* * *
При всех выдающихся качествах своего характера и темперамента, в детстве Мария была наименее любимой из трех дочерей.
Мать обожала Александру, самую красивую, самую кроткую, лучше всех учившуюся. На диво совершенное создание, к тому же совсем не доставляла хлопот воспитателям и родителям. Императрица гордилась и восхищалась своей младшей дочерью, ей было приятно, что это живое чудо произвела на свет именно она.
Отец выделял Ольгу: она тяжело болела в детстве, ее едва не потеряли, и, бывало, император бодрствовал ночами у постели дочери и, стоя на коленях, с чашкой и ложечкой в руках, умолял свою малютку выпить хоть немного бульона… В отличие от ангелоподобной Александры, Ольга была сильной и волевой натурой, но менее пылкой и упрямой, чем Мария. О ней говорили, что обладает она "рассудком холодным, умом здравым и вместе с тем большим самолюбием". Ольга всегда во всем покорялась воле отца. Ему это льстило. Мария была способна с ним спорить, она была непослушна. А Ольга смирялась, как бы ей это ни было тяжело.
Мария была особенно дружна со своим старшим братом Александром, будущим царем-Освободителем. И обожала, боготворила отца. Государь же в шутку называл ее "мое ужасное дитя". Он и возмущался ее характером – и вместе с тем восхищался.
Чем старше становилась Мария, тем больше отец с ней считался – и тем сильнее ее любил. Она не раз подавала ему повод для гордости. Ольга Николаевна вспоминала, как во время поездки императорской семьи в Москву Мария высказала "блестящую мысль": "…чтобы мы, сестры, из собственных сбережений, по примеру наших предков, учредили какой-либо общественный фонд; начальные училища для девочек оказались необходимыми. Был учрежден Дамский Комитет, пожертвования со стороны предпринимателей и купцов не заставили себя ждать, так что в течение только одного года были учреждены 12 школ в разных частях города, которые назывались "Отечественные Школы" и прекрасно работали!"
В общем, можно сказать, что Мария Николаевна обладала государственным умом. Она могла бы стать достойной женой любому европейскому правителю… Но выбрала другую судьбу.
В пятнадцать лет Мария Николаевна с матерью ездила в Берлин, где ее принимали уже как взрослую даму. После возвращения она получила отдельные апартаменты – в России ее тоже признали взрослой и позволили покинуть детскую. Ольга Николаевна вспоминает: "Она похорошела, бабочка выпорхнула из кокона. Ее сходство с Папа сказывалось теперь особенно, профиль к профилю она казалась его миниатюрой. И она стала его любимицей, веселая, жизнерадостная, обаятельная в своей любезности. Очень естественная, она не выносила никакой позы и никакого насилия. Ее ярко выраженная своеобразность позволяла ей всюду пренебрегать этикетом, но делала она это с такой женской обаятельностью, что ей все прощалось. Переменчивая в своих чувствах, жесткая, но сейчас же могущая стать необыкновенно мягкой, без рассудочно следуя порыву, она могла флиртовать до потери сознания и доставляла своим поведением часто страх и заботы Мама. Сама еще молодая, она радовалась успеху Дочери, испытывая в то же время страх перед будущностью Мэри…"
Страх Александры Федоровны был вполне объясним. В императорской семье не представляли, за кого же сможет выйти замуж их взбалмошная Мэри!
Когда праздновали шестнадцатилетие великой княжны Марии Николаевны, ее отец, император Николай I, пообещал исполнить любое ее желание. И Мария Николаевна сказала, что желает никогда не покидать Россию и не расставаться со своими родными. Совершенно невероятное желание: со времен Петра Великого русских великих княжон выдавали замуж за иноземных правителей, скрепляя тем самым политические связи между государствами. Но император никогда не изменял данному слову. Раз пообещал исполнить любое желание – значит, придется исполнить даже такое. Царь сказал дочери, что позволяет ей остаться. Он надеялся, что со временем Мария поймет, сколь безумна и даже неприлична ее затея, захочет выйти замуж, и тогда ей волей-неволей придется покинуть родину… Но Мария не отступила от своего решения.
