* * *
Валентина Токарская родилась в Одессе. О своих родителях она говорила: "Моя мама была немка, а папа – актер. Моя творческая жизнь началась с того, что мама меня родила и не стала кормить грудью. И мне наняли кормилицу, у которой было очень хорошее молоко, какого сейчас не делают. Поэтому я так долго живу".
Семья переезжала из города в город, в зависимости от того, в какой антрепризе отец получал работу. Училась Валентина в Киеве в Фундуклеевской гимназии, основанной императрицей Марией Федоровной. Иногда царствующая особа наведывалась туда сама, и на балах по случаю ее прибытия маленькая Валечка читала: "Не образумлюсь, виноват…"
"Нас выводили на встречу с ней в рекреационный зал, – вспоминала Валентина Георгиевна. – Правда, не всех. Только тех, кто по блату. Я как раз была блатной, так как не хотела и не любила учиться, и со мной занималась сестра нашей классной дамы. А классная дама сама отбирала учениц, которые пойдут приветствовать царицу – каждой отводилось место, кто где будет стоять, делать реверанс, и я, благодаря ее сестре, всегда была среди избранных".
Отец – провинциальный актер Георгий Иосифович Токарский – не мог долго оставаться на одном месте, поэтому вскоре бросил семью. Он сколотил труппу актеров-любителей и отправился в поездку по Украине. Одна из "любительниц" в итоге стала его новой женой.
Мама Валентины – Елена Николаевна – не работала никогда, поэтому зарабатывать пришлось дочери, с тринадцати лет. Девушка училась в балетной школе и выходила на сцену в балетной массовке в опере, а иногда танцевала в кино перед сеансами. Когда становилось особенно голодно, Валя шла на рынок менять вещи на продукты…
С началом Гражданской войны власть в Киеве менялась каждый день – то белые придут, то красные, то зеленые, а то и поляки. Когда пришел Деникин, в городе начался настоящий парад. Солдаты въехали в город на лошадях, их встречали дамы в белых платьях, в огромных шляпах, кидали цветы и обнимали лошадей. Но какие бы "цвета" в Киеве ни появлялись, все обязательно пьянствовали. И, конечно же, по всему городу шли погромы. Елене Николаевне это страшно надоело, и когда в Киев пришли немцы, они с дочерью уехали в Ташкент.
Там шестнадцатилетняя Валентина вышла замуж за оперного певца Сергея Лебедева. Он был тенор, пел главные партии в "Пиковой даме", в "Паяцах", а она была солисткой балета. Супруги отправились в Москву на биржу труда, куда приезжали актеры разных жанров, собирались в коллективы и гастролировали по всей стране. Им повезло: они оказались в достаточно солидной труппе с хором и оркестром, и на следующий сезон Токарская с мужем уехали в Новониколаевск.
В середине 20-х годов Валентина навсегда покончила с балетом. Танцевала она превосходно, но всегда мечтала петь. И на актрису обратили внимание, пригласили в оперетту. Обладая эффектной внешностью и не очень сильным голосом, Валентина играла не героинь, а так называемых субреток или женщин-вамп. Мужу повезло меньше – он долго не мог найти места, уехал в глубинку и стал слать Вале занудливые письма с требованием ехать к нему в оперу. Супруга ответила категорично: "Я ни за что не оставлю оперетту, не буду больше танцевать, и, видимо, мы больше не встретимся". Лебедева она не любила. Юной актрисе вскружили голову успех, многочисленные поклонники и внимание со стороны главного режиссера труппы Лирова. Но вскоре она оставила и его. Приглашений было все больше, качество творческих коллективов – все выше, Токарскую звали из одной труппы в другую, и, в конце концов, она "дослужилась" до солидной, престижной оперетты с хором, оркестром, приличным жалованьем и известным режиссером Дмитрием Джусто.
