По позднейшему свидетельству М. Корфа , "семейство Пушкиных представляло что-то эксцентрическое. Отец, доживший до глубокой старости, всегда был <…> довольно приятным болтуном, немножко на манер старинной французской школы, с анекдотами и каламбурами, но в существе – человеком самым пустым, бесполезным, праздным и притом в безмолвном рабстве у своей жены. Последняя, урожденная Ганнибал, женщина не глупая и не дурная, имела, однако же, множество странностей, между которыми вспыльчивость, вечная рассеянность и, особенно, дурное хозяйничанье стояли на первом плане. <…> Все это перешло и на детей".
Петербургский дом Пушкиных (квартира из семи комнат на набережной Фонтанки, 185) по словам того же М. Корфа: "был всегда наизнанку: в одной комнате богатая старинная мебель, в другой – пустые стены или соломенный стул; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня, с баснословною неопрятностью; ветхие рыдваны с тощими клячами и вечный недостаток во всем, начиная от денег до последнего стакана".
Приблизительно такова же была жизнь Пушкиных и в Москве, куда они переехали после рождения старшей дочери Ольги, но там это не так бросалось в глаза: многие состоятельные дворянские семьи жили подобным образом. Пушкины отличались от других только большей литературностью – в их доме даже камердинер сочинял стихи; тон задавал Сергей Львович, который был в дружбе со многими литераторами (в том числе благодаря славе своего старшего брата, Василия Львовича Пушкина – известного и модного поэта). Вместе с Пушкиными в Москву приехала кормилица Ольги Сергеевны – воспетая своим воспитанником Арина Родионовна Яковлева, бывшая "настоящею представительницею русских нянь" (О. С. Пушкина).
Александр Сергеевич Пушкин появился на свет 26 мая (6 июня) 1799 года, в четверг, в день Вознесения Господня, в Москве, на Немецкой улице.
В раннем детстве Александр не только не представлял собой ничего выдающегося, но своей неповоротливостью и молчаливостью приводил в отчаяние родителей, особенно мать, которая любила его меньше остальных детей. Мальчик же, когда принимались слишком энергично исправлять его характер и манеры, убегал к бабушке Марье Алексеевне (которая после замужества дочери поселилась с Пушкиными) и прятался у нее.
Из общения с бабушкой Пушкин почерпнул первые познания в русском языке, считавшемся тогда языком черни (в дворянской среде общались только по-французски; на этом же языке говорили с детьми родители и гувернеры); от нее же он узнал и свою родословную. Вторым человеком, проявлявшим искреннюю заботу о мальчике, была Арина Родионовна, знавшая бесчисленное множество песен и сказок.
В целом, воспитание детей, которому родители не придавали большого значения, было беспорядочным. Из домашнего обучения Пушкин вынес лишь прекрасное знание французского языка, а в богатой отцовской библиотеке пристрастился к чтению (тоже на французском языке). Начав с Плутарха и Гомера, он проштудировал всю домашнюю библиотеку, состоявшую из классиков XVII века, поэтов и мыслителей эпохи Просвещения. Литературные нравы дома и особая любовь, которую Сергей Львович питал к Мольеру – он читал его детям вслух для поучения – возбудили в мальчике интерес к творчеству, и он начал сочинять (разумеется, на французском). Первыми пробами пера стали комедия "L'Escamoteur" (подражание Мольеру) и шуточная поэма "La Tolyade" (война между карликами и карлицами), начатая как пародия на "высокий штиль" героических драм. Существует также недостоверное указание на целую тетрадь стихотворений, среди которых были и русские.
Раннее развитие еще больше отдалило Александра от родителей, из всех домашних он был привязан только к сестре Ольге и младшему брату Левушке. Когда Александру исполнилось 11 лет, его решили отдать в Иезуитскую коллегию в Петербурге, где воспитывались дети лучших дворянских фамилий, но 11 января 1811 года было объявлено о предстоящем открытии Царскосельского лицея и, благодаря хлопотам А. И. Тургенева и С. Л. Пушкина, Александр попал в список абитуриентов. Пушкина привезли в Царское Село, и он прожил здесь июнь и июль еще до поступления в Лицей. Готовясь к экзаменам, мальчик остановился у дяди, Василия Львовича, где впервые встретился с представителями петербургского света и литераторами (в том числе с Карамзиным). 12 августа 1811 года Пушкин выдержал вступительный экзамен, и 19 октября присутствовал на торжественном открытии Лицея.
