Выплывает нехорошее дело с Абакумовым. Рюмин обвиняет его в серьезных делах. Коба вызвал Абакумова на Политбюро, оправдывался он плохо. Говорили больше часа наедине, только Коба, Георгий, Вячеслав, Булганин и я.
Похоже, что парень запутался, а может запутали, зазнался. Виктор мужик видный, а на бабах и барахле погорел не один он. На этом можно и полностью скурвиться, даже если знаешь все вербовочные подходы противника.
Примеры были.
Георгий настроен решительно, хочет крови. Абакумов был в хороших отношениях с Кузнецовым, дело его вел, но замазывал. А Георгий Кузнецова терпеть не мог. Кузнецов и Вознесенский конечно м…даки и получили по заслугам. Но Виктор в политику вроде не играл.
А может и начал играть. Это нам тоже знакомо. Был работник, потом полезли амбиции. А тут подхалимы. А парень молодой, а товарищ Сталин любит, но в политику не двигает. А в жандармах надоело. А там пошло поехало.
Надо разбираться.
Коба образовал комиссию, будем разбираться.
Комментарий С. Кремлёва
2 июля 1951 года старший следователь МГБ СССР М.Д. Рюмин направил заявление на имя И.В. Сталина с серьёзными обвинениями в адрес министра ГБ СССР Виктора Абакумова.
"Продвинутые" историки считают, что инициатива Рюмина была результатом исключительно "аппаратных игр", а само заявление Рюмин якобы написал в кабинете то ли Маленкова, то ли будущего министра ГБ Игнатьева, который был тогда завотделом ЦК, и чуть ли не по приказанию последних.
Но это вряд ли…
Всё началось с заявления Рюмина – вполне рядового сотрудника центрального аппарата МГБ СССР. Попасть в поле зрения высшего политического руководства просто так – ни с того ни с сего – Рюмин не мог. Он должен был как-то "засветиться", и его инициативное заявление могло стать здесь исходной точкой. А уж далее могли возникнуть варианты. Скажем, не исключено, что Рюмин не сразу обратился к руководству ЦК и тем более к Сталину. Вначале Рюмин мог пойти, например, к Серову, потому что первый заместитель министра пусть и не ГБ, а внутренних дел Серов и Абакумов были в плохих отношениях ещё с войны, а Серов был близок с Хрущёвым. Отстранение же Абакумова было выгодно обоим – и Хрущёву, и Серову. Не говоря уже о кремлёвских "кротах" и их зарубежных хозяевах, которые заглядывали далеко вперёд.
Было бы разумно для Рюмина заручиться вначале и поддержкой самого Хрущёва. К тому же Хрущёв после переезда в Москву в конце 1949 года имел отношение к курированию МГБ.
То есть "аппаратные игры" (не со стороны Маленкова и Берии, а других) могли иметь место. Однако вряд ли надо сомневаться, что действия Рюмина были в исходной точке действиями самого Рюмина.
При этом Рюмин не был первым в подобного рода действиях – весной 1946 года сам Абакумов – тогда руководивший контрразведкой "Смерш" НКО СССР – инициировал "дело ВВС", а затем, сообщив Сталину о неблагополучии в НКГБ СССР, обеспечил снятие с должности наркома В.Н. Меркулова и 4 мая 1946 года сам стал наркомом ГБ СССР.
Объективные основания для обвинений, выдвинутых Абакумовым, увы, имелись – как в отношении бывшего командующего ВВС Новикова, так и Меркулова. Меркулов был понижен в его государственном статусе, Новиков и вообще был осуждён и амнистирован только в мае 1953 года.
Возвращаясь же в 1951 год, можно сказать, что и для обвинений против Абакумова тоже имелись, увы, объективные основания.
4 июля 1951 года постановлением Политбюро была образована комиссия по проверке заявления Рюмина. В комиссию вошли два члена Политбюро (Маленков и Берия), председатель Комитета партийного контроля при ЦК М.Ф. Шкирятов и заведующий отделом партийных профсоюзных и комсомольских органов ЦК С.Д. Игнатьев, в августе 1951 года назначенный министром ГБ СССР вместо Абакумова.
Пожалуй, характерно, что Сталин не ввёл в комиссию по разбору заявления Рюмина секретаря ЦК Хрущёва, ограничившись минимально возможным составом.
Характерно и то, что Хрущёва не было в кабинете Сталина в ночь с 4 на 5 июля 1951 года, когда там шёл первичный разбор с Абакумовым.