Джусто сделал Валентине предложение, и даже состоялась помолвка. Но Токарской был еще памятен первый неудачный брак, где преобладала неопределенность, неуверенность в завтрашнем дне, стабильном заработке, когда после истощения у Валентины вдруг пропал аппетит, и Лебедев насильно кормил ее с ложечки… Она твердо решила, что на первом месте должна стоять если не карьера, то хотя бы деньги. И когда во время гастролей в Баку в Токарскую влюбился местный "хозяйственник", только тогда она вышла замуж вторично. У него была своя квартира, и довольная Елена Николаевна в этой квартире осела, – наконец-то появилось уже что-то свое. Но и этот брак длился недолго. Мужа арестовали за то, что он умел делать деньги. Дальнейшая его судьба неизвестна.
Вновь – дороги…
* * *
"В Ленинграде меня нашел знаменитый кинорежиссер Яков Протазанов, – вспоминала Токарская. – Он искал героиню для своих "Марионеток" и приехал смотреть меня. Я исполнила для него танец с веером и спела песенку из оперетты "Розмари" по-английски. Он записал ее на пленку и уехал. А через некоторое время мне позвонили и пригласили на кинопробу. Когда я приехала в Москву и вошла в студию "Межрабпомфильм", то первое, что услышала, была моя песенка. Ее гнали по радио по всей студии. Думаю, что Протазанову понравилось то, что я спела именно английскую песенку. Он же ставил заграничный фильм. А во-вторых, ему просто надоело смотреть актрис – всех примадонн московских и немосковских!"
Токарскую встретили блистательные партнеры – Кторов, Мартинсон, Климов, Радин, Жаров, обаятельный звукооператор Оболенский, непревзойденный балетмейстер Голейзовский, внимательный ассистент режиссера Роу. Валентина Георгиевна была еще совсем неопытной в кино, она ничего не понимала в съемках, где все надо учитывать: камеру, свет, предполагаемого партнера. Протазанов потом ей так и сказал: "К сожалению, я с вами мало работал".
"Это был очень жесткий режиссер, требовательный, – признавалась актриса. – Он всегда ходил с палкой и вместо "Стоп!" кричал: "Halt!" Я его боялась. И вдруг однажды он дал мне двадцать копеек за одну сцену, которую мы разыграли с Мартинсоном: "Возьмите! Хорошо сыграли".
Так или иначе, "Марионетки" имели шумный успех. Валентина Токарская стала звездой. Новая протазановская кинокомедия позволила ей ездить по стране с концертами и неплохо зарабатывать. Но других предложений в кино не последовало. Токарская не умела и не хотела играть "девушек полей", а в ее любимом жанре варьете (или просто музыкальной комедии) работали только Александров с Орловой.
Зато актрису пригласили в Московский мюзик-холл, где она мгновенно заняла лидирующее место, слегка потеснив острохарактерную Марию Миронову. При всех своих талантах Мария Владимировна была человеком злопамятным, поэтому обиду затаила на всю жизнь. Много лет спустя, когда Токарскую уже никто не помнил, а Миронову знала вся страна, Мария Владимировна отзывалась о своей коллеге пренебрежительно, говорила, что ставить их на одну творческую ступеньку нелепо. Когда Валентине Георгиевне исполнилось восемьдесят лет, Театр сатиры пригласил на юбилейный вечер Миронову. Она долго отказывалась, и только под нажимом сына – Андрея – все-таки заглянула на несколько минут и поздравила юбиляршу.
А тогда, в 30-е годы, актрисы очень дружили и были в центре внимания всей театральной и околотеатральной публики. Токарская познакомилась с Ильфом, Петровым, Катаевым, Олешей, Никулиным, Зощенко. Это была дивная компания, которая приняла Валентину Георгиевну не только потому, что она была Примадонной мюзик-холла и украшала их общество. Первая красавица Москвы (как ее тогда называли) была остроумной, высокоинтеллектуальной и независимой. Она великолепно играла в бильярд, шахматы и преферанс, увлекалась детективами и лихачила на автомобиле. Эти факторы сражали мужчин наповал.
