Ярость Екатерины не поддается описанию. Она немедленно послала на границу Швеции войска во главе с Суворовым – якобы для смотра крепостей. Она отказалась принять шведского гофшталмейстера барона Шверина, что вызвало возмущение в Европе, а давний ее недоброжелатель Массон записал в дневнике, позже опубликованном: "Из этого странного приказания можно было видеть скорее досаду оскорбленной женщины, чем благоразумие государыни. Уважение к себе самой, к своему полу и в особенности к прелестной внучке должно было предостеречь Екатерину от столь громкого изъявления своей досады". Но Екатерине было глубоко безразлично всеобщее осуждение. Она хотела добиться своей цели и заполучить Густава обратно! И вот в Стокгольм был направлен чрезвычайный дипломатический агент императрицы генерал-майор Александр Яковлевич Будберг. Именно он и сумел найти способ, вернее – найти человека, который смог переменить мнение юного короля. Этим человеком стал известный швейцарский путешественник и интриган Кристин. На балу он незаметно подошел к Густаву IV и прошептал ему на ухо: "Ваше величество, вас обманывают, хотят женить на уродке; позвольте вам все объяснить". Юность падка на тайны, а кроме того Густав, травмированный гибелью отца, был очень подозрителен и прежде всего подозревал своих советников. Так что зерна сомнений были брошены в благодатную почву. Через несколько дней Кристин передал Густаву через подкупленного учителя математики письмо, в котором расписывал все преимущества "русского брака", а главное – необычайную красоту и всяческие духовные достоинства Александры Павловны. Юный король впал в задумчивость и… снова изменил решение. Расторг помолвку с герцогиней Мекленбургской. И снова просил руки Александры Павловны.
Впрочем, Екатерина с самого начала планировала нечто подобное: это ясно по тому, что с самого начала она хотела представить дело так, словно король Густав был обманут коварными интриганами, – оставляя ему таким образом путь к отступлению и к возвращению "в объятия" Александры Павловны. Еще при первом известии о новой помолвке нареченного внучки императрица писала барону Гримму: "Поздравляю вас с тем, что 1 ноября будет объявлено о браке молодого шведского короля с чрезвычайно некрасивой и горбатой дочерью вашего друга герцогиней Мекленбургской. Говорят, впрочем, что, несмотря на некрасивость и горб, она мила… Чем король заслужил такое жестокое наказание, тогда как он думал жениться на невесте, о красоте которой все говорят в один голос?"
Между тем, Екатерина занималась не одной только Александрой Павловной. Она устраивала брак своего второго внука – великого князя Константина. Ему она также подобрала очень хорошенькую невесту. Не столь совершенную красавицу, как Луиза Баденская, но все же премиленькую тринадцатилетнюю Юлиану-Генриэтту Саксен-Кобургскую. Свадьба состоялась в феврале 1796 года, и этот брак, к слову сказать, тоже был неудачен. Но пока Екатерина об этом не знала и, довольная, писала Гримму: "Теперь женихов у меня больше нет, но зато пять невест, младшей только год, но старшей пора замуж. Она и вторая сестра – красавицы, в них все хорошо, и все находят их очаровательными. Женихов им придется поискать днем с огнем. Безобразных нам не нужно, дураков – тоже; но бедность – не порок. Хороши они должны быть телом и душой". Но где среди отпрысков вырождающихся королевских семейств найти тех, кто был бы "хорош телом и душой", да еще в количестве пятерых – для всех великих княжон?!
В то же время свадьба Александры Павловны, как всем казалось, наконец устроилась, ибо король Густав IV и его регент, герцог Карл Зюдерманландский, прибыли в Петербург – для знакомства с невестой и, как все полагали, для заключения брака. Прибыли они инкогнито – под именами графов Ваза и Гага, но все, разумеется, знали, что граф Гага – король, а граф Ваза – герцог-регент.
* * *
Великую княжну Александру Павловну король Густав IV впервые увидал на портрете работы Элизабет Виже-Лебрен, в ее мастерской в Эрмитаже. Художница, присутствовавшая при этом, позже вспоминала: "Ему было только семнадцать лет; он был высок ростом и, несмотря на свой юный возраст, его приветливый, благородный и гордый вид невольно внушал к нему уважение. Получив тщательное воспитание, он был в высшей степени вежлив. Великая княжна, с которой он должен был вступить в брак, была всего четырнадцати лет от роду; она была прекрасна, как ангел, так что он сразу полюбил ее. Помню, как он, приехав ко мне взглянуть на портрет своей будущей супруги, до того загляделся на него, что даже выронил шляпу из рук".