В 1837 году, во время торжественного празднования двадцатипятилетия Бородинской битвы, Россию посетили многие знатные особы, иные и из числа бывших врагов. Среди них был и двадцатилетний герцог Максимилиан Лейхтенбергский, сын Евгения Богарне, пасынка Наполеона и вице-короля Италии, от его брака с Амалией Августой Баварской. Несколько сомнительное происхождение, да и к тому же – герцог без герцогства. Не лучшая пара для дочери государя Российского. Однако он был талантлив. Удивительно талантлив для аристократа. И страстно увлечен своей работой.
Вот что пишут о Максимилиане Лейхтенбергском в энциклопедии Российской академии художеств: "Он привез с собой в Россию крупную коллекцию произведений искусства, которая в 1880-х гг. в течение нескольких лет размещалась в Академии художеств. Обладал обширными познаниями в области естественных наук. С 1839 г. – почетный член Академии наук. Изучал гальванопластику, электро-химическую металлургию, минералогию, горное дело. Развивая идеи о гравировании с гальвано-пластических досок, ставил опыты. В 1844 назначен главноуправляющим Института корпуса горных инженеров. Способствовал развитию железных дорог в России. С 1843 по 1852 г. – президент Академии художеств. В 1851 г. организовал в залах Академии первую в истории России выставку произведений из частных собраний. В бытность герцога Лейхтенбергского президентом было открыто Мозаичное отделение при Академии художеств, Московская художественная школа, частные школы в Саранске, Киеве, Варшаве – Академия им покровительствовала и помогала учебными пособиями".
Вел себя Максимилиан скромно, но достойно. Не претендовал на особенное отношение, но невольно вызывал его. Прежде всего, у Николая I, который уже через несколько дней после знакомства поделился с приближенными, что был бы рад назвать Максимилиана сыном. А затем и у великой княжны Марии Николаевны, которую все считали особой вздорной, со скверным характером. Мария и Максимилиан быстро подружились. Марии с ним было интересно, а он… Он – влюбился.
Ольга Николаевна вспоминала: "Принцев из заграницы уже прибыло туда; между ними также и Принц Карл Баварский и с ним его племянник, Принц Лейхтенбергский. С первого же взгляда Мэри его поразила. И он понравился ей, так как был очень красивый мальчик. Но главным образом, ей льстило то впечатление, которое она произвела на него и мысль о том, что он может стать ей мужем, сейчас же пришла ей в голову. Согласится ли он остаться с ней в России? Я повторяю, что ей только пришла эта мысль… ни о каком серьезном чувстве еще не могло быть и речи".
Впрочем, многие считали, что и Мария так же влюбилась с первого взгляда. И что Максимилиан Лейхтенбергский для нее – идеальная пара. "Через четыре дня стало ясно, что Макс и Мэри созданы друг для друга", – писала Ольга Николаевна.
После торжеств Максимилиан покинул Россию, испросив разрешения писать Марии Николаевне. Год длилась переписка. Потом Максимилиан вернулся с намерением просить ее руки. Он надеялся на то, что могущественный царь, выказывавший ему столько симпатии, не сочтет наглостью его претензии на брак со своей дочерью. Он понимал, что вряд ли может считаться достойной парой для русской великой княжны… Однако ему уже нашептали, что княжна не намерена покидать Россию. И Максимилиан горячо уповал, что это решит дело: он был готов остаться в России и даже принять православие.
Мать юного герцога пришла в восторг от перспективы столь блестящего брака и согласилась на условия, выдвинутые Николаем I: Максимилиан будет служить России, а его дети, которые станут князьями и княжнами Романовскими с титулом императорских высочеств, – крещены и воспитаны в православной вере.
Осенью 1838 года герцог Максимилиан Лейхтенбергский приехал в Россию. Вскоре состоялась и помолвка. Императрица лично придумала для дочери наряд: русское парадное платье и белая тюлевая накидка, затканная серебром.
То, что жених и невеста нравятся друг другу, было видно невооруженным взглядом. Но предстоящее родство с сыном Богарне огорчало некоторых членов императорской семьи, в том числе брата Марии цесаревича Александра и ее тетушку герцогиню Марию Павловну Саксен-Веймарскую.
