Мы не знаем, на чьем попечении находился Рылеев. Без преувеличения можно сказать только, что даже на фоне шестилетних, самых младших воспитанников четырехлетний кадет выглядел младенцем. По-видимому, его первые ощущения от пребывания в корпусе были сродни тем, которые испытывал Петр Полетика: "Я был так мал и так слаб, что едва мог одевать и раздевать себя и беспрестанно терял то ремешки на башмаках, то тряпочку, которая давалась нам вместо носового платка, за что и был я весьма часто и строго наказываем розгами… Нравственное мое образование не могло не иметь худых последствий от частых и неумеренных наказаний, мною понесенных, и сурового физического воспитания".
Чему учили воспитанников малолетнего отделения корпуса, сказать сложно - корпусные ведомости о их "успехах" до нас не дошли, а документа, регламентировавшего это обучение, как уже говорилось, не существовало. Очевидно, набор предметов в малолетнем отделении был похож на тот, которому следовало обучать кадет "первого возраста" в соответствии с уставом 1766 года. В царствование Екатерины II младшим кадетам преподавали Закон Божий, русский и французский языки, рисование, танцы и арифметику. Было в уставе и указание, что малолетних следует учить тому, "что еще сходствует с их летами".
Кормили самых младших воспитанников скудно; по воспоминаниям Титова, "по утрам вместо чая давали овсяный суп и полубелую булку", за обедом - "тарелку супу, кусок жесткой говядины и пирог с кашей, или со пшеном, или говядиной. По праздникам давали пирожное - хворосты", "вместо вечернего чая давали по полубелой булке и по стакану воды; ужин состоял из тарелки супа и гречневой каши с маслом", "иной раз за ужином давали нам пряженцы. Это просто был ломоть белого хлеба, обжаренного в масле".
Жизнь маленьких кадет была однообразной: "Каждый год на страстной неделе малолетнее отделение говело, и, бывало, в среду придет отец Стахий и исповедует нас всех зараз; оказывалось, что мы были грешны по всем заповедям"; "…тычки, пинки, оплеухи, дранье за волосы и за уши, битье линейкою по пальцам - всё это было дело обыкновенное"; "…летом выводили нас гулять в сад, а по воскресеньям и другим праздникам нас пускали, конечно, под присмотром дежурной дамы и нянек, в большой сад, где мы сходились с ротными кадетами и таким образом с ними знакомились"; "…мы носили на голове шапки-венгерки с кисточкою из разноцветных сукон. Сколько раз бывало за ужином, когда давали кашу, спрячешь ее в венгерку и унесешь с собою в камеру, спрячешь под подушку и поутру лакомишься этою кашею, вынимая ее пригоршней".
Вряд ли кому-то из малолетних кадет "женский надзор" мог заменить родительскую ласку. Всем бывшим воспитанникам малолетнего отделения запомнилось, как они скучали по родителям и постоянно подвергались телесным наказаниям. "Вскоре по вступлении моем в корпус, я едва не умер от воспалительной горячки, причиненной тоскою по матери", - вспоминал Полетика. "Ужасная идея, что родители не любят меня, овладела мной и мучила меня!.. Наконец я не мог выдержать этой внутренней борьбы и заболел", - вторил ему Булгарин.
Развлечений у малолетних кадет практически не было - за исключением укрытой в шапке каши, гуляний в саду и редких приездов высочайших особ. "Император Павел Петрович, - вспоминал Булгарин, - несколько раз посещал корпус и был чрезвычайно ласков с кадетами, особенно с малолетними, позволяя им многие вольности в своем присутствии. "Чем ты хочешь быть?" - спросил государь одного кадета в малолетнем отделении. "Гусаром!" - ответил кадет. "Хорошо, будешь! А ты чем хочешь быть?" - промолвил государь, обращаясь к другому малолетнему кадету. "Государем!" - отвечал кадет, смотря смело ему в глаза. "Не советую, брат, - сказал государь, смеясь, - тяжелое ремесло! Ступай лучше в гусары!" "Нет, я хочу быть государем", - повторил кадет. "Зачем?" - спросил государь. "Чтоб привезти в Петербург папеньку и маменьку". "А где же твой папенька?" "Он служит майором (не помню в каком) в гарнизоне!" "Это мы и без того сделаем", - сказал государь ласково, потрепав по щеке кадета, и велел бывшему с ним генерал-адъютанту записать фамилию и место служения отца кадета. Через месяц отец кадета явился в корпус к сыну и от него узнал о причине милости государя, который перевел его в сенатский полк и велел выдать несколько тысяч рублей на подъем и обмундировку".
