26 мая 1829 года Пушкин приехал в Тифлис, куда уже прибыло распоряжение о секретном надзоре за ним. Он провел в Тифлисе около 2-х недель и потом отправился в действующую армию, с которой вошел в Арзрум. Пушкина видели в передовой цепи атакующих казаков – солдаты с недоумением смотрели на штатскую фигуру в цилиндре и, считая его священником, звали "батюшкой". Однако "во время пребывания в отряде Пушкин держал себя серьезно, избегал новых встреч и сходился только с прежними своими знакомыми, при посторонних же всегда был молчалив и казался задумчивым". Результатом путешествия стал ряд кавказских стихотворений и "Путешествие в Арзрум".
В начале июня он виделся на Кавказе с лицеистом Вальховским, Н. Раевским-сыном, с братом Пущина Михаилом, со ссыльными декабристами. На одном из горных перевалов Пушкин встретил гроб с телом убитого в Персии Грибоедова.
Неприятности, связанные с тем, что командующий армией генерал Паскевич слишком ревностно выполнял поручение о надзоре за поэтом, вынудили Пушкина покинуть Кавказ. В Петербурге его ждали тягостные объяснения с Бенкендорфом по поводу самовольной поездки. Кроме того, Бенкендорф устроил ему разнос по совсем уж неслыханному поводу: поэту было запрещено не только публиковать, но и показывать друзьям произведения, не прошедшие цензуры.
Выбранив Пушкина за чтение "Бориса Годунова", Бенкендорф напомнил требование представлять все новые произведения государю, стремясь установить с Пушкиным отношения надзирателя и непослушного юнца. Поэт противился этому, он поддерживал стиль светского равенства, а потому обращался к своему цензору только по-французски, устраняя необходимость прибегать к унизительно-бюрократическому тону. В ответ поэт получал строгие выговоры по всякому поводу, вынужден был оправдываться и благодарить за отеческие наставления. Следует вспомнить, как не терпел Пушкин "покровительства позор" даже со стороны друзей, чтобы представить себе, каково было ему терпеть все это от Бенкендорфа.
Венцом всему стало учреждение секретного надзора над Пушкиным, который был официально отменен много лет спустя после гибели поэта. Обстоятельства складывались совсем не так, как представлялось Пушкину, когда он покидал кабинет царя в Кремле.
Положение Пушкина к концу 1820-х годов стало очень тяжелым. В литературных кругах создалась далеко не лучшая ситуация: начал складываться союз продажных литераторов и тайной полиции, вперед выдвинулась фигура писателя и тайного осведомителя Фаддея Булгарина, в руках которого к концу 1820-х годов оказалась самая популярная в России газета "Северная пчела", журналы "Сын отечества" и "Северный архив". Литераторам пушкинского круга после закрытия декабристских изданий печататься было негде.
И в этих условиях очевидной травли Пушкин задумал жениться. В 1826 году он сватался к С. Ф. Пушкиной, в 1828-м – к А. Олениной, не сомневаясь в положительном ответе, но отец невесты отказал "неблагонадежному" Пушкину. 1 мая 1829 года поэт просил руки Натальи Гончаровой и получил неопределенный ответ, более похожий на отказ, а в марте 1830-го П. Вяземский сообщал, что Пушкин чуть ли не помолвлен с Екатериной Ушаковой. В марте же 1830 года, в самый разгар журнальной войны с Булгариным, поэт отправился в Москву. Здесь он снова встретил Наталью Гончарову, 5 апреля обратился к ее матери с решительным письмом, а на следующий день сделал вторичное предложение, которое на этот раз было принято.
Сразу же обнаружились трудности. Родители невесты опасались политической репутации жениха, и Пушкин, памятуя об истории с Олениной, обратился к Бенкендорфу с сообщением о намерении жениться и просьбой удостоверить его благонадежность. Шеф жандармов известил Пушкина, что государь принял известие о готовящейся женитьбе Пушкина с "благосклонным удовлетворением" и, кроме прочего, писал: "Полиции не давалось распоряжения иметь за Вами надзор. Советы, которые я, как друг, изредка давал Вам, могли пойти Вам лишь на пользу, и я надеюсь, что с течением времени Вы в этом будете все более и более убеждаться. Какая же тень падает на Вас в этом отношении? Я уполномачиваю Вас, милостивый государь, показать это письмо всем, кому вы найдете нужным".
Были трудности и другого рода – денежные. Семейство Гончаровых стояло на более высокой ступени общественной лестницы, чем Пушкины, но было еще беднее. Приняв предложение Пушкина (помолвка состоялась 6 мая 1830 года), Гончаровы со свадьбой не спешили, требуя, чтобы жених обеспечил приданое. С большим трудом Пушкин выпросил у отца деревеньку Кистеневку, расположенную в Нижегородской губернии, вблизи от имения Болдино.