В словах о том, что Лицей стал для Пушкина настоящим домом, нет ни малейшего преувеличения. Ю. Лотман пишет: "Наиболее разительной чертой пушкинского детства следует признать то, как мало и редко он вспоминал эти годы в дальнейшем. Пушкин легко покинул стены родного дома и ни разу в стихах не упомянул ни матери, ни отца. <…> Тем более бросается в глаза, что, когда в дальнейшем Пушкин хотел оглянуться на начало своей жизни, он неизменно вспоминал только Лицей. <…> Представление о Лицее как о родном доме оформилось в сознании поэта в середине 1820-х годов, когда реальные лицейские воспоминания уже слились в картину сравнительно далекого прошлого, а гонения, ссылки, клевета, преследовавшие поэта, заставили его искать опору в идиллических воспоминаниях". Но сложившийся, благодаря стихам Пушкина, идеализированный образ Лицея во многом отличается от реальности.
Царскосельский лицей, который повторил судьбу многих реформ "дней александровых прекрасного начала", помещался в летней императорской резиденции, во флигеле Екатерининского дворца. По первоначальному плану в Лицее вместе с отпрысками первейших российских семейств, которых готовили к высокой государственной карьере, должны были воспитываться младшие братья Александра I – великие князья Николай и Михаил (если бы этот план осуществился, Пушкин и Николай I оказались бы школьными товарищами). Но эти прекраснодушные замыслы вызвали противодействие императрицы, и от них отказались. Более того, первый директор Лицея пытался оградить учебное заведение от влияния двора: воспитанников выпускали за его пределы крайне неохотно, лишь в особых случаях, посещения родственников ограничивались.
Лицейский уклад отличался противоречивостью. Размещению и распорядку нового учебного заведения уделялось много внимания, форму лицеистов утверждал император. В то же время, "план преподавания был не продуман, состав профессоров – случаен, большинство из них не отвечало по своей подготовке и педагогическому опыту даже требованиям хорошей гимназии. А Лицей давал выпускникам права окончивших высшее учебное заведение" (Ю. Лотман).
Лицейский курс был рассчитан на шесть лет. Первые три года посвящались изучению языков (русского, латыни, французского, немецкого), математики в объеме гимназии, словесности и риторики, истории, географии, танцам, фехтованию, верховой езде и плаванию. На старших курсах занятия велись по разделам нравственных, физических, математических, исторических наук, словесности и по языкам, но строгой программы не было.
Ю. Лотман пишет: "Обширный план при неопределенности программ и требований, неопытности педагогов приводил к поверхностным знаниям учащихся. Пушкин имел основания жаловаться в письме брату в ноябре 1824 года на "недостатки проклятого своего воспитания". Однако в лицейских занятиях была и бесспорная положительная сторона: это был тот "лицейский дух", который на всю жизнь запомнился лицеистам первого – "пушкинского" – выпуска и который очень скоро сделался темой многочисленных доносов".
В Лицее, где телесные наказания находились под запретом, а у каждого воспитанника была своя комната, культивировался дух чести, товарищества, независимости и уважения к собственному достоинству. Кроме того, некоторые профессора придерживались либеральных идей, и лицеисты усваивали отвращение к холопству и чинопочитанию, независимость суждений и поступков.
Впрочем, несмотря на культ дружбы, лицеисты распадались на группы, иногда враждующие. Пушкин примыкал сразу к нескольким, но не был безоговорочно принят ни в одну из них. Наиболее тесными и продолжительными были дружеские связи Пушкина с Дельвигом, Пущиным, Малиновским и Кюхельбекером. Но и здесь не все было просто: в свое время Пущин, Дельвиг и Кюхельбекер вошли в "Священную артель" А. Муравьева и И. Бурцева. Пушкин не получил приглашения стать членом тайного общества, более того – друзья скрыли от него свою принадлежность к "Священной артели".