Потом состоялось и личное знакомство – как и полагалось, на балу. В честь графов Вазы и Гаги устраивались праздники, один за другим, и на этих праздниках жених и невеста встречались снова и снова в самой что ни на есть благоприятной обстановке: благоприятной для демонстрации красоты и изящества Александры Павловны – но не самой благоприятной для бесед. Екатерина хотела, чтобы Густав сначала увлекся прелестной девушкой – и лишь потом получил возможность беседовать с ней. Чтобы он ненароком не сказал чего-нибудь, что разбило бы вдребезги столь тщательно взращенную ею любовь Александры Павловны к жениху. Особенно боялась эта многоопытная женщина, что ее юная наивная внучка узнает, кто был настоящим автором тех пылких писем, которые она до сих пор хранила в заветной шкатулке.
Фрейлина Варвара Николаевна Головина писала в своих мемуарах: "Король был очень занят Великой Княжной Александрой. Они не переставая разговаривали. Когда ужин кончился, Государыня позвала меня, чтобы спросить у меня о моих наблюдениях. Я сказала ей… что Король не ел и не пил, а насыщался взглядами. Все эти глупости очень забавляли Императрицу".
Все шло, казалось, благополучно. Фрейлина Головина вспоминала позже: "Вошел Король. Государыня была приветлива с ним, сохраняя известную меру и достоинство. Их Величества присматривались друг к другу, пытаясь проникнуть в душу. Прошло несколько дней, и Король завел разговор о своем желании вступить в брак. Государыня, не высказав согласия, пожелала сначала договориться относительно главных пунктов. Переговоры и обсуждения следовали одно за другим; разъезды министров и договаривающихся сторон возбуждали любопытство при дворе и в городе. В большой галерее Зимнего дворца был дан бал. В этот вечер Король еще не был осведомлен об отношении к нему Великой Княжны Александры. Это очень беспокоило его. На следующий день было большое празднество в Таврическом дворце, я сидела рядом с Государыней, и Король стоял перед нами. Княгиня Радзивилл принесла Ее Величеству медальон с портретом Короля, сделанным из воска художником Тонса, выдающимся артистом. Он сделал портрет на память, видев Короля всего только один раз на балу в галерее.
– Очень похож, – сказала Государыня, – но я нахожу, что граф Гага изображен на нем очень печальным.
Король с живостью заметил:
– Это потому, что вчера я был очень несчастен. Благоприятный ответ Великой Княжны был ему объявлен только утром…"
Довольная императрица после бала в посольстве Австрии написала барону Гримму: "Бал был очень веселым, прошел слух, что обо всем договорились окончательно на словах. Не знаю уж, как это случилось, из озорства или еще как, но, танцуя, влюбленный решил слегка пожать ручку суженой. Побледнев как полотно, она сказала гувернантке: "Вы только представьте себе, что он сделал! Он пожал мне руку во время танца. Я не знала, как поступить". А та спрашивает: "И что же Вы сделали?" Девочка отвечает: "Я так испугалась, что чуть не упала!"".
О Густаве Екатерина писала так: "Похоже, что ему здесь очень нравится. Он приехал только на десять дней, но живет уже три недели, и до сих пор день отъезда еще не назначен, хотя осень близко… Все замечают, что Его Величество все чаще танцует с Александрой и что разговор у них не прерывается… Кажется, и девица моя не чувствует отвращения к вышеупомянутому молодому человеку: она уже не имеет прежнего смущенного вида и разговаривает очень свободно со своим кавалером. Должна сказать, что это такая парочка, которую редко можно встретить. Их оставляют в покое, никто не мешает, и, по-видимому, дело будет слажено или, по крайней мере, условлено до отъезда Его Величества, которому уезжать не хочется, хотя 1 ноября он должен быть объявлен совершеннолетним. Кто-то спросил у одного из наиболее влиятельных лиц в свите короля, нравится ли Великая княжна графу Гаге, тот ответил прямо: "Нужно быть дураком, чтобы в нее не влюбиться"".
Увы, так ответил всего лишь один из спутников "графа Гаги", который явно не был дураком. А вот граф Гага дураком был. Влюбился ли он в Александру Павловну – знал лишь он один. Хотя многие современники замечали у юного короля явные признаки влюбленности… Но он на ней не женился. Невероятная глупость! И, кстати говоря, всей последующей жизнью король доказал, что эта первая глупость была не случайной, а закономерной.
