю жизнь
Стремление заниматься литературным трудом появилось у меня еще во время учебы в средней школе. Было даже намерение поступить на учебу в Литературный институт имени М. Горького. Но помешали многие обстоятельства. Закончив историко-филологический факультет Ярославского государственного педагогического института имени К. Д. Ушинского, я в том же 1955 году был призван на работу в органы государственной безопасности. Но в глубине души всегда теплилась надежда на возможность заниматься литературой.
Году в 1970-м я написал небольшой рассказ о деревенском мальчике, который позднее получил название "Лешка". Черновик этого рассказа всего на нескольких листах долгое время находился в "потайном" отделении моего портфеля. И вот как-то мы принимали в Германии Михаила Стельмаха (я тогда служил там). Как часто бывает в таких случаях, не хватило водки, и когда решили, кому бежать, я отдал свой портфель приятелю. Потом случайно портфель оказался у писателя, который обнаружил рассказ, прочитал его и счел нужным сообщить моему товарищу свою рекомендацию – заняться литературой… Так неожиданное участие Стельмаха толкнуло меня к дальнейшим литературным занятиям. Но напечатать рассказ было не так-то просто. И наверняка я бросил бы эти попытки, если бы не его письмо.
"Уважаемый Эдуард Прокофьевич!
Извините, что не мог Вам своевременно ответить. Ваш рассказ "Счастье", по-моему, хорош, поэтичен и по-человечески, без назиданий, без дидактики рассказывает, что такое доброе дело для человека. Не огорчайтесь, что Вас не понял корреспондент одной газеты – субъективизм не так легко изжить.
Примите мои самые лучшие пожелания. Михаил Стельмах.
Киев, 20.01.74 г."
Это письмо и послужило поводом моего знакомства с Зоей Ивановной. Мне нужно было получить консультацию писателя-профессионала. Зная, что она когда-то была начальником того же немецкого отдела, где работал и я, набравшись храбрости, отправился к ней домой. Но об этом несколько позднее, а сейчас мне хотелось бы сказать, каким характером обладала эта женщина.
Одни говорят, что этот человек был соткан из чувства добра, нежности и заботы к окружающим ее людям. Иные утверждают, что основные ее черты – черствость, безразличие и даже жестокость по отношению к другим. Но все сходятся в одном: Зоя Ивановна – человек железной воли. В действительности все эти качества, кроме жестокости, проявлялись в ней по-разному в зависимости от того, с каким человеком ей приходилось сталкиваться и в каких обстоятельствах. Она, например, терпеть не могла в людях расхлябанности, недисциплинированности, и уж совсем выводил ее из себя человек-лгун. Больше всего она ненавидела ложь. А в целом – стержнем ее характера были жажда добра, желание приносить людям пользу.
Расскажу несколько эпизодов, которые показывают многогранность ее характера.
Зима 1974 года. Декабрь. Заснеженная Москва. С трудом найдя букетик цветов (в то время в Москве было трудно с цветами, особенно зимой), еду в метро на станцию "Аэропорт" искать Красноармейскую улицу.
По совету моего товарища, немного знавшего Зою Ивановну, я позвонил ей по телефону и попросил "оказать помощь начинающему литератору". Меня выслушали, и ровный, официальный голос коротко сказал в трубку: "Приезжайте".
Поднимаясь на шестой этаж писательского дома на Красноармейской улице, я вдруг болезненно почувствовал бессмысленность и даже глупость своего предстоящего визита. Известная на всю страну писательница, лауреат нескольких премий, человек, только что издавший трехтомник своих произведений… и я, никогда и нигде не издавший ни одной строчки. Нелепость?! Но отступать было поздно. Я позвонил. Дверь почти сразу же открыли. Передо мной стояла высокая, стройная женщина в темном, строгом платье с небольшим воротничком-стоечкой, отороченным белым кружевом. На ногах домашние тапочки из серого войлока, но без примятых, стоптанных, как обычно, пяток. Темно-русые, заколотые на затылке волосы. И глаза – внимательные, серые, изучающие. Это теперь я могу дать ее подробное описание. А тогда… тогда я ничего не видел. Видимо поняв мою растерянность, Зоя Ивановна сдержанно улыбнулась и сказала: "Проходите, раздевайтесь. Вот вешалка".
Ее улыбка сняла с меня и робость и скованность. Посреди комнаты, которая служила кабинетом и гостиной одновременно, чуть ближе к окну стоял письменный стол. Напротив окна диван-кушетка со съемными подушками, обитый красной, тисненой тканью. Ближе к двери маленький журнальный столик.
Меня усадили на диван. Я робко протянул свое литературное творение. Зоя Ивановна, стоя, взяла листы, присела на краешек стула, прочитала заглавие, перелистала страницы, положила их на письменный стол, встала и сказала: "Соловья баснями не кормят. Хоть вы и не соловей, – при этом она хитро улыбнулась, – но чаем я вас напою. А потом поговорим". Так началось наше знакомство и литературное сотрудничество.
Это потом я узнал, что в квартире всегда бывает много посетителей – и взрослых и детей – писатели, читатели, коллеги-чекисты. Иногда до десятка и более человек одновременно. И всех встречали сердечно, поили чаем, а если нужно, и кормили. Мне неоднократно приходилось помогать Зое Ивановне принимать гостей, особенно в дни праздников детской книги. Делегации детей, учителей и библиотечных работников приезжали не только из близких к Москве областей, но и с Дальнего Востока.