Легендой стала история знакомства Токарской с чемпионом мира Хосе Раулем Капабланкой. Валентина Георгиевна оказалась едва ли не единственной женщиной, посетившей его турнир в Москве. После матча она пришла в излюбленное место столичной богемы – "Артистический клуб", где вновь увидела знаменитого кубинца. Директор ресторана неожиданно предложил Капабланке сразиться в шахматы с примой Мюзик-холла. Удивленный чемпион подсел к Валентине Георгиевне за столик и вытащил карманные шахматы. Актриса пошла е2-е4, он ответил е7– е5, она взялась за коня… А Капабланка немедленно поднял руки вверх и произнес: "Я сдаюсь!"
Московский мюзик-холл 30-х годов – это очень небольшая труппа: Тенин, Мартинсон, Лепко, Миров, Чернышева, Миронова, Александрова, Геллер, Рина Зеленая. Все веселые, озорные, поющие и танцующие. Оркестром дирижировал Покрасс, танцевали знаменитые тридцать герлз под руководством Голейзовского, приглашались заграничные номера: клоуны, акробаты, чечеточники. Художественным руководителем был Николай Волконский, но труппа почему-то его не признавала. Артистам нравилось работать с пришлыми режиссерами. Однако спектакли "Под куполом цирка", "Святыня брака", "Артисты варьете" гремели на всю столицу.
Атмосфера в театре царила такая же сумасшедшая, как и сами спектакли. Об этом времени Валентина Георгиевна отзывалась особенно тепло: "Ну, представьте, как мы каждый день играли "Под куполом цирка"! Посреди сцены стоял фонтан – якобы холл в отеле, и в этот фонтан все падали, потому что кто-то из персонажей бил всех входящих в этот холл палкой по голове. Все летели в этот фонтан, и так повторялось каждый день. У нас был такой бродвейский дух – ежедневно один и тот же спектакль на протяжении трех месяцев. И это до того уже стояло в горле, что нужна была разрядка. И Владимир Лепко нашел выход из положения: когда в этом самом фонтане скапливалось энное количество человек, он доставал кастрюльку с пельменями и чекушку водки и всех угощал. Не знаю, было ли видно это с галерки, ведь театр-то почти тот же самый – сегодняшний Театр сатиры. Правда, нет лож, где сидел Горький и плакал от хохота, достав огромный белый платок. Это была правительственная ложа, но из правительства у нас никого никогда не было. Зато кинорежиссер Александров приходил на спектакль "Под куполом цирка" перед тем, как поставить свой фильм "Цирк" – пьеса ведь та же. Он несколько раз смотрел наше представление, чтобы не повторить у себя ни эпизода. А я была той самой иностранкой, которую в "Цирке" играла Любовь Орлова. Только там ее звали Марион Диксон, а у нас она называлась Алиной. И все-таки наш спектакль был смешнее. В сцене со Скамейкиным, которого играл Мартинсон, у нас были не настоящие львы, а собаки, одетые в шкуры львов. Эти замшевые шкуры застегивались на молнии, в последний момент надевались головы, и собаки были безумно возбуждены. Они выбегали, лаяли, кидались на Скамейкина, и это было так смешно, что зрители падали со стульев".
Кстати, Любовь Орлова как-то призналась, что на экране стремилась подражать тому, что делала на сцене Валентина Токарская, так как считала ее своим кумиром. Может быть это преклонение, отчасти, и помешало пробиться Валентине Георгиевне на экран. Двум звездам на одном Олимпе было бы тесно, а у Токарской не было такого мужа, как у Орловой.
30-е годы были самыми счастливыми в жизни Валентины Токарской, время шуток, веселья, розыгрышей, смеха и поклонников. В ее уборной из стены торчал большой, толстый гвоздь, на который актриса нанизывала письма зрителей. Были смешные, малограмотные письма, были очень тонкие и изысканные. Один человек писал даже до 80-х годов: начал с мюзик-холла и продолжил тогда, когда она вернулась в Москву из Воркуты.
