Пушкину попросту нравилось жить в развалинах. Это место с пустырем и виноградниками, окружавшими дом, гармонировало с романтическим представлением о себе как о "беглеце", живущем в "пустыне", как он называл шумный, перенаселенный Кишинев. Вообще, в сознании поэта ссылка неожиданно представилась как добровольное бегство из неволи, "каменного мешка" Санкт-Петербурга на волю. Пушкин предстал в образе добровольного изгнанника, и ссыльный в жизни, в стихах он:
Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края…
Пушкин пробыл в Кишиневе с 21 сентября 1820 года по 2 июля 1823-го. Поэт пользовался почти полной свободой, посещал самое разнообразное общество, охотно и много танцевал, ухаживал за дамами, участвовал в пирушках, играл в карты. Из-за карт и женщин у него было несколько "историй" и дуэлей; "в последних он держал себя с замечательным самообладанием, но в первых слишком резко и иногда буйно выказывал свое неуважение к кишиневскому обществу" (А. Кирпичников).
Несмотря на вольную жизнь, Пушкину не сиделось в Кишиневе, и генерал Инзов охотно отпускал его в отлучки. В конце 1822 года во избежание неприятных последствий очередной карточной истории Инзов услал поэта в командировку в Измаил. В степи Пушкин встретился с цыганским табором и бродил с ним некоторое время, позабыв о цели своей поездки (это "путешествие" нашло отражение в поэме "Цыганы"). Пушкин часто бывал также в имении Каменка вблизи Киева, в Тульчине, проезжал через Васильков.
Сторонний наблюдатель мог бы сказать, что Пушкин вел праздное существование, не обремененное умственными усилиями, но на деле его внутренняя, духовная жизнь была невероятно интенсивной. Занятия поэта были настолько напряженнее и плодотворнее петербургских, что ему казалось, будто он впервые познал "и тихий труд и жажду размышлений" ("Чаадаеву"). Он много читал, "чтоб в просвещении стать с веком наравне" и много работал: в первые полтора года кишиневской ссылки Пушкин написал более 40 стихотворений, поэму "Кавказский пленник" (окончена 20 февраля 1822 года в Каменке), подготовил "Бахчисарайский фонтан". В 1821 году Пушкин набросал поэму из русской жизни "Братья-разбойники", однако остался недоволен и сжег, напечатав, впрочем, отрывок, основанный на реальном происшествии, случившемся в Екатеринославе, – бегстве двух закованных арестантов вплавь (другими материалами поэмы он воспользовался позднее, создавая балладу "Жених").
Пушкин работал над пьесой, обличающей крепостное право (барин проигрывает в карты своего старого дядьку-воспитателя), над трагедией, героем которой должен был быть защитник новгородской свободы Вадим, обдумывал поэму на тот же сюжет; собирал материал для поэмы "Владимир", построенной на былинах, "Слове о полку Игореве" и даже опусах М. Хераскова . Под впечатлением аракчеевского режима Пушкин написал ряд стихотворений (в том числе поэму "Гавриилиада") не для печати. Кроме того, поэт вел дневник греческого восстания, писал "Исторические замечания" и производил целый ряд исторических, историко-литературных и психологических изысканий.
Пушкин способствовал созданию вокруг своей лирики и личности ореола таинственности и намеков на затаенную страсть. В частности, он сознательно вызывал слухи о автобиографическом характере поэмы "Бахчисарайский фонтан", что, разумеется, подогревало интерес современников. Однако отношение поэта к литературе имело и другую сторону, резко контрастирующую с "байроническим" стилем жизни – Пушкин остро нуждался в деньгах: жалованье его было ничтожно, отец фактически отказал в материальной помощи. Бытовое положение поэта было трудным и уязвимым: репутация ссыльного, постоянные финансовые затруднения в среде людей обеспеченных и широко тративших деньги, незначительный чин коллежского секретаря и двусмысленность самого положения поэта в обществе, где все определялось чинами. Обстоятельства жизни заставляли Пушкина чувствовать себя профессиональным литератором, что противоречило обычным в то время представлениям о поэте как "ленивце праздном", для которого стихи – не более чем развлечение, и уж, во всяком случае, никак не источник дохода. А между тем, как пишет Ю. Лотман, популярность поэзии Пушкина и быстрый рост читательского спроса на нее, могли приносить хорошие гонорары.