В то время объективно уже складывались условия для начала разложения и перерождения морально и политически неустойчивой части советских "верхов". "Ленинградское дело" показало это наглядно. Так что сразу же исключить некую вину Абакумова комиссия Политбюро не могла. Абакумов вполне мог запутаться в политиканских дрязгах не высшего руководства (там таковых дрязг просто не было), а в дрязгах ряда представителей "молодой" части советского руководства, психологически и нравственно схожих с расстрелянными Кузнецовым и Вознесенским.
Нельзя было также заранее исключать, что Абакумова, использовав некоторую его амбициозность, могли впутать и в шашни антисталинских группировок в столичной элите, в том числе связанной с еврейскими националистами (читай – с зарубежными антисоветскими кругами).
Письменные объяснения Абакумова, направленные им Сталину 5 июля 1951 года, выглядели путано. 11 июля постановлением ЦК Абакумов был снят с поста министра и исключён из партии. Его дело передавалось в суд.
17 июля Абакумов был арестован, а 21 августа 1951 года материалы следствия по делу Абакумова были впервые направлены Игнатьевым Сталину, Маленкову и Берии. При этом существенно, что до 12 февраля 1952 года следствие вела Главная военная прокуратура, а не МГБ СССР. Похоже, что таким образом Сталин хотел обеспечить объективность следствия. И если бы военные следователи, которым не было нужды оговаривать Абакумова, ничего не установили, вряд ли следствие так затянулось бы.
Сталин отправился на Кавказ 10 августа 1951 года. По официальным данным, он вернулся в Москву 22 декабря 1951 года, но, по другим данным, он находился на Кавказе и в начале 1952 года. Во всяком случае, он не принимал у себя в кремлёвском кабинете никого до 12 февраля 1951 года. Причин отстранения Сталина от повседневного потока московских дел могло быть несколько, в том числе и та, что он тщательно изучал следственные дела Абакумова и ряда его подчинённых, арестованных вместе с Абакумовым.
Так или иначе, 12 февраля 1952 года Сталин собрал в 22 часа у себя Булганина, Берию, Маленкова, Молотова, Микояна, Кагановича и Хрущёва, то есть всё Политбюро, кроме Ворошилова, Андреева и Косыгина. Отвлёкшись на пять минут на первого заместителя министра авиационной промышленности Дементьева, Сталин затем провёл жаркое совещание, на котором с 22.10 до 23.05 присутствовали и Игнатьев с Рюминым. Последние десять минут перед тем, как все разошлись, министр ГБ и его новый заместитель в сталинском кабинете отсутствовали. Похоже, разговор был у Сталина со своими ближайшими сотрудниками не для ушей даже двух главных тогдашних чекистов.
В ту ночь 12 февраля 1952 года и было принято постановление Политбюро об изъятии "дела Абакумова и его группы" из Прокуратуры СССР и передаче его в ведение МГБ СССР.
Начался новый этап в деле Абакумова, который продолжался год. В этот же период начинается следствие и по делу врачей из Лечебно-санитарного управления Кремля (ЛСУК).
27 октября 1952 года Сталин имел отдельный разговор с Маленковым и Берией.
3 ноября 1952 года Сталин долго беседовал наедине с Маленковым, а затем в присутствии Маленкова – с Игнатьевым и его заместителями Рясным, Гоглидзе и Рюминым.
12 ноября 1951 года был снят Рюмин. 13 ноября он обратился с запиской к Сталину, из которой можно было понять, что Сталин был недоволен ходом следствия по делу Абакумова и делу врачей из Лечсанупра.
15 ноября 1951 года Игнатьев рукописной запиской докладывал Сталину о выполнении его указаний:
"Во исполнение Ваших указаний от 5 и 13 ноября с.г. сделано следующее.
1. Доставлена из Владимирской тюрьмы в МГБ СССР жена Кузнецова для допроса ее по поводу вредительства в лечебном деле и в преступных связях с работниками Лечсанупра Кремля.
2. К Егорову, Виноградову и Василенко (врачи из руководства ЛСУК. – С.К.) применены меры физического воздействия, усилены допросы их, особенно о связях с иностранными разведками…
3. Абакумов переведен из Лефортовской в Бутырскую тюрьму и содержится в ручных кандалах… Абакумов охраняется людьми, не знающими его, неизвестные ему…"
То, что "пытки" даже в МГБ Игнатьева не были нормой для следователей МГБ, между прочим, видно из следующего пункта записки Игнатьева:
"4. Подобраны и уже использованы в деле два работника, могущие выполнять специальные задания (применять физические наказания) в отношении особо важных и особо опасных преступников".