При прусском дворе союзом великой княжны с Максимилианом Лейхтенбергским также были недовольны, что было наглядно продемонстрировано в дни свадебных торжеств, когда прусская семья прислала поздравления через персону явно недостаточно высокого для такого поручения ранга – майора Браухича.
* * *
Василий Андреевич Жуковский среди всех своих воспитанников выделял великую княжну Марию. Она была самой способной и больше всех интересовалась учебой. Правда, успехи ее были далеко не так значительны, как могли бы стать, приложи она больше усердия. Но для Марии было главным искренне увлечься изучаемым предметом. Она не могла просто зубрить. Она должна была понять и полюбить то, что изучает.
Мария питала особенную страсть к изобразительному искусству, хорошо рисовала, старательно училась. Несколько уроков дал ей Брюллов. И хотя сама Мария художницей не стала, она на всю жизнь сохранила восторженное отношение к искусству.
С Жуковским они оставались друзьями многие годы. Переписывались.
"Где Вы теперь? Бог знает… Но где бы Вы ни были, в каком краю или в городе, верно, вам не так хорошо, как мне: я ведь в Русской земле, Святой земле для нас обоих", – писала Мария Николаевна своему бывшему учителю во время его длительного путешествия.
"Да, Василий Андреевич, мой старший друг, друг с колыбели, не кажется ли Вам странно, что маленькая Мэри, упрямая, ленивая Мэри, так часто Вас сердившая, скоро пойдет под венец? О, поздравляйте меня от души! Вы не поверите, как я счастлива! Неужели идеал моего воображения вечно оставаться в матушке-России, в бесценной Родине сделался явным?.." – написала она несколько лет спустя, когда вопрос о ее помолвке с Максимилианом Лейхтенбергским решился положительно.
* * *
Максимилиан и Мария обвенчались 2 июля 1839 года.
Царь щедро одарил молодых: помимо многочисленных драгоценностей, великолепного фарфора, серебряной и золотой утвари он презентовал им поместье Сергиевка на берегу Финского залива и приказал построить дворец на главной площади столицы, напротив Исаакиевского собора. Дворец этот еще в самом начале строительства был назван Мариинским. Так он называется и по сей день.
Во время подготовки к торжествам приданое Марии Николаевны выставили в Зимнем дворце. Ольга Николаевна описала его роскошь в своих мемуарах: в одном из залов "целые батареи фарфора, стекла, серебра, столовое белье, словом все, что нужно для стола; в другом – серебряные и золотые принадлежности туалета, белье, шубы, кружева, платья; в третьем – русские костюмы, в количестве двенадцати, и между ними – подвенечное платье, воскресный туалет, также и парадные платья со всеми драгоценностями к ним, которые были выставлены в стеклянных шкафах: ожерелья из сапфиров и изумрудов, драгоценности из бирюзы и рубинов".
Максимилиан перед свадьбой подарил Марии ожерелье из шести рядов отборного жемчуга.
Высший свет Петербурга тоже тщательно готовился к свадьбе. Еще загодя Николай I наполовину в шутку, наполовину всерьез попросил дам быть в праздничные дни и вечера еще более нарядными, чем обычно. И, конечно, модницы с радостью выполнили императорскую просьбу.
Невеста же была наряжена для венчания согласно традиции: в русский сарафан из серебряной парчи и отделанную горностаем пурпурную мантию. Костюм дополняла бриллиантовая великокняжеская корона.
Даже маркиз де Кюстин, французский путешественник, оставивший воспоминания, полные самых злобных измышлений (за что Жуковский, человек кротчайшего нрава, назвал его "собакой"), не смог сдержать восхищения: "Царская роскошь, казалось, соперничала с величием Бога. В тот момент, когда духовенство и хор запели "Тебя Бога славим", выстрелы из пушек возвестили городу о свершившемся бракосочетании. Музыка, пушечные выстрелы, звон колоколов и отдаленные крики народа не поддаются описанию… Юная невеста полна грации и чистоты. Она белокура, с голубыми глазами, цвет лица нежный, сияющий всеми красками первой молодости. Она и ее сестра, великая княжна Ольга, казались мне самыми красивыми из всех, находившихся в церкви".