На этом пути было много препятствий: отсутствие в России законов, регулирующих авторское право, удаленность Пушкина от издательств. "Однако основным препятствием было другое, – пишет Ю. Лотман. – В русской литературе господствовало представление о том, что поэзия – подарок богов, а не труд, и получать за нее денежное вознаграждение унизительно для поэта. Тем более несовместимыми казались денежные заботы с позицией романтического изгнанника, которому, согласно поэтическим штампам, приличествовала гордая бедность". Борьба за права литератора была длительной, но Пушкин ее выиграл, заложив основы профессиональной литературы и авторского права в России.
Во время пребывания в Кишиневе Пушкин поддерживал тесные отношения с декабристами. Вообще, обстановка, в которую он попал, была насыщена революционными флюидами. Город находился на перекрестке военных и политических конфликтов, потрясавших в то время Южную Европу (когда в 1821 году вспыхнуло восстание в турецкой Молдавии, Пушкин оказался в самом центре событий). Эти настроения отразились в творчестве поэта. Постоянное общение с В. Ф. Раевским, Орловым (членом декабристского Ордена Русских Рыцарей, ориентированного на тактику решительных действий) сделало Пушкина выразителем наиболее радикальных политических идей декабристского движения 1821–1822 годов. Он объявил себя сторонником идеи тираноубийства, настойчиво обсуждавшейся в конспиративных кругах.
Сведения об обстановке в Кишиневе стали доходить до правительства, а в 1821 году член Коренной управы Союза Благоденствия М. К. Грибовский представил подробный донос с разъяснением характера и задач "Союза Благоденствия". Над Орловым и его окружением стали собираться тучи, началась усиленная слежка; в ответ Орлов предложил план немедленных революционных действий, который был отклонен.
О том насколько Пушкин был вовлечен в поток революционных событий, свидетельствует услуга, которую он оказал декабристскому движению, предупредив В. Ф. Раевского о грозящем ему аресте. Пушкин, как сообщает сам Раевский в мемуарах, услышал, что генерал Сабанеев требовал от Инзова арестовать Раевского, и предупредил декабриста об опасности. Раевский успел сжечь "все, что нашел лишним", хотя к предупреждению отнесся небрежно. После его ареста в руки правительства попал ряд важных бумаг, и можно предположить, что если бы Пушкин не предупредил Раевского, то последствия обыска были бы для декабристов катастрофическими.
Почему же декабристы не предложили Пушкину вступить в тайное общество? Видимо, сыграли свою роль два фактора: с одной стороны, нежелание подвергать талант поэта опасности, с другой – понимание того, что Пушкин, находящийся в поле усиленного наблюдения правительства, может привлечь к обществу нежелательное внимание властей. Кроме того, политические наставники поэта не видели в нем безоговорочного гражданского героизма.
В феврале 1822 года состоялся разгром кишиневского кружка, началось следствие. Атмосфера слежки, доносов, разрушение круга друзей и единомышленников сделали дальнейшее пребывание Пушкина в Кишиневе исключительно тяжелым, и он обрадовался возможности служебного перевода в Одессу, в канцелярию графа Воронцова. Вот как Пушкин в письме к брату от 25 августа 1823 года описывает свое переселение: "Здоровье мое давно требовало морских ванн; я насилу уломал Инзова, чтобы он отпустил меня в Одессу. Я оставил мою Молдавию и явился в Европу (в первых числах июня); ресторации и итальянская опера напомнили мне старину и, ей-богу, обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе".
Пушкин находился в Одессе до 1 августа 1824 года. Этот короткий период был одним из наиболее противоречивых в его жизни. Вначале поэт чувствовал только отрадные стороны одесской жизни и был захвачен удовольствиями жизни в большом городе с ресторанами, театром, итальянской оперой, блестящим и разнообразным обществом. Эта жизнь увлекла Пушкина, который произвел на одесскую молодежь двоякое впечатление: для одних он был образцом байронической смелости и душевной силы; другие видели в нем "какое-то бретерство, suffisance и желание осмеять, уколоть других" ("Записки" Н. В. Басаргина).