Если бы бессистемные избиения были для следствия нормой, специально подбирать "специалистов по физическому воздействию" не пришлось бы, не так ли?
Заслуживают внимания и два последних пункта записки Игнатьева:
"5. Власик (бывший начальник охраны Сталина, снят 23.05.1952 г. и переведён зам. начальника Баженовского исправительно-трудового лагеря в г. Асбесте Свердловской обл. – С.К.) через руководство МВД СССР вызван в Москву. После прибытия будет спрошен о связях с Егоровым и известных ему фактах преступного отношения врачей к лечению руководящих работников.
6. План выгодной для нас ликвидации радиоигр, ведущихся с противником с прибалтийских советских республик, представим Вам к 20 ноября. Эта работа возложена на тов. Рясного".
На первый взгляд шестой пункт записки не был связан с делом Абакумова и делом врачей, но его включение Игнатьевым в эту записку даёт, на мой взгляд, дополнительную пищу для размышлений.
У меня нет каких-либо добрых чувств к Семёну Игнатьеву. Сегодня есть все основания считать, что он, наряду с его давним знакомым по учёбе в Промышленной академии Никитой Хрущёвым, в конце февраля 1953 года стал одним из прямых палачей Сталина. Однако это не исключает некой объективно необходимой для СССР компоненты деятельности Игнатьева. Ведь, судя по всему, Игнатьев не был замаран сознательной изменой Родине. Он просто очень любил собственные интересы и интересы своего клана – формирующейся послесталинской Партоплазмы. Тем не менее в деле Абакумова вряд ли целесообразно видеть лишь его фальсификацию этой Партоплазмой.
То, что дело Абакумова было многослойным и сложным, видно, например, из роли в нём одного из заместителей Абакумова – тридцатишестилетнего генерала Питовранова. Он был арестован в октябре 1951 года, в апреле 1952 года активно давал показания в МГБ СССР о связях Абакумова и Кузнецова, давал показания на своего коллегу по МГБ генерала Огольцова (в то время министра ГБ Узбекской ССР). Тем не менее в ноябре 1952 года Питовранов был освобождён и восстановлен в должности, и 13 и 20 ноября 1952 года, 15 декабря 1952 года уже присутствовал на совещании у Сталина вместе с Игнатьевым, Гоглидзе и Огольцовым.
Между прочим, известный жонглёр историческими фактами Жорес Медведев (брат-близнец другого "жонглёра" – Роя Медведева) в своей книге "Сталин и еврейская проблема. Новый анализ" утверждает, что в период грузинских разборок по делу Барамия и массового переселения из Грузии в Казахстан враждебных элементов (см. запись в дневнике от 6/XI-51 и последующий комментарий) "Сталин, безусловно, не хотел иметь в Москве близкого Берии человека, каким был Гоглидзе" (с 26.08.51 г. – 1-й замминистра ГБ СССР. – С.К.). Медведев пишет далее:
"10 ноября 1951 года, то есть на следующий день после постановления ЦК ВКП(б) об "антипартийной группе т. Барамия" Гоглидзе был переведен на пост министра госбезопасности Узбекистана. После возвращения Сталина в Москву, по-видимому, по ходатайству Берии, Гоглидзе был возвращён в Москву (15 февраля 1952 года. – С.К.), но назначен не первым, а обычным заместителем министра…"
По части хроники перемещений Сергея Гоглидзе здесь всё верно, но вот насчёт причин…
27 октября 1951 года по "делу Абакумова" был арестован 36-летний заместитель министра ГБ СССР Игнатьева Евгений Питовранов. В 1945–1946 годах он был наркомом государственной безопасности как раз Узбекской ССР. Поэтому временное назначение Гоглидзе в Узбекистан, возможно, было связано с поручением Сталина разобраться с деятельностью Питовранова, его возможными связями и т. п. (Гоглидзе был опытным контрразведчиком). Такое моё предположение представляется тем более верным, что в тот же день, 15 февраля 1952 года, когда Гоглидзе вернулся в Москву, новым министром государственной безопасности Узбекской ССР был назначен Сергей Огольцов, до этого – первый заместитель министра ГБ СССР. Огольцов тоже отсутствовал в Москве недолго – уже через девять месяцев, 20 ноября 1952 года, он вновь стал первым заместителем министра ГБ СССР – вторым первым замом министра наравне с Гоглидзе.
Возможно, впрочем, что такая странная "ротация" Гоглидзе и Огольцова была своего рода психологической проверкой Сталиным двух видных руководителей спецслужб.