* * *
25 августа 1796 года Екатерина писала сыну Павлу Петровичу, неотлучно пребывавшему у себя в Гатчине: "Вчера после обеда я вышла в сад и села на скамью под деревом. Молодой король пришел туда же и сел подле меня… После некоторых приветственных слов и небольшого замешательства он очень ясно высказал мне свою склонность к Вашей дочери и свое желание получить ее в супруги, если она не будет против". В письме к генералу Будбергу в тот же день она написала: "Король просил меня узнать от моей внучки, не чувствует ли она к нему отвращения, так как ему кажется, что она его избегает".
Цесаревич Павел Петрович и супруга его Мария Федоровна дали согласие. Великая княжна Александра Павловна и король Густав были наречены женихом и невестой.
Но тут возникло новое препятствие… Король Густав желал, чтобы жена исповедовала одну с ним веру. Указ его отца относительно возможности брака между людьми разной веры никак не влиял на его собственное отношение к данному вопросу. Он требовал, чтобы Александра Павловна приняла лютеранство. Что для православной княжны, естественно, было неприемлемо. Екатерина разъяснила это Густаву, по обычной своей привычке перемежая материнские увещевания с политическими угрозами, и, как ей показалось, король смирился с тем, что невеста его останется православной.
Барону Гримму императрица писала обо всем подробно: "Двадцать четвертого августа шведский король, сидя со мной на скамейке в Таврическом саду, попросил у меня руки Александры. Я сказала ему, что он не может ни просить у меня этого, ни я его слушать, потому что у него есть обязательства к принцессе Мекленбургской. Он уверял меня, что они порваны. Я сказала ему, что я подумаю. Он попросил меня выведать, не имеет ли моя внучка отвращения к нему, что я и обещалась сделать и сказала, что через три дня дам ему ответ. Действительно, по истечении трех дней, переговорив с отцом, с матерью и с девушкой, я сказала графу Гага на балу у графа Строганова, что я соглашусь на брак при двух условиях: первое, что мекленбургские переговоры будут совершенно закончены; второе, что Александра останется в религии, в которой она рождена и воспитана. На первое он сказал, что это не подвержено никакому сомнению; относительно второго он сделал все, чтобы убедить меня, что это невозможно, и мы разошлись, оставаясь каждый при своем мнении. Это первое упорство продолжалось десять дней, но все шведские вельможи не разделяли мнения короля. Наконец, я не знаю как, им удалось убедить его. На балу у посланника он сказал, что устранили все сомнения, которые возникли в его душе относительно вопроса о религии. На балу в Таврическом дворце шведский король сам предложил матери обменяться кольцами и устроить обручение. Она сказала мне это: "Я говорила с регентом, и мы назначили для этого четверг. Условились, что оно будет совершено при закрытых дверях, по обряду греческой церкви"".
Начали готовиться к свадьбе.
6 сентября Екатерина в торжественной обстановке благословила внучку на брак со шведским королем.
Мария Федоровна прибыла в Петербург – Павел Петрович остался в Гатчине, он слишком боялся уезжать из-под охраны своей личной гвардии, боялся, что его убьют, как убили его отца, и даже подготовка к свадьбе дочери не была достаточным предлогом для того, чтобы он оставил свое военизированное убежище. Он планировал прибыть ровно в день помолвки – и сразу же отбыть обратно. А пока жених в сопровождении свиты посетил его в Гатчине.
У лучшего петербургского серебряных дел мастера Буха заказали сервиз в приданое.
Державин написал "Хор для концерта на помолвку короля шведского с великой княжной Александрой Павловной", где были такие слова:
Орлы и львы соединились,
Героев храбрых полк возрос,
С громами громы помирились,
Поцеловался с Шведом Росс.
Сияньем, Север, украшайся,
Блистай, Петров и Карлов дом;
Екатерина, утешайся
Сим славным рук твоих плодом…
Для сопровождения будущей королевы в Швецию была назначена статс-дама – сама Екатерина Романовна Дашкова!
8 сентября Мария Федоровна писала супругу в Гатчину: "Добрый и дорогой друг мой, благословим Бога! Обмен обещаниями решился в понедельник вечером в Бриллиантовой комнате. Он будет проходить в нашем присутствии, при детях, при посланнике… Свидетелем обещаний будет митрополит… Обручальные кольца будут золотыми с их вензелями. После обручения назначен бал в Тронном зале…"
И вот в назначенный день обручения, 11 сентября 1796 года, уполномоченные русской императрицы и шведского короля собрались, чтобы подписать брачный договор… В котором русские вдруг обнаружили отсутствие той самой наиважнейшей статьи относительно свободы вероисповедания для будущей шведской королевы! Немедленно сообщили Екатерине. Она послала к Густаву посольство во главе с графом А. И. Морковым. И с запиской, которую Густав должен был подписать: "Я торжественно обещаюсь предоставить Ее Императорскому Высочеству Великой Княгине Александре Павловне, моей будущей супруге и королеве Швеции, полную свободу совести и отправления религии, в которой она рождена и воспитывалась, и я прошу Ваше Императорское Величество смотреть на это обещание как на акт наиболее обязательный, какой я мог дать".