Однако "медовый месяц" жизни Пушкина в Одессе был непродолжителен: уже в ноябре 1823 года он называл ее прозаической, жаловался на отсутствие русских книг, а в январе 1824 года мечтал убежать не только из Одессы, но и из России. Весной у него начались настолько крупные неприятности с начальством, что он оказался в худшем положении, чем когда-либо прежде. Граф Воронцов и его чиновники смотрели на Пушкина с точки зрения его пригодности к службе, не принимая претензий на "высшее значение". Поэт озлоблялся и мстил эпиграммами, едкость которых чувствовал и сам граф, имевший полную возможность уничтожить коллежского секретаря Пушкина.
Кроме того, поэта мучило безденежье, которое ощущалось в Одессе значительно острее, чем в патриархальном Кишиневе. В Кишиневе бедность напоминала о поэзии, в Одессе – о неоплаченных счетах. Пушкин писал брату: "Изъясни отцу моему, что я без его денег жить не могу. Жить пером мне невозможно при нынешней цензуре; ремеслу же столярному я не обучался, в учителя не могу идти; хоть я знаю Закон Божий и 4 правила – но служу и не по своей воле – и в отставку идти невозможно. Все и все меня обманывают – на кого же, кажется, надеяться, если не на ближних и родных. На хлебах у Воронцова я не стану жить – не хочу и полно – крайность может довести до крайности".
Отпечаток на одесскую жизнь Пушкина наложила и дружба с А. Н. Раевским, определившая его отношения с широким кругом одесского общества. Александр Раевский, вероятно, ревновал Пушкина к его ранней славе и находил утешение в том, чтобы внушать дамам ужас перед своими мефистофельскими выходками. В Одессе он наслаждался скандальной славой нарушителя общественных условностей, а с Пушкиным его связала своеобразная "игра в дружбу" и столь же характерная "игра в литературу", перенесенную в жизнь и быт. Участники этой игры в обществе вели себя дерзко, "выворачивая" наизнанку все понятия: любовь следовало отвергать, но ненависть была неотразима, дружба подразумевала предательство.
Пушкину эта игра в литературные страсти позволяла на время забыть о реальных изменах, которые преследовали его в последние месяцы жизни в Кишиневе и не оставляли и в Одессе. Измена и предательство стали постоянным предметом размышлений поэта, который в 1835 году писал об этом времени:
Я зрел врага в бесстрастном судии,
Изменника – в товарище пожавшем
Мне руку на пиру, – всяк предо мной
Казался мне изменник или враг.
В контексте таких настроений делается объяснимой и беспримерная мрачность некоторых стихов Пушкина одесского периода ("Свободы сеятель пустынный…", "Демон", "Недвижный страж дремал на царственном пороге…", "Зачем ты послан был и кто тебя послал?" и др.).
Жизнь в Одессе ознаменовалась для Пушкина несколькими страстными влюбленностями (и многими мелкими интрижками). По свидетельству М. Н. Волконской, "как поэт, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался. <…> В сущности, он обожал только свою музу, но поэтизировал все, что видел". Тем резче бросается в глаза подлинная страстность трех его глубоких увлечений в Одессе.
Первой в этом ряду стоит Амалия Ризнич – жена местного негоцианта, с которой Пушкин познакомился в июле 1823 года. Именно о ней идет речь в "Отрывках из путешествия Онегина":
А ложа, где красой блистая,
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена?
Она и внемлет и не внемлет
И каватине, и мольбам,
И шутке с лестью пополам…
А муж – в углу за нею дремлет.
Другая – Каролина-Розалия-Текла Адамовна Собаньская, красавица полька, сестра жены Бальзака, воспетая безумно влюбленным в нее Мицкевичем и Пушкиным, который был ей обязан "опьянением любви, самой конвульсивной и самой мучительной". Она была любовницей и агентом начальника Южных военных поселений генерала Витта. Собаньская собирала для него данные о Мицкевиче и Пушкине, а позже оказывала шпионские услуги Бенкендорфу. Высланная после польского восстания 1830 года из России, она жаловалась на неблагодарность русского правительства.