Венчание происходило в Зимнем дворце: сначала по православному, затем по католическому обряду. После него гостей позвали на обед, а вечером – на бал, длившийся недолго: всего полтора часа. Зато 4 июля, после того как молодые приняли официальные поздравления, в Белом зале Зимнего дали большой бал.
Это была первая свадьба в семье императора. И отмечалась она с поистине грандиозным размахом, став одним из колоссальнейших праздников за всю николаевскую эпоху.
"Здесь было столько сокровищ, что они могли бы поразить самое непоэтическое воображение. Это зрелище подобно самым фантастическим описаниям из "Тысячи и одной ночи", это поэтично, как "Лалла Рук", как "Чудесная лампа"; это что-то вроде восточной поэзии, где ощущение служит источником чувства и мысли. Я мало что видел подобное по великолепию и торжественности", – признавался язвительный де Кюстин. Балы и гулянья длились две недели.
Радость молодоженов и императорской четы, правда, омрачало то, что на свадьбу не приехали ни родственники герцога Лейхтенбергского, ни члены связанных с Романовыми родством венценосных фамилий. Генерал граф Павел Петрович Сухтелен отмечал: "Государю очень неприятно, что к этому торжеству не явился ни один из принцев родственных домов; он это поставил бы очень высоко также и потому, что этот брак находил оппозицию в самой России и не нравился иностранным дворам".
* * *
Мария оказалась самой счастливой из трех дочерей Николая I. Судьба обеих ее младших сестер сложилась менее удачно.
Обе они – и Олли, и Адини – были болезненны с малолетства. Но Ольгу Николаевну считали совсем уж слабеньким созданием, одно время даже обсуждалось, что ей нельзя выходить замуж, что первая же беременность убьет ее. Тогда как Александра Николаевна на ее фоне казалась практически здоровой девочкой. По крайней мере, она выдерживала многочасовые богослужения без дурноты и признаков усталости. Адини обожала долгие прогулки верхом. Она могла подхватить на руки одного из своих младших братьев и кружить его в воздухе – Николай и Михаил обожали эту забаву. Впрочем, она часто простужалась и у нее еще в подростковом возрасте случались боли в суставах. Ольга Николаевна вспоминала, что во время поездки в Москву "…Адини не могла сопровождать нас, у нее болела нога и ей пришлось пролежать все время нашего пребывания в Москве на шэз-лонге. Днем ее носили по нашей потайной лестнице наверх к Мама и она принимала участие в разучивании духовных песен, которое выдумал Папа, с тех пор, как узнал от Филарета, что Петр Великий пел в хоре. Наша часовня была сейчас же под комнатами родителей, туалетная Мама даже сообщалась с хорами. Папа, Саша, Мэри и Адини, у которой было прекрасное сопрано, а также Анна Алексеевна и еще некоторые, пели всю обедню. Алексей Львов сочинил для них песнопения, между ними "Отче Наш" и чудесную "Херувимскую", специально для Адини".
Музыку Александра Николаевна любила страстно. Современник писал: "…десяти лет она уже любила слушать Бетховенские сонаты и симфонии, а тринадцати лет исполняла классические пьесы с редким пониманием. С двенадцати лет во всех ее движениях, и особенно в танцах, начала сказываться пленительная грация, которой неизменно любовались Император и Императрица. У Великой Княжны обнаружился замечательный голос, диапазон которого достигал трех полных октав. По совету графини Росси Императрица решила развивать выдающееся вокальное дарование дочери. Император Николай Павлович не только охотно слушал пение Великой Княжны, но и сам пел вместе с ней и фрейлиной Бартеневой церковные трио…"
Увлекалась она и историей. Путешествуя в 1839 году за границей с императрицей Александрой Федоровной, Адини в письмах к сестрам подробно описывала все посещаемые страны, дополняя описания историческими экскурсами.
"Я нахожусь в сердце Германии, Нюрнберге, – писала она в одном письме, – и начинаю понимать величие средних веков".