В прошлом году издатели нового перевода "Войны и мира" предложили мне написать предисловие к нему с тем, чтобы показать сходство между двумя вторжениями в Россию - наполеоновским и гитлеровским. Я обнаружил столько несоответствий в точке зрения, согласно которой эти вторжения следует сравнивать и что результаты их одинаковы, что от предисловия отказался. Я люблю "Войну и мир", люблю за изумительные, проникновенные и правдивые описания войны и людей, но я никогда не преклонялся перед философией великого графа. И мне жаль, что возле него не нашлось никого, кто, пользуясь его доверием и с его разрешения, устранил бы самые неудачные и тяжелые примеры его философских размышлений, оставив ему только путь подлинного художника. Толстой мог придумывать по глубине проникновения и правдивости несравненные вещи. Но его громоздкая мессианская философия была ничуть не лучше, чем откровения любого евангелистского профессора истории, и у Толстого я научился не доверять своей собственной философии и старался писать так достоверно, прямо, объективно и скромно, насколько это в моих силах.
Рассказ об арьергардном бое Багратиона в "Войне и мире" - самое тонкое и проникновенное описание сражений, которое мне когда-либо приходилось читать; и поскольку все там изображено в малом масштабе, картина становится особенно ясной и дает полное представление о том, что такое бой; лучше Толстого никто не сумел этого сделать. Я предпочитаю этот фрагмент грандиозному описанию Бородинской битвы. Из "Войны и мира" мы еще включили в антологию замечательный рассказ о первом бое и гибели юного Пети Ростова… В этом рассказе ощущаешь все счастье, свежесть и благородство первого столкновения мальчика с ремеслом войны, и описано это столь же достоверно, как и в "Алом знаке мужества", хотя между героями мало общего - разве только их молодость, да еще то, что они впервые сталкиваются с вещами, которые не знает никто, кроме самих солдат…
Лучший рассказ о том, как ведут себя люди в моменты всемирных потрясений, принадлежит Стендалю: портрет юного Фабрицио при Ватерлоо. Рассказ куда больше похож на настоящую войну и куда меньше на ту чепуху, которая о войне пишется. Однажды прочитав стендалевское описание, вы словно сами побываете при Ватерлоо, и никто уже не в силах отнять у вас этот опыт. Вам нужно прочесть описание того же сражения у Виктора Гюго - точная, величественная, четкая картина всей трагедии, и тогда вы поймете, что вы уже, собственно, повидали все вместе с Фабрицио и на самом деле уже видели поле при Ватерлоо, поняли вы это или нет. Стендаль показал нам малую часть войны так близко и с такой ясностью, с какой это не удавалось раньше никому. У него дано классическое описание побежденной армии, и рядом с этим все нагромождение деталей в "Разгроме" Золя представляется мертвым и неубедительным, как гравюра на стали. Стендаль служил в наполеоновской армии и повидал несколько величайших битв в истории. Однако о войне он написал только один длинный эпизод в "Пармской обители", который мы целиком включили в антологию.
Именно при Ватерлоо, когда генералу Камбронну предложили сдаться, он - как принято считать - ответил: "Старая гвардия умирает, но не сдается!" На самом же деле Камбронн ответил: "Merde!", и французы по сей день, если не желают произносить это слово, поминают "словечко Камбронна". И у нас тоже есть слово для определения дерьма. Все различие между героическим и реалистическим описаниями войны отражено в различии между двумя этими выражениями. Но сущность того, что человек говорит на настоящей войне, вы найдете у Стендаля.
…Пока идет война, цензура может скрыть заблуждения, грубые ошибки и акты почти преступных решений и халатности руководства. Такое случается во всех войнах. Но по окончании войны за все это придется расплачиваться. Народ сражается, и в конце концов люди узнают, что случилось на самом деле. Несмотря на любую цензуру, народ в конце концов всегда узнает правду, потому что много народу было на войне.
