1971
Наверное, месяца полтора я не брался за перо. Сейчас, кажется, депрессия прошла, и я снова могу кое-что соображать. Правда, я никогда не переставал думать о поразившей меня идее – об одной книге, в которую вложить все мои замыслы. "Сенсации", "Чудаки", "Ходоки", "Сравнительные жизнеописания", "Театральные мечтания", "Беседы 1983 года". Ну и все художественные вещи, разумеется.
Но во всем найти гармонию и целостность. Должно получиться единое произведение искусства, а не лоскутное одеяло.
Книга о войне.
Подробный рассказ от третьего лица без подготовки переходит в повествование от первого – внутренний монолог или внутренний диалог героя.
Рассказчик – Георгий Бурков – вспоминает, а остальные герои живут сейчас, не зная, что их ждет впереди.
Смешение воспоминаний, откровенных, как "Исповедь" Руссо (в тысячу раз откровеннее только), бесед, эссе, опытов, документов и художественных обобщений моего времени – с одной стороны. Смешение времени – с другой. Разный, индивидуальный метод вскрытия истины – с третьей.
Любопытная штука: я, кажется, придумал новую, очень любопытную, форму для книги о войне. Скорее, книги не о войне, а о детях войны… Ибо и я и моя книга взросли из войны: слова моей книги – ничто, ее стремление – все. "Наташа", "Мизантроп", "Дезертир", "Наместник", "Фиктивный брак", "Шутники", "Театр имени…", "Кооператив", "Вещи", "Замок", масса других новелл, диалогов, монологов и пр. Все обрамляется повестью очень подробной и лиричной (как чеховская "Степь", например) – "Москва – Берлин".
Отправляется поезд из Москвы в Берлин. В нем едет маленький мальчик с родителями. Подробно описать впечатления этого мальчика. Все идет через его восприятие. Открытие мира. Через детей показать зарождение войны. Причины войны. Но везде присутствуют дети. Мне сейчас многого недостает сюжетно. Но не заботиться пока об этом. Я думаю сейчас о другом. О совершенно новой форме повествования. Сместить всякие понятия о времени. Взять за основу теорию относительности. Строить роман на основе этой теории. Подняться над землей. Космический размах. Через иронию и за счет новых сюжетных построений. И еще я думаю о том, что роман должен быть построен на железной логике. Все взаимосвязанно и цельно – вот один из основных девизов.
Иногда я думаю о себе как о человеке конченом. И заранее начинаю хоронить в себе художника. Легенды, которые сочиняют обо мне в Москве, начинают давить на меня, и я невольно стараюсь не разрушать их. Все это чепуха. Надо забыть обо всем. Работать, творить – вот единственное спасение от хандры и депрессий. Только создания художника имеют настоящую и постоянную ценность в нашей жизни. Остальное – суета сует.
Энциклопедия или Конституция. Цель – поставить все на свои места. Истинная энциклопедия, реальная конституция. А не фикция. Ведь почти каждая статья конституции не соответствует истинному положению вещей.
Поступки, за которые стыдно всю жизнь, часто служат предметом искусства.
Несмеянов изобретает искусственную черную икру. В России! Прекрасно!
Мысли о театре.
Работаем с оглядкой. "Современник" привлек зрителя гражданственностью. Вот и мы ищем в пьесах ассоциации, параллели. "Доктор Штокман", например, не состоялся из-за этого. Играют просто. А мы – еще проще. Кто-то сюрреалистит. Ничего! Мы его пересюрреалистим. И т.д.
И всегда держимся за чей-то хвост и питаемся чужим говном, питаемся идеями, кем-то уже один раз съеденными. Что это такое? Бездарность? Неумение уловить пульс времени? Отсутствие театральной идеи? И то, и другое, и третье, и четвертое, и т.д. Но…
Надо сказать, что каждого, кто поставит себе целью возглавить нравственное движение своего времени (или даже возглавить одну из колонн этого движения), ждет комическая катастрофа. Такой "цели" вообще не существует. Эта "цель" маскирует другую, подлинную цель – корыстную. Тайна искусства – в естественной концентрации в одном человеке (через несколько поколений, через эпоху, через окружение, через личную пытливость и через личный труд) нравственного заряда времени. И этот один человек, созревший для действия, начинает путь к личной нравственной цели. Но т.к. в одиночестве человек ничего решить не может, он начинает агитировать все человечество.