Вообще, у Пушкина, получившего прозвище Француз за прекрасное знание французского языка, дружба с лицеистами, завязывалась трудно. Те, с кем он близко сошелся, искренне любили его; большинство же, замечавшее только болезненное самолюбие, вспыльчивость и насмешливость поэта, считало его тщеславным эгоистом. Ближайший друг поэта И. Пущин вспоминал: "Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентрического существа среди людей. Не то, чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями; как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам. <…> Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Главное, ему недоставало того, что называется тактом".
Нелюбимый ребенок в родной семье, Пушкин, видимо, был глубоко неуверен в себе. Это вызывало браваду, молодечество, стремление первенствовать. Тот же Пущин вспоминал: "Все мы видели, что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слыхали, все, что читал, помнил" и тут же: "все научное он считал ни во что и как будто желал только доказать, что он мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик и пр. В этом даже участвовало его самолюбие – бывали столкновения очень неловкие. <…> Случалось, точно, удивляться переходам в нем: видишь, бывало, его поглощенным не по летам в думы и чтения, и тут же внезапно оставляет занятия, входит в какой-то припадок бешенства за то, что другой ни на что лучшее не способный, перебежал его или одним ударом уронил все кегли".
В Лицее, прекрасная библиотека которого выписывала всю периодическую печать, ощущалась сильная тяга к литературным занятиям, выходили рукописные журналы. Первым стихотворцем Лицея, по крайней мере, вначале, считался Илличевский. Можно предположить, что Пушкин ревниво боролся за признание своего поэтического лидерства в школьном кругу. Однако однокурсники его превосходство не признавали, и единомыслия между молодым Пушкиным и "литературным мнением" Лицея не было. В лицейский период в жизни Александра произошло важнейшее событие, поскольку именно тогда он почувствовал себя поэтом:
В те дни – во мгле дубровных сводов
Близ вод, текущих в тишине,
В углах Лицейских переходов,
Являться Муза стала мне.
Моя студенческая келья,
Доселе чуждая веселья,
Вдруг озарилась – Муза в ней
Открыла пир своих затей;
Простите, хладные науки!
Простите, игры первых лет!
Я изменился, я поэт…
Пушкин написал в Лицее 130 стихотворений. "И кто знает, – пишет И. Анненский в статье, приуроченной к столетнему юбилею поэта. – Если бы еще в Лицее Пушкин не прошел практического курса поэзии и не пережил периода подражаний (Державину, Жуковскому, Батюшкову и ранним французским парнасцам), если бы вместо досуга для творческих снов и вдохновения и для отделки стихов он выучил вчетверо больше уроков и прослушал гораздо больше ученых лекций, если бы, наконец, у него не было литературных общений, подстрекающего соперничества метроманов-друзей, – удалось ли бы ему войти в жизнь уже сложившимся писателем, успел ли бы он в короткий срок, отмежеванный ему судьбою, создать все то великое и вечное, что он нам оставил?"
В 1814 году Пушкин впервые выступил в печати со стихотворением "Другу-стихотворцу" ("Вестник Европы", № 13), подписанным: Александр Н. К. ш. п. Тот факт, что стихи 15-летнего поэта попали в печать, никак не повлиял на его статус в лицейском кругу: редакторы того времени любили поощрять юные таланты, и первое стихотворение Дельвига было напечатано еще раньше.
Первые поэтические опыты Пушкина были подражанием любовной и вакхической лирике и отчасти сатире продолжателей Горация (хотя в русской литературе 1812–1814 годов наблюдался подъем патриотических настроений). Из французских поэтов Александр Пушкин подражал Парни, из русских – Батюшкову, Жуковскому, а также своему дяде, Василию Пушкину. Но даже в этих "полудетских песнях на чужой голос местами слышится будущий Пушкин, то в искренности чувства, то в оригинальности мыслей и ощущений, то в силе и смелости отдельных картин и стихов. В пробах пера нельзя не заметить и уменья усваивать от каждого образца лучшее и быстро отделываться от его недостатков" (А. Кирпичников). Исследователи отмечают, к примеру, что псевдоклассический арсенал собственных имен, очень богатый в наиболее ранних стихотворениях Пушкина:
…Смехи, вольность – все под лавку,
Из Катонов я в отставку,
И теперь я – Селадон!