Между прочим, такой интересный руководящий расклад в МГБ СССР не мог не наводить действующего министра Игнатьева на мысль о шаткости уже своего положения. Опереться при этом он мог лишь на поддержку Хрущёва, а тот сам шатался.
Дело Абакумова оказывалось всё более тесно связанным с делами еврейских националистов и врачей из ЛСУК. Насколько можно судить по тем очень противоречивым сведениям, которые удается почерпнуть из рассекреченных архивных документов, сам Абакумов не был перерожденцем, сознательно предававшим Родину, но был весьма замаран в неблаговидных делах и мог знать многое или догадываться о многом.
Сталин же оказывался в очень сложном положении и, как и в 1937 году, терял чёткие ориентиры относительно того, кому можно, а кому уже нельзя доверять. Причиной же были не подозрительность и мифическая "паранойя Сталина", а обострение подрывной работы Запада в СССР и его серьёзные усилия по разложению неустойчивой части советской элиты.
При этом в конце 40-х – начале 50-х годов многие столичные евреи все более ощущали себя не гражданами СССР, а – духовно – гражданами Израиля. Когда в октябре 1948 года в Москву приехала Голда Меир, первый посол Израиля, то 13 октября, в день еврейского праздника Йом Кипур, у московской синагоги собралось до 50 тысяч евреев, среди которых были и старики, и подростки, и (!) офицеры. Толпа кричала: "Наша Голда! Шолом, Голделе! Живи и здравствуй!.."
Напомню, что в то время США ещё обладали атомной монополией, а в Москве жило более чем полсотни тысяч евреев, многие из которых работали в ключевых точках экономики управления, снабжения. Это была потенциальная уже не "пятая", а по крайней мере "пятидесятитысячная" антигосударственная колонна.
Абакумов же к евреям с некоторого момента благоволил и не очень это скрывал. Зато скрывал от Сталина некоторые потенциально опасные проявления еврейского национализма. Нет, "дело Абакумова" было очень, очень непростым и многослойным.
Проект обвинительного заключения по "следственному делу Абакумова – Шварцмана" министр ГБ Игнатьев представил Сталину 17 февраля 1953 года. По этому делу предполагалось проведение закрытого процесса, в отличие от намечаемого открытого процесса по делу врачей из ЛСУК.
Весь этот клубок противоречий в той руководящей среде, которая всё более скатывалась к политиканству, и вынуждал Сталина задумываться о быстрых и коренных реформах системы государственного управления с переносом центра тяжести проблем из ЦК в Совмин СССР и Верховный Совет СССР.
Однако вначале надо было провести давно назревший партийный съезд и осуществить реформы внутри ВКП(б).
18/VII-51
Абакумов арестован. Не знаю, что даст следствие. За все годы приходилось часто видеть, как много людей превратилось из хороших работников в сволочей. Не могу сразу сказать, скурвился Виктор или нет? Не могу. Пока разбирались в комиссии, я всего не понял. Но чувствую, что-то здесь есть. И у Кобы что-то отдельно есть на Виктора.
Жалко парня, но пусть разбирается Прокуратура.
Келдыш докладывает Махневу, что на конец 1952 г. намечен пуск первых Математических машин, но реально они смогут считать не раньше 1953 г.
А когда "не раньше"? Так дела не делаются, надо, чтобы были точные сроки. Келдыш человек основательный и дело с ним иметь легко. Но нужна точность. Он же математик. Надо поговорить.
24/VII-51
Королев доложил, успешно запустили в космос собачек. Спрашиваю, так уж и в космос. Он говорит, а 90 километров, это уже космос, товарищ Берия.
Спрашиваю: "Теперь человека запускать будешь?" Он смеется, до человека еще далеко. Но обязательно запустим.
Молодец! Чего такого материть? Его не подгонять надо, а сдерживать, чтоб не увлекался сверх меры. Пусть работает. Первыми человека в космос запустить, это большое политическое дело.
Может и запустим.
Комментарий Сергея Кремлёва
Одна эта короткая запись сразу опровергает несколько инсинуаций в адрес как Сталина, так и Берии. Сейчас утверждается, что Сталин "затеял мингрельское дело, чтобы свалить Берию, которого начал опасаться". Это глупость уже потому, что к моменту возникновения "мингрельского дела" Берия не имел возможности как-то использовать силовые возможности ни МВД СССР во главе с Сергеем Кругловым, ни тем более МГБ СССР во главе с Семёном Игнатьевым. Так что, если бы Сталин действительно опасался Берии, он мог бы резко понизить его статус без фальсификации любых дел.