Подавляющее большинство современных актеров пойдет за кем угодно, поверит в какую угодно театральную идею, лишь бы казаться современным и лишь бы получать приличные роли. Режиссеры избалованы "положением", мнят себя пророками и главами сект (по меньшей мере). Любое несогласие с их доктринами расценивается как предательство по отношению ко всему искусству. Предателю приклеивают ярлык на лоб, как безнадежно бездарному. Избалованные режиссеры стали мстительными, изощренными в интригах и очень умелыми в создании вокруг себя разного рода лестных мнений. Это одна из главных примет современного театра. Актеры же, в свою очередь, представляют собой болтливую, ленивую, совершенно непрофессиональную массу. Вот и мечутся они то за одним, то за другим гением.
Мы в театре работаем, как московские продавцы: настойчиво предлагаем и всучиваем покупателю не то, что он любит и хочет съесть, а то, что нам надо продать.
Только что прилетел из Архангельска. Был на Соловках! Меня все потрясло. Но больше всего – история этого острова. Фантастика! Савватей, Герман, Зосима, монахи, передовые люди своего времени, искатели приключений, рыцари истинной веры, не загрязненной ничем. Гиганты, которые собрали вокруг себя армию последователей, единомышленников. Потянуло в историю, потянуло к великим духом людям. Обязательно когда-нибудь я съезжу в Соловки и поживу там, как те самые студенты с набитыми рюкзаками, которые кишат на туристической базе и опустошают отдел вин в бедном продовольственном магазине.
Теперь о Соловках. Два русских монаха и карельская пара – шекспировская трагедия! Ведь и те и другие стремятся к идеалу, но идеалы противоположные (будто бы). Карельская семья ищет идеала личного, русские монахи – общественного (чистоты веры). Монахи – русские "революционеры".
Победила вера, а не мужество личности. Самое смешное в том, что общественную систему, которая в конечном счете превращается в бюрократическую машину, подавляющую личность и мешающую развиваться и состаиваться всему личному и индивидуальному, создают личности!
"Соловецкая легенда" – часть исторических размышлений о беспомощности людей устроить жизнь на земле. Идет страшно мучительная смена формаций, одна за другой, ищутся пути к счастью. Но каждый раз чего-то не происходит. Гибнут лучшие, умнейшие, мужественнейшие представители человечества за лучшие (призрачнейшие, ограниченные уже в зародыше) идеалы. Гибнут лучшие, побеждают посредственные продолжатели лучших. Наихудшие представители старой системы убивают наилучших представителей будущей системы. Середняк сохраняется при любой системе. Это по линии общественной, по линии политической. Личность вне системы всегда. Личность – это свобода мышления без учета выгоды для общества и для себя.
Действие должно рождаться не голым, а в рубашке. В театре я не перестаю думать о счастливом действии.
Все мы – концлагерная самодеятельность.
Очередь за пивом – антиправительственная демонстрация.
Сюжеты.
Интервью клопа.
Фантастическая и непонятная (замаскированная) новелла. Неизвестно, кто задает вопросы. Но клоп ведет себя солидно, глубокомысленно, неторопливо и позволяет себе иногда шутить. Одним словом, ведет себя стандартно. И вопросы стандартные, хотя и разнообразные. Примеры.
– Каковы ваши планы на будущее?
– Ну, вообще-то планов много. Ну, хотелось бы прожить положенные 300 лет. Это трудно, конечно. Удавалось немногим. Вот, например, главный герой пьесы Маяковского. Между прочим, это лицо реальное, историческая т.е. личность. Настоящий клоп. Неистребимый. Понятное дело, все мы стараемся походить на него. Подражаем, т.е. И молодежь нашу воспитываем на его примере. Сейчас собираемся широко отметить его 1000-летие. Кстати, он живой еще и т.д. В гробнице нашего нашли – живой.
– Какую национальность больше всего любите? Какую ненавидите?
– По-разному. Я лично русских люблю. Хороший народ. И тело ровное, неволосатое. И к нам терпимо относятся и т.д. С немцами сложней. Чистюли. У нас про них шутка такая есть: доннер-веттер. Восточных не люблю – волосатые и нервные. Не даются.
– Скажите, а другие паразиты вам не мешают работать?
– Да нет. Со вшами встречаемся редко. А блохи нас боятся. Смешной случай был. Я тогда командовал полком в гостинице "Метрополь". К нам в штаб (в шикарном диване) блоха случайно заскочила. Перепугалась. А выпрыгнуть не может. Я сделал вид – так, в шутку, – что хочу ее съесть. Конечно, я не стал бы ее есть, сами понимаете. Не терплю пить кровь через чужие руки. Ну так она уж умоляла нас, упрашивала. Выпустили. Пускай, дескать, скачет. Она еще нам говорила, дескать, кровь в ней собачья. Знает, что мы только человечью пьем. Мы интернационалисты. Разная кровь в нас течет. Бывает, приползает товарищ с задания, патруль кричит: "Кто ползет?" А тот ему отвечает: "Еврей". Ну, понятно, смеемся. Шутка такая у нас профессиональная.