Описывает Булгарин и еще одну корпусную церемонию, на которой неминуемо должен был присутствовать и Рылеев: "12 марта 1801 года, едва пробили утреннюю зорю, вдруг начали бить сбор (в 6 часов утра). Дежурный офицер вбежал опрометью в роту и закричал: "вставать и одеваться! Не надобно пудриться, бери амуницию и ружья, и стройся!" Пошла суматоха. Мы никак не могли догадаться, что бы это значило, потому что этого никогда не бывало. При полной амуниции мы всегда пудрились; на ученье нас не выводили так рано… Едва успели мы выстроиться, нас повели прямо в Собраничную залу, и в то же время принесли знамена (а тогда каждая рота имела знамя). Наконец явился священник, в полном облачении, и мы присягнули новому императору Александру Павловичу".
Булгарину в момент присяги было уже 11 лет, он только что перешел из малолетнего отделения корпуса во взрослое. Рылеев же, которому не исполнилось еще и шести, по-прежнему воспитывался среди малышей; однако и он должен был присягать новому императору, поскольку с момента поступления в корпус считался находящимся на действительной военной службе.
Из малолетнего во взрослое отделение кадет переводили в возрасте 11-12 лет, предварительно проэкзаменовав их. Согласно введенному Павлом I правилу взрослые кадеты в повседневной жизни и на фрунтовых занятиях распределялись по пяти ротам: гренадерской, трем мушкетерским и резервной - и назывались, в отличие от малолетних, "ротными" кадетами. Собранные вместе, "ротные" кадеты представляли собою подобие батальона в пехотном полку. Каждая рота, как и камеры у малолетних, делилась на два отделения. Ротами командовали штаб-офицеры (майоры, подполковники и полковники), отделениями - обер-офицеры (от подпоручика до капитана). Время учебы во взрослом отделении составляло в среднем шесть лет; "среднестатистический" кадет оканчивал корпус в 16-18 лет. Правда, если воспитанник корпуса показывал исключительные успехи в учебе, он мог быть выпущен и раньше, как, например, тот же Фаддей Булгарин.
* * *
Точно неизвестно, в каком году Рылеев был переведен из малолетнего во взрослое отделение корпуса; скорее всего, это произошло не ранее 1807-1808 годов. Одно можно сказать твердо: ему не повезло в том смысле, что его подростковый и юношеский возраст, когда у человека могут сформироваться первые убеждения и проснуться любовь к наукам, пришелся на тяжелое для корпуса время. Самые лучшие преподаватели, которым воспитанники при отсутствии четкой системы обучения были обязаны хоть какими-то знаниями, вскоре покинули учебное заведение. Очевидно, причиной массового ухода учителей было не устраивавшее их маленькое жалованье.
Так, например, в 1810 году из корпуса ушел знаменитый академик Карл Герман, преподававший статистику в выпускном классе. Он служил еще в Пажеском корпусе, а затем в Санкт-Петербургском университете и практиковал частные лекции, весьма популярные в образованном обществе. Многие молодые люди 1820-х годов были его учениками, среди них - и будущие участники и руководители тайных обществ Павел Пестель, Иван Бурцов, Никита Муравьев и многие другие. В 1821 году Герману было запрещено публичное преподавание. В его лекциях обнаружились "зловредные правила" - "в отношении к нравственности, образу мыслей и духу учащихся и благосостоянию всеобщему".
Многие из учеников академика впоследствии вспоминали его добром. Так, Пестель, выпускник Пажеского корпуса, утверждал, что именно преподаватель статистики привил ему любовь к политическим наукам. Очевидно, что с ним мог согласиться, например, Булгарин, в полном объеме прослушавший курс Германа в кадетском корпусе и называвший его "ученым и добрым" человеком". Однако Рылеев, переведенный во взрослое отделение корпуса примерно за год до ухода знаменитого преподавателя, просто не успел побывать его учеником.
Размышляя впоследствии о трагической судьбе Рылеева, Николай Греч утверждал: либерального "вздора" Рылеев "набрался" "из книги "Сокращенная библиотека", составленной для чтения кадет учителем корпуса, даровитым, но пьяным Железниковым, который помешал в ней целиком разные республиканские рассказы, описания, речи, из тогдашних журналов". С Гречем яростно спорил Кропотов: "Напечатанная в корпусной типографии безобразным шрифтом и на серой бумаге, она со дня своего появления в свет находилась в каком-то у всех пренебрежении, никто и не брал ее в руки, а если иногда и приводили из нее цитаты, то разве для потехи… Имея у себя в течение многих лет эту книгу, мы никогда и не подозревали в ней свойства орсиниевской гранаты".