В денежных хлопотах прошло лето. Настроение было тяжелое: Пушкин в очередной раз поссорился с будущей тещей и в раздражении написал невесте письмо, в котором возвращал ей слово. 31 августа поэт покинул Москву. Приближалась осень – "пора стихов". 3 сентября Пушкин приехал в Болдино, рассчитывая за месяц управиться с делами, заложить деревню и вернуться в Москву справлять свадьбу. Ему было досадно, что за всеми делами пропадет лучшее рабочее время. Кроме того, осенний "урожай" стихов был основным источником существования в течение всего года, а деньги были нужны. С ними была связана независимость – возможность жить без службы, и счастье – возможность семейной жизни.
Пушкин ехал в Болдино в подавленном настроении. Работать было необходимо и очень хотелось, но обстоятельства складывались так, что, по всей видимости, ничего не должно было удаться. Не случайно первыми стихотворениями этой осени стали мрачные "Бесы" и отдающая глубокой усталостью "Элегия" ("Безумных лет угасшее веселье…") Однако тоскливое настроение скоро изменилось: пришло "прелестное" письмо от невесты, которое "вполне успокоило" поэта. Кроме того, покинуть Болдино оказалось невозможным – свирепствовала холера, и вокруг были карантины – а это сулило длительное пребывание в деревне. 9 сентября он осторожно пишет Наталье, что задержится дней на двадцать, и в тот же день Плетневу, – что приедет в Москву "не прежде месяца". И с каждым днем, поскольку эпидемия усиливалась, срок отъезда все более отодвигался и увеличивалось время для поэтического труда. Пушкин оставался в Болдине до декабря в полном уединении, но с таким приливом вдохновения, какого у него давно не бывало.
По возвращении из деревни поэт написал своему другу и издателю Плетневу: "Вот что я привез сюда: две последние главы "Онегина", восьмую и девятую, совсем готовые в печать; повесть, писанную октавами (стихов 400) [ "Домик в Коломне"], которую выдам anonyme; несколько драматических сцен или маленьких трагедий, именно: "Скупой рыцарь", "Моцарт и Сальери", "Пир во время чумы" и "Дон Жуан". Сверх того написал около тридцати мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все (весьма секретное, для тебя единого): написал я прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется, и которые напечатаем также anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает".
Главное – в Болдине был закончен роман "Евгений Онегин", над которым Пушкин работал 7 лет 4 месяца и 17 дней. Когда "Евгений Онегин" вышел из печати, то был моментально раскуплен и вызвал оживленные толки. Полевой считал это произведение воплощением романтизма, а романтик Бестужев возмущался ничтожностью сюжета. Читатели были в восторге от изящества формы и жизненности содержания (публика сразу же стала искать ту, с которой была "списана" Татьяна, а Пушкина считали прототипом Онегина). Большинство же критиков, признавая "редкое дарование" и называя автора "любимым поэтом", не нашли в поэме ни плана, ни связи, ни характеров; только много позднее появились похвальные критические заметки, в которых "Евгений Онегин" был представлен как "полное и верное воспроизведение жизни русского дворянства того времени, во всех ее разнообразных областях и оттенках" (А. Кирпичников).
Что касается остальных произведений, написанных в Болдине, то "Домик в Коломне" – это "игрушка, сделанная рукой великого мастера" (Белинский). Маленькую трагедию "Скупой рыцарь" Пушкин приписал несуществующему английскому поэту Ченстону из-за того, что в пьесе использованы семейные воспоминания. Пьеса "Моцарт и Сальери (в рукописи озаглавлена "Зависть") отражает размышления поэта о развитии низкой страсти в сильной душе, о различии между гением и талантом. "Пир во время чумы" – ряд сцен, переведенных с английского (Джон Вильсон "The City of the Plaque"), но песня Мери и песня президента сочинены Пушкиным. Четыре сцены "Каменного гостя" образуют драму, создавая которую Пушкин взял от предшественников только типаж Лепорелло и развязку: все остальное – плод его собственного воображения.
"Повести Белкина" (вместе с "Летописью села Горюхина") – важный шаг в литературной карьере Пушкина. Они стали первыми законченными произведениями Пушкина-прозаика. Вообще, "Маленькие трагедии" и "Повести Белкина" знаменовали собой начало нового этапа не только в творчестве Пушкина, но и в русской словесности. Благодаря принципиальному отказу от односторонней точки зрения на описываемые события, Пушкин преодолел традиционное разделение героев на "положительных" и "отрицательных" и проложил дорогу "психологическому роману", которым славилась русская литература второй половины XIX–XX века. Критика встретила "Повести Белкина" крайне враждебно, но они раскупались и читались с удовольствием, и Пушкин, больше доверявший публике, чем критике, счел опыт удавшимся.