Много позже я узнал, что в квартире есть еще одна комната – спальня. Кроме широкой кровати под голубым бархатным покрывалом и трюмо, все в этой комнате было занято шкафами с книгами. Над кроватью висел голубой ковер и большая картина, написанная маслом, с изображением березовой рощи зимним голубым вечером. Голубой колорит ковра и картины сочетался с голубым бархатом покрывала. Голубой – был любимым цветом Зои Ивановны.
На всю жизнь запомнил еще один эпизод. Несколько первых встреч мы провели с Зоей Ивановной на ее городской квартире. И вдруг, уже летом, она звонит мне по телефону и предлагает провести очередную встречу в Красной Пахре, где она в то время снимала дачу у вдовы писателя Алексея Мусатова. Со свойственной разведчице точностью объяснила, как проехать в этот дачный поселок… "После второй дорожки поверните направо (тогда мы еще обращались друг к другу на "вы"), увидите дом за большим, высоким забором. Это дача Константина Симонова, а напротив, третья, дача А. Мусатова. Я буду вас ждать". И строго, как она это умела, спросила:
– Сколько времени вам нужно на дорогу?
– Минут сорок – пятьдесят.
– Жду вас ровно через час.
Купив по дороге цветы и торт, я через час въехал в поселок писателей в Красной Пахре и без труда нашел нужную мне дачу. Открыл ворота, загнал машину во двор и, окрыленный скорой встречей с Зоей Ивановной, взяв цветы и торт, направился в дом. В большой комнате никого не было. Поставив на стол коробку с тортом и прижав к себе букет красных гвоздик, я стал терпеливо ждать. Никого. Минуты через три громко позвал: "Есть здесь кто-нибудь?" К моему удивлению, из соседней комнаты вышла незнакомая женщина. Я любезно заговорил с ней о житье на даче, не выпуская, однако, из рук цветы. Женщина с улыбкой поддержала мой разговор, ни о чем не спрашивая. Побеседовав еще минут пять, я осторожно спросил: "А где же Зоя Ивановна?" Незнакомка улыбнулась еще приветливее и, хитро посмотрев на меня, показала рукой за окно: "Зоя Ивановна там… живет в том доме". С извинениями и смущением я забрал торт и перегнал машину в соседний двор.
Расставляя на столе чайную посуду, Зоя Ивановна без улыбки слушала мой восторженный рассказ о моем чуть ли не героическом вторжении в чужой дом. Она не перебивала меня, сервируя стол. Но когда я закончил, строго посмотрела на меня и сказала: "Это не делает вам чести. – Потом помолчала и совсем сухо добавила: – Ни как разведчику, ни как литератору". Можно понять мое состояние. Я готов был, как говорят в таких случаях, провалиться куда угодно.
Года через три я напомнил Зое Ивановне об этом эпизоде. На ее лице разлилась мягкая, женственная улыбка. Затем она погасила ее, строго, как в тот раз, посмотрела на меня, но в глазах по-прежнему прыгали веселые чертики и, не сдержавшись, рассмеялась: "Конечно, негодяй, мало того, что заблудился в двух соснах, чуть было не отдал цветы другой женщине, да еще и расхвастался".
Глава 3. Страницы биографии
"Родом я с Тульской земли, как и мои предки, – пишет Зоя Ивановна, – о которых мне известно только до третьего поколения. Родилась в железнодорожном поселке при станции Узловая, там прошли младенческие годы. Но своей настоящей родиной считаю город Алексин, в котором провела детство. Это волшебный край приокских заливных лугов с запахом полевой клубники, кондового бора с толстым мшистым ковром, где даже в пасмурный день светло от бронзовых мачтовых сосен, красавицы Оки с широким правобережным пляжем тончайшего золотистого песка и крутыми левыми берегами, которые осенью являют собой такую яркую палитру красок, от которой сладко щемит сердце. Ока была богата всяческой рыбой, леса – ягодами и грибами, березовые рощи – птичьими хорами. Шесть десятилетий миновало с тех пор, а я помню каждую излучину реки, большак в лесу, огромную березу на краю железнодорожной насыпи, сосну-колдунью, от которой шла многоступенчатая лестница к железнодорожным путям. И наш бревенчатый домик в зарослях сирени, а зимой утопающий в снежных сугробах, а от калитки до крыльца глубокий снежный коридор. И школа… И первая учительница Мария Павловна Малинина. Она умело и уверенно приобщала нас к миру прекрасного, доброго. Враг зубрежки, приучала к самостоятельной работе с книгой. Затем было много учителей и в гимназии, и в трудовой школе, и в вечерней, но ни одного не запомнила. А Марию Павловну – на всю жизнь.
А первое знакомство с театром произошло встречей с труппой московского Малого театра, приехавшего на гастроли в Алексин. В имении "Борок" у художника Поленова познакомилась с его коллекцией картин. В доме хранились замечательные изделия моей прабабки – крепостной художницы, золотошвейки и кружевницы. Друзьями дома были чудомастера Мышегского завода, кружевные изделия из чугуна их соревновались с изделиями моей прабабки Матрены. На Мышегском заводе была изготовлена решетка вокруг Александровского сада в Москве, украшающая его до сих пор. Мышегские мастера отливали фигуры для Триумфальной арки, что стоит до сих пор на Кутузовском проспекте в Москве.