Легче легкого одурачить людей в начале войны и руководить ею келейно. Только потом начинают привозить раненых, и тогда распространяются подлинные сведения. Наконец, когда мы выиграем войну, участники боев возвратятся домой. Миллионы вернувшихся будут знать, как все обстояло на самом деле. Правительство, которое желает сохранить доверие народа после войны или на последних ее этапах, должно доверять народу и сообщать ему все, что допустимо - плохие вести и хорошие, - без риска помочь врагу. Скрывая ошибки, чтобы прикрыть людей, совершивших эти ошибки, правительство добьется того, что потеряет доверие народа, а это, вероятно, одна из самых больших опасностей для нации.
Я уверен, что по ходу войны наше правительство поймет необходимость говорить людям правду, всю правду и ничего, кроме правды, - всегда, когда это не помогает врагу, потому что близится такое время в этой войне, когда правительству будет необходимо полное и совершенное доверие всех граждан, если наша страна собирается выстоять.
Новогоднее поздравление советскому народу
Вы спасли мир от сил варварства в 1942 году, оказывая сопротивление одни, почти без помощи.
К концу года были предприняты наши первые усилия в Африке. Это является символом обещания. Каждый способный мужчина в Америке будет работать и сражаться вместе с рабочими и крестьянами Советского Союза за наше общее дело - полное уничтожение фашизма во всем мире и обеспечение свободы, мира и справедливости для всех людей.
Рейс к победе
Никто теперь не помнит дату библейской битвы при Спломе. Но день, в который мы заняли береговой район Фокс-Грин, известен точно: это было шестое июня, и дул свирепый норд-вест. Когда мы серым утром шли к берегу, крутые зеленые волны вставали вокруг длинных, похожих на стальные гробы десантных барж и обрушивались на каски солдат, сгрудившихся в тесном, напряженном, неловком молчаливом единении людей, идущих на бой. Впереди, в стальном трюме, стояли ящики с тринитротолуолом, обвязанные резиновыми спасательными поясами, чтоб можно было пустить их вплавь по волнам прибоя, и противотанковые ружья в непромокаемых чехлах, напоминающих прозрачные дождевики американских школьниц.
К каждому предмету был тоже прикручен резиновый спасательный пояс, и такие же серые резиновые пояса, застегнутые под мышками, были на всех солдатах.
Когда в баржу ударяла волна, зеленая вода вспенивалась добела и захлестывала людей, оружие и ящики боеприпасов. Впереди виден был берег Франции. Серые глыбы транспортов с целым лесом подъемных стрел остались позади, и море кругом усеяно было десантными судами, ползущими вперед, к Франции.
Когда нашу баржу выносило на гребень волны, мы видели невысокие силуэты крейсеров, вытянувшихся в один ряд, и два больших линкора, стоящих бортом к берегу. Мы видели яркие вспышки орудийных залпов и коричневый дым, который клубился и постепенно таял на ветру.
- Какой у нас курс, штурвальный? - крикнул с кормы лейтенант Роберт Эндерсон из Ронока, штат Виргиния.
- Два двадцать, сэр, - ответил штурвальный Фрэнк Кэрир из Согэса, штат Массачусетс. Это был худенький веснушчатый паренек, не сводивший глаз с компаса.
- Вот и держите два двадцать, черт вас возьми! - сказал Эндерсон. - Нечего кататься по всему океану.
- Я держу два двадцать, сэр, - кротко возразил штурвальный.
- Ну и держите так, - сказал Энди. Он нервничал, но экипаж, впервые совершавший высадку под огнем, знал, что этот офицер водил десантные суда и к африканским берегам, и в Сицилию, и в Салерно, и люди чувствовали доверие к своему командиру.
- Не врежьтесь вон в ту баржу! - крикнул Энди, и мы пронеслись совсем близко от безобразного стального корпуса десантной баржи для танков - по ним хлестали волны, солдаты сгрудились в укрытии.
- Я держу два двадцать, - сказал штурвальный.
- Это не значит, что вы должны натыкаться на все, что плавает по океану, - сказал Энди. Он был красивый молодой человек с впалыми щеками, подчеркнуто военной выправкой и немного нервозный. - Мистер Хемингуэй, будьте добры, вы разглядите в ваш бинокль, какой там флаг?