За Валентиной Токарской ухаживали… да кто только не ухаживал! В нее были влюблены писатели, музыканты, артисты "больших и малых академических театров", режиссеры – от Акимова до Калатозова.
Кстати, будущий каннский лауреат Михаил Калатозов страшно злился, что Валентина не отвечала ему взаимностью. Его пылкие признания в любви чередовались с горячим кавказским гневом. Говоря о тонкости и чувствительности ее актерской натуры, он тут же ругал возлюбленную за невежественность, незнание поэзии, нежелание читать и писать длинные письма. Он критиковал Валентину за отсутствие требовательности к себе и приверженность "легкому жанру". Вот отрывок из его письма, написанного после закрытия Мюзик-холла: "…Обладая данными настоящего творческого диапазона, вы сами ограничиваете свои творческие возможности, и причина эта, во-первых – в романтизации этого европейского мистингетовского жанра, со всякого рода фолибержевскими трю-ляля. Вы вбили себе в голову, что это ваш жанр, лелеете где-то в глубине сердца "высокие качества" этого искусства. И невозможность, вернее, ненужность этого жанра на нашей сцене создает в вас творческую депрессию, как в девушке, которая всю жизнь искала "героя" своей жизни, так и не нашла, осталась старой девой с истерией на почве половой неудовлетворенности…"
Калатозов со всей своей грузинской прямотой и горячностью бил "не в бровь, а в глаз". Валентине Токарской – самоучке, не имевшей в творчестве учителей, читать эти строки было обидно. Она действительно нашла себя в жанре водевиля, мюзик-холла, варьете и в душе осталась преданной ему до конца жизни, до 90 лет…
Долгие годы считалось, что знаменитый вальс "Ваша записка в несколько строчек", без которого не обходился ни один концерт Клавдии Шульженко, был написан специально для самой певицы. Но это не так. Поэт Павел Герман подарил его Валентине Токарской. В те годы лирическая песня-воспоминание никак не соответствовала темпераменту жизнерадостной примадонны Мюзик-холла. Много позже в ее архиве найдут и бережно сохраненные записки от друзей, и эмоциональные признания поклонников, и веточки засушенных цветов – поэт очень точно предсказал будущие ощущения актрисы. Но тогда она об этом не задумывалась, а наслаждалась жизнью. И петь отказалась. На одном из концертов начинающая певица Клавдия Шульженко пожаловалась на бедность своего репертуара, и Токарская отдала ей свою "Записку". С ней Шульженко стала лауреатом 1-го Всесоюзного конкурса артистов эстрады в 1939 году. Герман очень огорчился.
Спустя годы имя Шульженко гремело на всю страну, а о Токарской почти никто не вспоминал…
Мюзик-холл закрыли неожиданно, в 1936 году. Как говорила актриса: "Кричали, что мы иностранцы, что это не советский театр, кому он нужен?! Извините, каждый день зал был набит битком. Полные сборы! И по воскресеньям два раза аншлаги! Бешеная прибыль государству! Никого это не интересовало. Помещение отдали Театру народного творчества, который через год закрылся, так как никто туда не ходил".
Токарская получила приглашение в Театр сатиры и с этого момента стала актрисой драматической. Ее ввели в старые спектакли, стали репетировать новые. Были Беатриче в "Слуге двух господ", Элиза в "Пигмалионе", героини старинных водевилей и легковесных современных комедий Шкваркина. Но все это было не то. Тоска по мюзиклам, опереттам и варьете будет одолевать Валентину Георгиевну всю дальнейшую жизнь.
Но любые муки творчества – ничто по сравнению с тем, что принесла актрисе война.
* * *
13 сентября 1941 года бригада № 13 в количестве 13 человек с 13 рублями суточных выехала на фронт. Театр сатиры представляли четверо: Рудин, Корф, Холодов и Токарская. Первые дни было спокойно. Выступали в лесу на сдвинутых грузовиках. А в начале октября начались бомбежки.