5 декабря Пушкин вернулся в Москву к невесте, а 19 января пришло известие о смерти Дельвига (с этого момента вдова и братья покойного товарища стали предметом его заботы). 18 февраля 1831 года в Москве в церкви Большого Вознесения Пушкин обвенчался с Натальей Гончаровой, которой шел девятнадцатый год. "Я женат – и счастлив, – писал он Плетневу. – Одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется я переродился".
Наталья Николаевна Гончарова была моложе мужа на тринадцать лет, отличалась нежной, акварельной красотой, прекрасной фигурой и величественным ростом (выше Пушкина). Она выделялась тактом и аристократической простотой манер, держалась ласково и одновременно с холодноватым достоинством. Она вышла за Пушкина без страстного увлечения. Он не был красив, не был богат и во всех отношениях не мог считаться блестящей партией, но брак открывал ей дорогу в самое блестящее общество Петербурга. Решающую роль в решении о замужестве сыграло, видимо, желание избавиться от тяжелого деспотизма матери.
В мае 1831 года Пушкины выехали из Москвы и, не задерживаясь в Петербурге, отправились в Царское Село. Там поэт оставался безвыездно до конца октября, отделенный от Петербурга холерой, и почти ежедневно видясь с живущим в Селе Жуковским (третьим в их беседе часто бывал юный Гоголь), Пушкин вступил с ним в своеобразное соперничество на поприще обработки сказок, написав "Сказку о царе Салтане" и "Сказку о попе и работнике его Балде".
Тогда же в июле Пушкин через графа Бенкендорфа попросил позволения работать в архивах, чтобы "исполнить давнишнее желание написать историю Петра Великого и его наследников до Петра III", и получил официальное извещение о том, что ему разрешается пользоваться государственными архивами. Пушкину даже было положено жалованье как государственному служащему. Несколько позже поэт уведомил военного министра о своем намерении работать над биографией Суворова и под этим предлогом получил доступ к материалам, касающимся восстания Пугачева.
Переехав в Петербург, Пушкин принялся за работу в архивах, не оставляя и литературные труды. Летом 1832 года он услышал рассказ о некоем Островском, который, вследствие притеснений богатого соседа, лишился имения и сделался врагом общества – так родилась идея повести "Дубровский". Она была написана довольно быстро, но, приближаясь к развязке (и продолжая в то же время собирать в архивах материалы для истории Пугачевского бунта), Пушкин стал обдумывать другой роман – из эпохи Пугачевщины, а "Дубровского", наскоро набросав две эффектные сцены, оставил в рукописи (он был напечатан только в 1841 году). Одновременно с "Дубровским", Пушкин работал над "Песнями западных славян".
В 1832 году Наталья Николаевна родила первого ребенка – дочь Машу, в 1833-м – сына Сашу, в 1835-м – сына Гришу, в 1836 году – дочь Наташу. В III главе "Евгения Онегина" Онегин иронически характеризует семейство Лариных словами: "простая русская семья". Сейчас поэт сходными словами мог бы охарактеризовать свой идеал семейной жизни, который противостоял представлениям о модном браке и светском открытом доме. Пушкин в письмах к жене простонародно грубоват. Все письма написаны по-русски, хотя дома он обычно разговаривал с женой по-французски. Детей он называет не Marie и Alexandre, а Машка, Сашка или "рыжий Сашка", позже в его письмах появился Гришка.
Вообще же, поэт был не в восторге от жизни в Петербурге. Краеугольным камнем пушкинской программы была личная независимость, но именно она в николаевском "свинском Петербурге" оказалась наименее достижимой. Пушкин по-прежнему очень любил жену, но был не доволен положением своих дел. 23 февраля 1883 года он писал: "Жизнь моя в Петербурге ни то ни се. Заботы мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете; жена моя в большой моде; все это требует денег, деньги достаются мне через мои труды, а труды требуют уединения".
Летом 1833 года Пушкин жил на даче на Черной речке, откуда ежедневно ходил в архивы работать над эпохой пугачевщины, имея в виду одновременно и исторический очерк, и роман (будущую "Капитанскую дочку"). В августе он испросил себе двухмесячный отпуск и побывал в пугачевских местах – Казани, Симбирске, Оренбурге, Уральске. Потом около года провел в Болдине, где привел в порядок "Записки о Пугачеве", перевел две баллады Мицкевича, закончил "Сказку о рыбаке и рыбке" и написал поэму "Медный всадник", которая не была пропущена цензурой. К 1833 году относятся сказки: "О мертвой царевне и семи богатырях" и "Золотой петушок", а также поэма "Анджело".