Я достал из внутреннего кармана маленький цейсовский бинокль, завернутый в шерстяной носок вместе с тряпочкой для протирания стекол, и стал наводить на флаг. Не успел я поймать флаг в фокус, как стекла залило волной.
- Зеленый.
- Значит, мы уже в заминированной зоне, - сказал Энди. - Прекрасно. Штурвальный, что с вами такое? Неужели вы не можете держать курс два двадцать?
Я пытался протереть бинокль, но это было безнадежное дело, и я опять завернул его до поры до времени и стал смотреть, как линкор "Техас" обстреливает берег. Он сейчас находился позади нас, чуть правее, и посылал снаряды через наши головы, пока мы продвигались к французскому берегу, который становился виден все яснее, по курсу два двадцать, а может быть, и нет, смотря по тому, кому верить - Энди или штурвальному Кэриру.
Цепь невысоких скалистых гор кое-где прерывали долины.
Видна была деревня в одной из долин с торчащим над крышами церковным шпилем. Виден был лесок, сбегающий к самому морю. Виден был одинокий дом справа, совсем на берегу. На всех мысах горели заросли дрока, но норд-вест гнал дым низко над землей.
Наши солдаты, кроме тех, которые, позеленев от морской болезни, только о том и думали, как бы сдержать рвоту, пока не доберутся до стального борта баржи, наблюдали за огнем "Техаса" с удивлением и радостью. В своих стальных касках они напоминали средневековых копейщиков, на помощь которым нежданно-негаданно явилось странное, невиданное чудище.
Когда с "Техаса" били четырнадцатидюймовые орудия, вспышка слепила, как при пуске металла из домны, и пламя высоко выносилось вперед. Потом каждый раз заклубится желто-бурый дым, и сила удара докатится до нас. Каски солдат задребезжат от сотрясения. В ушах звон, точно от удара тяжелой боксерской перчаткой.
Потом на зеленом склоне холма, теперь уже ясно видном впереди, взметнутся два высоких черных фонтана земли и дыма.
- Гляди, как они долбают этих немцев, - расслышал я сквозь рев мотора голос одного из солдат. - Небось, перебьют там всех до единого, - добавил он радостно.
Это единственное, что я услышал от наших солдат за все утро. Между собой они изредка переговаривались, но все голоса перекрывал рев серого скоростного дизеля в 225 лошадиных сил. Впрочем, почти все время они стояли молча, и после того, как огонь линкоров остался в стороне, я не увидел на лицах ни одной улыбки. Таинственное чудище, помогавшее им, пропало, и теперь они снова были одни.
Я заметил, что, если открыть рот, как только блеснет вспышка, и не закрывать, покуда не долетит звук, сотрясение чувствуется меньше.
Я рад был, когда мы вышли за пределы выстрелов "Техаса" и "Арканзаса". Весь день вчера над нашими головами летали снаряды с других судов, и от глухих, коротких раскатов артиллерийского огня некуда было уйти. Но теперь, чем ближе мы подходили к берегу, тем дальше оставались тяжелые орудия "Техаса" и "Арканзаса", стрелявшие с таким грохотом, словно целые железнодорожные составы взлетали в воздух. Они перестали быть частью нашего мира, когда мы шли по серому в белых гребешках морю туда, куда, опережая нас, точно по намеченному адресу спешила смерть в надежной, экономной и аккуратной упаковке. Они были словно отголоски грозы, разразившейся где-то не слишком близко, когда вы уверены, что дождь пройдет стороной. Но они выводили из строя береговые батареи, чтобы эсминцы без помехи могли подойти к самому берегу потом, когда придет время прикрывать десант.
Теперь уже ясно было видно, что делается на берегу. Энди раскрыл подробную карту, на которой нанесены были все бухты и все ориентиры местности, а я взял бинокль и, прикрывая его полой своего непромокаемого плаща, стал протирать стекла. Кругом, куда ни глянь, двигались по серому морю десантные суда. Солнце еще не всходило, а дым стлался вдоль всего берега.