Об авторе, майоре Петре Железникове, преподававшем в корпусе русский язык и словесность, оставил воспоминания и Фаддей Булгарин. В оценках Железникова он был не согласен ни с Гречем, ни с Кропотовым, поскольку, в отличие от них, был его учеником: "Русский язык, а в первых трех классах и литературу преподавал Петр Семенович Железников… П. С. Железников знал русский язык основательно, и притом был весьма силен в языках французском, немецком и итальянском. Еще будучи кадетом, он перевел Фенелонова "Телемака". Перевод поднесен был императрице Екатерине II, которая щедро наградила переводчика, приказала напечатать книгу на казенный счет, в пользу автора, и ввести как классную книгу во все учебные заведения". Согласно Булгарину, во многом благодаря Железникову в корпусе "преобладал дух литературный над всеми науками". Этот дух возник в учебном заведении еще в середине XVIII века и был связан с именем его выпускника Александра Сумарокова, знаменитого поэта и драматурга, одного из основателей профессионального русского театра.
"Внимание двора к русской литературе, слава Сумарокова и русский театр в корпусе утвердили в кадетах любовь к русской словесности и отечественному языку, и эта любовь, поддерживаемая искусными преподавателями, каковы были Яков Борисович Княжнин и ученик его, Петр Семенович Железников, сделалась как бы принадлежностью корпуса и переходила от одного кадетского поколения к другому, даже до моего времени", - утверждал Булгарин. О "Сокращенной библиотеке" - хрестоматии, собранной Железниковым специально для кадет, мемуарист пишет, что она составила "нравственный переворот в корпусе": "Железников извлек, так сказать, эссенцию из древней и новой философии, с применением к обязанностям гражданина и воина, выбрал самые плодовитые зерна для посева их в уме и сердце юношества. Различные отрывки в этой книге заставляли нас размышлять, изощрять собственный разум и искать в полных сочинениях продолжения и окончания предложений, понравившихся нам в отрывках".
Впрочем, все рассуждения о том, был ли Железников "пьяным" республиканцем, составителем никому не нужной книжки или лучшим корпусным преподавателем, чья хрестоматия способна была разбудить умы воспитанников, имеют к Рылееву весьма опосредованное отношение. Железников прекратил преподавательскую деятельность в 1807 году, когда Рылеев либо еще учился в малолетнем отделении, либо только что перешел во взрослое. Единственное, чему мог учить его Железников, - чистописание. Очевидно, что никакого влияния на формирование либеральных взглядов будущего лидера заговора учитель иметь не мог.
Кроме того, по справедливому замечанию Булгарина (подтвержденному, кстати, Кропотовым), в корпусе была прекрасная библиотека, собранная еще в XVIII веке и постоянно пополнявшаяся. "Библиотека корпуса открывается четыре раза в неделю, и каждый кадет, который предъявит подписанную начальником своей роты записку, получает для чтения книгу", - гласил путеводитель Шредера 1820 года. Тому, кто хотел читать книги, не было никакой нужды ограничивать себя хрестоматией.
Еще одной достопримечательной фигурой в корпусе в годы учения там Булгарина являлся известный писатель Гаврила Гераков. "Он, - вспоминает Булгарин, - был отличным учителем истории, умел возбуждать к ней любовь в своих учениках и воспламенять страсть к славе, величию и подражанию древним героям… Мы многим обязаны Г В. Геракову за развитие наших способностей и возбуждение любви к науке, которая, по справедливости, называется царской!"
Гераков, писатель-дилетант, тем не менее вхожий в литературные круги Петербурга, был известен прежде всего своей трехтомной историко-патриотической книгой "Твердость духа русского" (первый раз она вышла в 1804 году, второй - в 1813-1814 годах). В ней были собраны рассказы, посвященные знаменитым деятелям русской истории (Дмитрию Донскому, Минину и Пожарскому, Александру Меншикову и др.), на примере которых, по мнению автора, следовало учиться любви к отечеству. Велик соблазн включить эту книгу в список источников позднейших рылеевских "Дум"; однако Гераков окончил педагогическую деятельность в 1809 году и сделать вывод о том, насколько он повлиял на Рылеева, невозможно.
Согласно "Адрес-календарям" на 1810-1814 годы, регулярно публиковавшим списки учителей 1-го кадетского корпуса, после ухода Германа, Железникова и Геракова в нем вообще не осталось сколько-нибудь заметных преподавателей. Более того, очевидно, что после того как корпус покинул Герман, единственный тогда в России специалист по статистике, эта дисциплина кадетам вообще больше не преподавалась.