1 января 1834 года Пушкин записал в дневнике: "Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры – что довольно неприлично моим летам". Пушкин вышел в отставку в 1824 году в чине коллежского секретаря, и Николай I, по совету Бенкендорфа принимая его на службу, дал поэту следующий придворный чин – камер-юнкера. Формально это было правильно, но по существу Пушкин чувствовал себя оскорбленным.
Во-первых, он оказался прикован к Петербургу и двору и был обязан являться на все официальные церемонии в мундире, выслушивая поучения и замечания не только Бенкендорфа, но и обер-камергера двора. Во-вторых, камер-юнкерское звание было незначительным и его, как правило, получали молодые люди, ничем себя не зарекомендовавшие. Появление тридцатипятилетнего поэта, отца семейства в этой толпе давало поводы для насмешек и одновременно демонстрировало, что быть поэтом, с точки зрения Николая I, означало не быть никем.
Пушкин не мог не принять должность, но открыто демонстрировал свое недовольство: отказался шить мундир, пропускал придворные церемонии, вызывая недовольство царя. Наталья Гончарова отнеслась к камер-юнкерству мужа иначе. Ей едва исполнилось двадцать два года, ей хотелось блистать в свете, а как жена придворного она становилась участницей не только торжественных балов и приемов в Зимнем дворце, но и пользовавшихся гораздо большим престижем раутов в Аничковом дворце, куда допускались лишь избранные. Наталье льстило, что ее красота произвела впечатление на самого царя, который за ней ухаживал.
В петербургском свете Пушкин и его жена были "в моде", но их не любили и охотно распространяли о них самые ядовитые сплетни. Наталья Николаевна возбуждала зависть и клевету, но еще сильнее ненавидели самого Пушкина, прошлое которого одни находили сомнительным, другие – просто ужасным, и характер которого, и прежде не отличавшийся сдержанностью, теперь бывал резок до крайности. Его агрессивное самолюбие, злые характеристики, эпиграммы и высказывания возбуждали к нему злобу очень влиятельных людей.
В конце апреля 1834 года Пушкин написал письмо жене, в котором как бы по секрету сообщал, что, сказавшись больным, не пошел поздравлять наследника престола с совершеннолетием. В нем содержалась ироническая оценка придворных обязанностей, навязанных Николаем I. Письмо было вскрыто на почте и попало к царю. Пушкин был крайне возмущен: "Какая глубокая безнравственность в привычках нашего Правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться!" Поэт подал в отставку, но она не была принята, и ему пришлось униженно просить о прощении.
Пушкин, конечно же, еще во время южной ссылки знал, что его письма подвергаются перлюстрации, но он и представить не мог, что будет прочитана его интимная переписка. С этих пор он начал отправлять жене письма, рассчитанные на посторонний глаз, содержащие прямые оскорбления. Так Пушкин не без оснований подозревал почт-директора А. Я. Булгакова, который распечатывал чужие письма, разнося потом по знакомым пикантные новости, а копии с прочтенных депеш направлял Бенкендорфу. Пушкин предупреждал жену быть осторожнее в письмах, так как в Москве "состоит почт-директором негодяй Булгаков, который не считает грехом ни распечатывать чужих писем, ни торговать собственными дочерьми". Упоминание о "торговле собственными дочерьми" было обдуманным ударом: ходили скандальные слухи о близости младшей дочери А. Я. Булгакова Ольги с Николаем I. Упоминая этот слух, Пушкин лишил почт-директора возможности передать копию письма начальству и приобрел злейшего врага.
Другим недругом поэта был министр народного просвещения С. Уваров – видный государственный деятель николаевской эпохи, автор формулы "самодержавие, православие, народность". Яркую характеристику графу Уварову дал историк С. Соловьев: "Уваров был человек, бесспорно, с блестящими дарованиями <…>, но в этом человеке способности сердечные нисколько не соответствовали умственным. Не было ни одной низости, которой он не был в состоянии сделать".
Уваров усиленно напрашивался на роль покровителя Пушкина, но когда тот оттолкнул все попытки сближения, Уваров начал кампанию светской клеветы против него. Одновременно он стал утеснять поэта по служебной линии, добившись того, чтобы журнал Пушкина "Современник" проходил кроме цензуры Бенкендорфа еще и обычную, и приставил к делу наиболее глупых и трусливых цензоров. В отместку Пушкин опубликовал в журнале "Московский наблюдатель" злую сатиру на Уварова, недоумевая впоследствии, как тот мог принять на свой счет портрет "низкого скупца, негодяя, ворующего казенные дрова, подающего жене фальшивые счета, подхалима, ставшего нянькой в домах знатных вельмож".