Карта, которую Энди развернул у себя на коленях, состояла из десяти отдельных листов, сколотых скрепками, с пометкой вверху: "Приложение I к дополнению А". Если разложить все десять листов по порядку, вышла бы полоса вчетверо длиннее человеческой руки. Когда Энди стал перелистывать ее, вдруг налетел ветер, и те страницы, на которых были районы Дог-Уайт, Фокс-Ред, Фокс-Грин, Дог-Грин, Изи-Ред и часть сектора Чарли, дважды весело кувыркнулись в воздухе и исчезли за бортом.
Я хорошо изучил эту карту и помнил ее чуть не наизусть, но одно дело помнить, а другое - видеть на бумаге, где всегда можно проверить и исключить сомнение.
- У вас маленькой карты нет, Энди? - крикнул я. - Чтобы был один лист, только Фокс-Грин и Изи-Ред?
- Нет и не было, - сказал Энди. А мы уже подходили к французскому берегу, и глядел он на нас все более враждебно.
- Эта была единственная? - спросил я, наклоняясь к его уху.
- Ну да, - ответил Энди. - А теперь и той нет. Ее волной накрыло, она и расползлась. По-вашему, прямо перед нами какой район?
- Это, должно быть, Кольвиль, если судить по церковному шпилю, - сказал я. - А тогда, значит, тут и есть Фокс-Грин. И дом такой тоже показан на карте, а вон и лес спускается по прямой к самой воде, ближе к Изи-Ред.
- Верно, - сказал Энди. - Но мне кажется, мы слишком уклонились влево.
- Все данные совпадают, - сказал я. - Карту я знаю наизусть, только вот скал, по-моему, не должно быть. Скалы начинаются левее Фокс-Грин, ближе к Фокс-Ред. А если так, то Фокс-Грин у нас сейчас должен быть справа.
- Где-то тут ходит диспетчерское судно, - сказал Энди. - Там известно, что это за район.
- Раз тут скалы, значит, это не Фокс-Грин, - сказал я.
- Ладно, - сказал Энди. - Узнаем на диспетчерском судне. Правьте вон на ту баржу, штурвальный. Да нет же, не туда. Разве вы сами не видите? Заходите с той стороны. Так вы его никогда не догоните.
Мы его и не догнали. Мы стали врезаться в волны вместо того, чтобы опускаться и подниматься вместе с ними, и диспетчерское судно ушло от нас. Груз тринитротолуола и тяжесть стальной брони делали нашу баржу неповоротливой, она зарывалась носом, и волны все время заливали ее.
- Ну и черт с ним! - сказал Энди. - Сейчас спросим вон на том бронекатере.
Из всех десантных судов только бронекатера имеют сколько-нибудь морской вид. Они хоть по форме напоминают корабль, тогда как баржа для автотранспорта похожа на железную ванну, а баржа для танков - на плавучую товарную платформу. Все водное пространство вокруг нас было усеяно десантными судами, но лишь немногие из них шли по направлению к берегу. Остальные, пройдя часть пути, поворачивали, описывали полукруг и ложились на обратный курс. На самом берегу, прямо против того места, где мы находились, чернело что-то похожее на танки, но мой бинокль был еще мокрый и в него ничего нельзя было разглядеть.
- Где Фокс-Грин? - Это Энди, сложив ладони рупором, крикнул вверх на мчащийся навстречу нам, перегруженный пехотой бронетанкер.
- Не слышно! - крикнули оттуда. Мегафона у нас не было.
- Какой район? - проорал Энди.
Офицер на бронетанкере покачал головой. Остальные офицеры даже не посмотрели в нашу сторону. Они смотрели через плечо на берег.
- Правьте ближе, штурвальный, - приказал Энди. - Еще ближе, борт к борту.
Мы с ревом подлетели к бронетанкеру и заглушили мотор.
- Где Фокс-Грин? - крикнул Энди, и ветер тут же отнес его слова в сторону.
- Прямо, справа от вас, - крикнули в ответ.
- Спасибо. - Энди оглянулся назад, на две другие баржи и приказал сигнальщику Эду Банкеру: - Пусть подтянутся к нам. Вплотную.