"Вновь поступившие в учителя лица были выпускниками Первого же кадетского корпуса и не обладали надлежащей педагогической подготовкой и практическим опытом преподавания… Падение образовательного уровня учителей сопровождалось ухудшением их материального положения… Бедность учителей, их низкий социальный статус не позволяли им завоевать авторитет в глазах воспитанников. Часто наставники будущих офицеров являлись на занятия в рваной одежде и худых сапогах", - резюмирует современный исследователь. Ситуация с учителями в 1 -м кадетском корпусе стала понемногу исправляться лишь в 1830-х годах, когда правительство обратило, наконец, внимание на образование кадет.
Из тех наставников, которые оказали или могли оказать влияние на формирование Рылеева, следует назвать прежде всего Карла Мердера - в то время поручика, командира отделения в гренадерской роте корпуса, куда Рылеев был переведен в 1810 году (в письме отцу от 7 декабря 1812 года он указывает, что находится в гренадерской роте уже два года). Про Мердера известно, что он поступил на службу в корпус в 1809 году, из-за ранения оставив удачно складывавшуюся военную карьеру. Судя по сохранившимся сведениям, в отношении кадет Мердер придерживался иной, нежели Клингер, системы воспитания. Человек мягкий и гуманный, ставший впоследствии воспитателем великого князя Александра Николаевича, он оставил о себе добрую память. Василий Жуковский, разделивший с Мердером нелегкий труд наставника наследника престола, писал впоследствии: "…в данном им воспитании не было ничего искусственного; вся тайна состояла в благодетельном, тихом, но беспрестанном действии прекрасной души его… Его питомец… слышал один голос правды, видел одно бескорыстие… могла ли душа его не полюбить добра, могла ли в то же время не приобрести и уважения к человечеству, столь необходимого во всякой жизни, особливо в жизни близ трона и на троне…" А Пушкин в своем дневнике так характеризовал Мердера: "Человек добрый и честный, незаменимый".
О том, какие отношения связывали будущего поэта и будущего воспитателя цесаревича, прямых свидетельств не сохранилось. Однако Кропотов отзывался о Мердере как о "личности почтенной и высоконравственной". Николай Титов в мемуарах из всех офицеров корпуса упомянул лишь Мердера. Андрей Розен, будущий участник событий на Сенатской площади, поступивший в корпус через год после того, как Рылеев его окончил, вспоминал Мердера "с искреннейшею признательностью" как "всегда бойкого, бодрого, на славу учившего свою роту ружейным приемам и маршировке". "Отменно здравый ум, редкое добродушие и живая чувствительность, соединяясь с холодною твердостию воли и неизменным спокойствием души, таковы были отличительные черты его характера. С сими свойствами, дарованным природою, соединял он ясные правила, извлеченные им из опытов жизни, правила, от коих ничто никогда не могло отклонить его в поступках", - читаем в некрологе Мердера, опубликованном в "Северной пчеле" в 1834 году.
Еще одна заметная личность в корпусе - инспектор классов полковник Михаил Перский, впоследствии сменивший Клингера на посту директора. Согласно Розену, Перский "соединял в себе все условия образованного и способного человека по всем отраслям государственной службы". "Быв сам воспитан в 1-м Кадетском корпусе, он знал все недостатки этого заведения, и если он после, быв директором, не довел его до совершенства, то причиною тому были слабые денежные средства, отпускаемые тогда на старинные военно-учебные заведения… Дознано, что везде, даже в самом посредственном учебном заведении, можно многому научиться; то же самое можно сказать положительно о 1 -м Кадетском корпусе, хотя в мою бытность там бывали учителя, получавшие не более 150 рублей ассигнациями жалованья в год. К лучшему устройству корпуса недоставало хороших учителей, надзирателей, наставников. Перский мог выбирать и назначать из офицеров артиллерии и армии, из числа лучших прежних питомцев корпуса, но откуда было взять хороших учителей?" - рассуждал Розен.
Он был прав: хороших учителей для корпуса в середине 1810-х годов действительно взять было негде. И конечно же Перский и Мердер не могли противостоять целому штату случайных в педагогике людей, получающих нищенское жалованье. "Недостатки образования, полученного Рылеевым в юности, не составляли для него тайны. Он понимал их очень хорошо и старался пополнить чтением и беседами с людьми, стоявшими тогда во главе нашего просвещения", - утверждал Кропотов.