Однако весной 1824 года обе эти любови были вытеснены чувством к Елизавете Воронцовой, жене графа Воронцова, под началом которого поэт состоял на службе. Ко времени описываемых событий граф Воронцов – когда-то либерал – успел прославиться своим честолюбием, беспринципностью и выходящей за рамки приличий угодливостью к императору и вышестоящему начальству. Воронцов был высокомерен по отношению к подчиненным и всем, кто был ниже него по положению. Когда Пушкин поступил в его распоряжение, граф принял в отношениях с ним свой обычный тон, подчеркивавший любезность начальника и непреодолимость дистанции между ним и подчиненными.
Поэзия была для Воронцова вздором. Ф. Вигель привел в своих "Записках" разговор с ним: "Раз сказал он мне: "Вы, кажется, любите Пушкина; не можете ли вы склонить его заняться чем-нибудь путным под вашим руководством?" – "Помилуйте, такие люди умеют быть только что великими поэтами", – отвечал я. "Так на что же они годятся?" – сказал он". Воронцов упорно отказывался видеть в Пушкине кого-либо, кроме мелкого канцелярского чиновника и считал своим долгом следить за опальным поэтом и доносить о его поступках вышестоящему начальству.
Пушкин в ответ писал злые эпиграммы на Воронцова, оскорблял его в письмах к друзьям (в июле 1824 года Пушкин писал: "Воронцов – вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое"). Сложные отношения вылились в конфликт, подогреваемый влюбленностью Пушкина и ревностью Воронцова. Формальным поводом стало неисполнение Пушкиным предписаний начальства.
Неурожай, засуха и саранча, поразившие Новороссийский край в 1823–1824 годах, заставили графа Воронцова возглавить борьбу с бедствием, и в числе чиновников, командированных "на саранчу", оказался Пушкин. Возможно, граф имел самые добрые намерения (генерал И. П. Липранди писал, что командировка якобы нужна была, чтобы "…иметь повод сделать о нем [Пушкине] представление к какой-либо награде"), но поэт, смотревший на свою службу как на простую формальность, на жалованье – как на "паек ссыльного", увидел в распоряжении графа желание его унизить. Он говорил друзьям о "кознях графа Воронцова из ревности; думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые разговоры о религии" (И. Пущин). Или: "В этом предложении он [Пушкин] увидел злейшую иронию, принижение честолюбивого дворянства и вероятно паче всего одурачение Ловеласа, подготовившего свое торжество" (П. Вяземский).
Предписание, полученное Пушкиным от Воронцова, было таково:
№ 7976
22 мая 1824 г.
Одесса
Отделение 1-е
Состоящему в штате моем ведомства
Коллегии Иностранных дел Господину Коллежскому
Секретарю Пушкину
Желая удостовериться о количестве появившейся в Херсонской губернии саранчи равно и том, с каким успехом исполняются меры, преподанные мною к истреблению оной, я поручаю вам отправиться в уезды Херсонский, Елисаветградский и Александрийский. По прибытии в города Херсон, Елисаветград и Александрию явитесь в тамошние общие уездные Присутствия и потребуйте от них сведения: в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются. После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась, и обозреть, с каким успехом действуют употребленные к истреблению оной средства и достаточны ли распоряжения, учиненные Уездными Присутствиями.
Обо всем что по сему вами найдено будет рекомендую донести мне.
Нов<ороссийский> Г<енерал->Г<убернатор> и П<олномочный> Н<аместник> Б<ессарабской> Области
<Подпись>
Пушкин выехал из Одессы 23 мая. 25 и 26 мая (день своего рождения) он провел в Сасовке Елизаветградского уезда у тамошнего предводителя дворянства и вернулся в Одессу 28 мая, пробыв в командировке 5 дней, хотя для выполнения поручения нужно было не менее месяца. Пушкин, по-видимому, даже не собирался следовать полученному предписанию. По возвращении он якобы представил Воронцову знаменитый стихотворный рапорт о саранче ("Саранча летела, летела / И села. / Сидела, сидела, все съела /. И вновь улетела"). Реальность этого рапорта ничем не подтверждена, и, скорее всего, он является не более чем анекдотом. По словам очевидцев, поэт "явился к графу Воронцову в его кабинет. Разговор был самый лаконический; Пушкин отвечал на вопросы графа повторением последних слов его; например: "Ты сам саранчу видел?" – "Видел". – "Что ее много?" – "Много" и т. д.".