Эд Банкер обернулся и, вытянув указательный палец, помахал рукой от локтя вниз и вверх.
- Подтягиваются, сэр, - сказал он.
Я видел, как две тяжело груженных баржи взбираются на волны, теперь уже зеленые, потому что солнце взошло, и валятся с волны вниз.
- Промокли, сэр? - спросил Энди.
- Насквозь.
- Я тоже, - сказал Энди. - Аж до пупа.
- Все-таки это Фокс-Грин, - сказал я Энди. - Я теперь вижу, где кончаются скалы. А справа уже Фокс-Грин. Вон кольвильская церковь. Вон дом на берегу. Вон, еще правее, долина Рюкэ, значит - Изи-Ред. Фокс-Грин и есть.
- Проверим, когда подойдем ближе, - сказал Энди. - Вы правда думаете, что это Фокс-Грин?
- Иначе быть не может.
Впереди нас десантные суда вели все ту же непонятную игру, устремлялись к берегу, поворачивали и, описав полукруг, возвращались.
- Что-то там неладно, - сказал я Энди. - Видите танки? Стоят вдоль всего берега, у самой воды. Никуда не продвинулись.
В ту же секунду один из танков вспыхнул и загорелся - взметнулся черный дым и желтое пламя. Чуть дальше загорелся второй. Они сидели у воды как большие желтые жабы. На глазах у меня загорелись еще два. Из первых валил теперь густой серый дым, и ветер гнал его низко над берегом. Пока я вглядывался, пытаясь разобрать, есть ли какое-нибудь движение дальше, за линией танков, один из горящих танков взорвался яркой вспышкой в сером дыму.
- Сверимся вот у них, - сказал Энди. - Штурвальный, держите вон на то судно. Да, да, правильно. Правее берите, давайте, давайте.
Это был черный катер, по виду быстроходный, с двумя пулеметами, он вперевалку удалялся от берега на еле работающем моторе.
- Какой это район? - крикнул Энди.
- Дог-Уайт.
- Точно?
- Дог-Уайт, - крикнули с черного катера.
- Проверено? - крикнул Энди.
- Район Дог-Уайт, - прозвучало с катера, и его винт вспенил воду. Он набрал скорость и умчался.
Я совсем приуныл: впереди, на берегу, я видел все ориентиры, которые запомнил для Фокс-Грин и Изи-Ред. Ясно видна была линия скал, отмечавшая левый конец Фокс-Грин. Каждый дом стоял там, где ему полагалось. Шпиль кольвильской церкви находился в точности там же, где и на аэроснимках. Я посвятил целое утро изучению снимков, карт, всех данных о подводных и наземных оборонительных сооружениях и, помнится, еще спросил тогда нашего командира, капитана второго ранка У.-И. Лихи с транспорта "Доротея", будет ли нашей задачей тактическая диверсия.
- Нет, - ответил он. - Ни в коем случае. А почему вы спрашиваете?
- Потому что этот участок основательно укреплен.
- За первые же полчаса все препятствия и мины будут обезврежены, - заверил меня капитан Лихи. - Сквозь них прорежут проходы для десантных частей.
Хотелось бы мне подробно рассказать, что значит провести десантное судно через заминированный пролив - про математическую точность маневрирования, про разработанный до секунды расчет всей операции - от подъема якоря до спуска шлюпок, на которых пехота в реве и вихре прибоя устремится к месту сбора, чтобы влиться затем в атакующий эшелон.
Нужно написать о том, какая слаженная за этим стоит работа, но это была бы целая книга, а я пишу всего лишь отчет о том, как шли дела на одной десантной барже в тот день, когда мы штурмовали Фокс-Грин.
Была минута, когда никто как будто не знал, где этот Фокс-Грин находится. Я был уверен, что он прямо перед нами, но дозорный катер сказал, что это Дог-Уайт, а я считал, что Дог-Уайт от нас справа, в 4295 ярдах.
- Не может это быть Дог-Уайт, Энди, - сказал я. - Вон там, левее, скалы, это уже начинается Фокс-Грин.
- А он говорит, что Дог-Уайт, - сказал Энди.