И Густав – в день своего обручения! – громогласно заявил: "Лучше пусть снимут с меня голову, нежели я сделаю что-либо против своих убеждений".
Императрице он написал: "Дав уже свое честное слово Ее Императорскому Величеству, что Великая Княжна Александра никогда не будет стеснена в том, что касается религии, и, так как мне показалось, что Ее Величество осталась довольна, я уверен, что Ее Величество нисколько не сомневается, что я достаточно знаю священные законы, налагаемые на меня этим обязательством, так что всякая другая записка была бы совершенно излишней. Густав-Адольф. Сего 11 сентября, 1796 г.".
После чего удалился в свои покои, где и заперся.
А между тем, в Тронном зале собрались придворные, прибыл митрополит, Екатерина воссела на трон, и великая княжна Александра Павловна в расшитом жемчугом платье невесты стояла среди своих сестер, подле отца и матери, и ждала… Густава ждали четыре часа.
Наконец, прибыл граф Морков, бледный и трясущийся от ужаса, и, склонившись к Екатерине, что-то прошептал ей на ухо… Екатерина переменилась в лице, поднялась – и тяжело осела и так и осталась сидеть с открытым ртом.
Ее молодой фаворит Платон Зубов крикнул, чтобы принесли воды, камердинер Зотов бросился за графином… Екатерина выпила воду, попыталась встать – и не смогла. Наконец все-таки поднялась рывком. Два раза стукнула тростью коленопреклоненного Моркова. Сказала стоявшему рядом Безбородко: "Я проучу этого мальчишку!" Сбросила с плеч императорскую мантию – и опять без сил опустилась на трон.
Это был первый апоплексический удар. Второй удар, спустя два месяца, унес ее в могилу.
Она так и не успела передать корону внуку.
Присутствующим сказали, будто помолвка откладывается из-за внезапной болезни шведского короля. Гости разъехались.
Александра Павловна, эта невинная жертва политических интриг, вернувшись в свою комнату, разрыдалась от унижения и отчаяния. Она была уверена в любви своего жениха! Она ничего не понимала! А ведь все это произошло накануне ее дня рождения… И был назначен бал, который Екатерина так и не отменила! Но, разумеется, никакого праздника уже не получилось. И Александра Павловна оказалась не в силах показаться на балу.
Мария Федоровна писала своей захворавшей свекрови: "Малютка рыдает и именем Бога просит, чтобы ей не быть на балу, говорит, что чувствует себя нездоровой. Я все-таки уговариваю ее одеваться, но она просит меня ее оставить. Она чрезвычайно расстроена".
Расстроена – слабо сказано. Александра Павловна была просто убита. Вскоре она захворала, подозревали даже чахотку… Возможно, подозревали не зря, эта болезнь была настоящим бичом XVIII и XIX столетий. В последующие годы Александра Павловна не раз демонстрировала слабость здоровья, которую вполне можно было бы объяснить тлевшей в ее легких хворью.
Накануне отъезда Густава-Адольфа императрица Екатерина в личном письме делает следующее замечание относительно поведения короля: "…он не предвидит всей важности того, что может произойти и для него, и для великой княжны, если она переменит веру. Первым последствием такого легкомысленного поступка была бы утрата ею в России всякого расположения к себе: ни я, ни отец ее, ни мать, ни братья, ни сестры, никогда больше не увидали бы ее; она не осмелилась бы показаться в России, и поэтому лишилась бы значения и в Швеции".
* * *
Из записок Л. Н. Энгельгардта:
"Многие полагают, и, вероятно, по замечанию, что уже в здоровье Императрицы сделалась чувствительная перемена по случаю неудачного ее предприятия. Ей хотелось внучку свою, Великую княжну Александру Павловну, выдать замуж за шведского короля Густава Адольфа; почему поручила министру своему при стокгольмском дворе вступить по сему предмету в переговоры. Король и его двор, казалось, с восхищением к тому приступили; в июле король, в сопровождении дяди своего, принца Зюндерманландского, прибыл в Петербург. Великолепные праздники по сему происшествию следовали один за другим; король, сдавалось, был влюблен в прекрасную Великую княжну, и он был красивый мужчина; с великим удовольствием смотрели на сию будущую чету…"