Миловидной жрицы Тальи
Видел прелести Натальи,
И уж в сердце – Купидон. -
скоро уступает место умеренному употреблению утвердившихся формул; славянские выражения, вроде девственна лилея, полуотверсты очи, пренесенный, взмущенны волны, стены возвышенны, быстро исчезают из стихов и используются крайне редко.
И вот что поразительно – одно из произведений 15-летнего лицеиста, который еще три года назад думал по-французски, стало чуть ли не народной песней и даже печаталось на лубочных листах. Сам Пушкин, правда, открещивался от авторства, по-видимому, стесняясь своего опуса: стихотворение было вполне душещипательным и, говорят, что именно оно положило начало жанру жестокого романса:
Под вечер осенью ненастной
В далеких дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках.
…
Склонилась, тихо положила
Младенца на порог чужой,
Со страхом очи отвратила
И скрылась в темноте ночной.
8 января 1815 года наступил знаменитый теперь день экзамена, на который приехал Державин. Пушкину велели прочесть его собственное стихотворение "Воспоминания в Царском Селе", написанное в державинском и даже отчасти ломоносовском стиле. Позднее исследователи писали: "Встреча Пушкина и Державина не имела в реальности того условно-символического характера, который невольно ей приписываем мы, глядя назад и зная, что в лицейской зале в этот день встретились величайший русский поэт XVIII века, которому осталось лишь полтора года жизни, и самый великий из русских поэтов вообще. Державин несколько раз до этого уже "передавал" свою лиру молодым поэтам". Для самого же Пушкина встреча с Державиным была одним из важнейших событий жизни: "Наконец вызвали меня. Я прочел мои "Воспоминания в Ц. С", стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять меня… Меня искали, но не нашли…"
Стихотворение "Воспоминания в Царском Селе" было напечатано в "Российском Музеуме", который поместил еще несколько произведений поэта, и с этого времени Пушкин приобрел известность за стенами лицея. Лицейские профессора стали смотреть на него как на знаменитость, а потому многое прощать – Пущин вспоминал высказывание учителя математики, когда Пушкин так и не справился с заданным ему примером: "У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи". Александр наконец-то получил венец первого лицейского поэта, который он так долго оспаривал то у Илличевского, то у Дельвига. В поэтическом языке Пушкина начинают встречаться смелые для того времени простонародные выражения (частехонько, невзвидел и пр.), до тех пор используемые только Крыловым.
В 1816 году известность Пушкина стала настолько велика, что придворный поэт Нелединский-Мелецкий, которому было поручено написать стихи на обручение великой княжны Анны Павловны с принцем Оранским, обратился к нему за помощью. Модные светские поэты князь П. Вяземский, А. Шишков слали ему свои стихи и комплименты, и он отвечал им на равных. Дмитриев и Карамзин высоко отзывались о его даровании (последний летом того года жил в Царском Селе, и Пушкин был у него в доме своим человеком). К нему в лицей заезжали Жуковский и Батюшков, ободряли его и давали советы (особенно сильно и благотворно было влияние Жуковского, который занял особое место среди дружеских привязанностей Пушкина). Благодаря лицейской свободе, Пушкин и его товарищи проводили время в обществе офицеров лейб-гусарского полка, стоявшего в Царском Селе, и именно там молодой поэт сдружился с одним из самых просвещенных людей эпохи – с П. Я. Чаадаевым.
Дружеские отношения с лейб-гусарами и свежая память о сражениях 1812–1815 годов заставили Пушкина перед окончанием Лицея мечтать о мундире; но отец, ссылаясь на недостаток средств, отказал, да и дядя убеждал предпочесть гражданскую службу. Пушкин без особой борьбы отказался от этой мечты и вскоре стал в своих стихах подсмеиваться над необходимостью "красиво мерзнуть на параде".