"В штабе нам сказали: "Кое-где просочились немецкие танки. Хотите, мы отправим вас домой? Или в тыл?" Мы молчали, – вспоминала Токарская. – Я лично до того трусихой была, что на фронт-то через силу поехала. Конечно, я домой хотела. А Корф, самый старейший из нас, самый мудрый, заслуженный, говорит: "Неудобно как-то… Что ж мы уедем?.. Мы уж свой месяц доработаем и тогда поедем". И отправились в так называемый тыл. И вот ведь как бывает, мхатовцы повернули домой – хоть пешком, хоть ползком, но вернулись живы-здоровы. А нас в ту же ночь подняли в землянках, посадили в грузовики и повезли куда-то. Но из кольца вырваться мы уже не смогли…"
Артисты попали в окружение, Корф и Рудин погибли, Холодов был дважды ранен в ногу. Остальные разбежались кто куда. Враг наступал настолько стремительно, что, казалось, ничто не в силах его остановить. Пленных было огромное количество, на всех не хватало конвоиров. Когда дошли до деревни Семелево, Валентина Георгиевна незаметно вышла из колонны. Вскоре она неожиданно встретила семейную пару циркачей Макеевых и клоуна Бугрова, с которыми выехали на фронт. Позднее разыскала в госпитале Рафаила Холодова и буквально "похитила" его. Тут же уничтожили холодовские документы, где была указана его национальность – еврей.
Скитания по лесам и деревням, голод и первые заморозки привели к тому, что пришлось регистрироваться в "Русской управе" и просить разрешения кормиться своей профессией. Сколотили новую актерскую бригаду, сделали небольшую концертную программу. Токарская пела французскую песенку, кто-то играл на гитаре, кто-то танцевал, а Холодов вел конферанс, так как довольно быстро освоил немецкий язык. Под конец хором пели "Волга-Волга, мать родная" – эту песню знали даже немцы.
Однажды к русским артистам присоединился знаменитейший берлинский конферансье Вернер Финк, взял над ними шефство. Фашисты призвали его в армию и самым откровенным способом пользовались его популярностью: достать бензин, боеприпасы и так далее. Отказать ему никто не мог. Финк съездил в Берлин, привез Валентине Георгиевне концертное платье, а также аккордеон, ксилофон и саксофон, выхлопотал артистам паек, и раз в день они получали пищу. Выступали и в русском театре для русской публики. По воспоминаниям очевидцев, Токарскую всегда встречал шквал аплодисментов. Артисты стали неплохо зарабатывать, смогли купить теплую одежду.
В 42-м Финк уехал в Берлин и не вернулся. Вероятно, его арестовали, так как он никого не боялся, говорил, что хотел, и ругал Гитлера. Бригада попала к другому немцу, который обращался с пленными, как с рабами. Началась муштра.
С отступлением артистов погнали с собой: Смоленск, Могилев, Гомель, Барановичи, а потом все дальше и дальше до самой Германии. В Берлине Токарская и Холодов выступали для русских военнопленных, которые были расселены в небольших городах и работали по хозяйству на владельцев земель.
А в конце войны на Холодова кто-то все-таки донес, что он еврей. К тому времени вчерашние коллеги по театру уже стали, по сути, семьей. Тяжкие испытания пробудили в них любовь, и арест Рафаила Холодова стал для Валентины Георгиевны настоящим ударом. Она тут же начала бешено действовать: стала подавать бесконечные петиции, пыталась убедить, что Холодов русский, просто он был прооперирован в детстве. Привели двух "свидетелей" – старых артистов из России, которые заявили, что знали деда-бабку Холодова, его родителей, что он самый настоящий донской казак – слава богу, у немцев смутное представление о казачестве. И в апреле 45-го его все-таки выпустили. Невероятно!!! Но все было именно так.