Нужно, чтоб жлобство, тупость соседствовали с хитростью, изворотливостью и махровой демагогией.
"Последние дни", "Кабала святош", "Дон Кихот", Ван Гог, Смердяков, Опискин, Ставрогин, Девушкин, "Черный монах", "Дядя Ваня", Мюнхгаузен, Галли, Тарелкин, Ибикус, Ибсен, Шоу, Брехт, Фауст.
Хватит! Играть я имею право только роли масштабные и годные для открытий. Новый этап в театральной работе – а я подошел к этому новому этапу – должен начаться с новых, чрезвычайно высоких требований к самому себе, к качеству драматургии, к режиссуре.
Памятники. Бунт памятников. Памятники терроризируют город, страну, вселенную.
Кажется, созревает настоящая мысль, которая может лечь в основу замысла будущей книги. "Размышления о русском народе", "Поучительные истории" и современные новеллы. Не только связать современную жизнь с историей, с корнями нашими, но и рассмотреть жизнь русского человека во всех измерениях: с птичьего полета, немного издалека и, наконец, просто посмотреть ему в глаза. Отношения, скажем, полководца и войска – это совсем иные отношения, чем отношения полководца и ординарца. Отношения между народами совсем непохожи на отношения между двумя представителями этих же народов. То же самое относится и к классам, к сословиям. И вообще, что такое народ? Как его выявить? Как установить особенности характера народа?
К работе над "Размышлением об искусстве" я составил довольно подробный список литературы. Для начала. Разумеется, он будет наполняться. Периодическая печать (т.е. отдельные статьи из разных журналов) тоже обязательно должна быть просмотрена и профильтрована. Ну, а как же быть с "Размышлениями о русском народе"? Видимо, придется придумать какую-то особенную теорию: гибкую и не очень сложную. Например: сначала я читаю целиком Карамзина, затем Соловьева, Ключевского и т.д. Пойти по расширению кругов узнавания. Только после этого приступить к поэтапному изучению: до 13-го в., 14-го в., 15-го в., 16-го и т.д. Но углубляться в каждый век до предела. Одновременно копаться в книгах типа Мишле "Народ". Необходимо навести строгий порядок в подборе и обработке материала. Порядок – это часть творческого процесса, это экономия времени прежде всего. Особенно внимательно изучать работы русских революционеров, мыслителей, писателей, художников, музыкантов, ученых, относящиеся непосредственно к народной теме. Сейчас я говорю о начальном периоде работы, о подготовительном. Он, видимо, должен занять у меня не больше двух лет.
Как соединить две темы: "Искусство и народ" (искусство и зритель, читатель), "Нравственная революция и индивидуальное восприятие искусства". Сам запутался! Под нравственной революцией я подразумеваю не просто рост культуры народа, а революционный переворот в каждом из нас, в политической и экономической структуре общества. Индивидуальное восприятие искусства – это тоже особая статья. Каждый человек воспринимает искусство по-особому, если он вообще способен воспринимать искусство. И еще. Я объединяю зрителя и читателя. Это не совсем верно. Театральный зритель и читатель – совершенно разные восприниматели искусства. Театр, литература, музыка, живопись, скульптура и т.д. – все это разные искусства, с разными законами. Разность законов кроется прежде всего в моменте соприкосновения создающего и воспринимающего. Нет, не только об этом я хотел сделать запись. Вернее, совсем не об этом. Искусство, народ, нравственная революция и личность. Вот что меня волнует. Вот что должно лечь в основу моей будущей книги об искусстве.
В нашей русской литературе существует целая армия писателей, связавших свою жизнь с русским народным творчеством. Даль, Афанасьев, Бажов, Шергин и многие другие. Много, очень много писателей и в других странах посвятили себя этому благородному и удивительному делу – сказке, легенде, народной фантастике. Достаточно назвать таких светлых людей, как Андерсен, братья Гримм, Перро, Линдгрен. Я уже не говорю о таких шедеврах, как "Тысяча и одна ночь". К чему я все это вспоминаю? Зачем делаю эту запись? А вот зачем. Мне сейчас просто необходимо серьезно заняться изучением народного творчества. Летописи, былины, песни, легенды, пословицы и поговорки, сказки, народные пьесы, обряды, поверья и пр. И прежде всего – русское народное творчество.
События последнего времени в театре Станиславского как-то затянулись, их неопределенность действует на нервы. То, что Б. снимут, – это ясно. Процедура снятия будет мучительной и тягостной. Все живут ожиданием и тревогой за собственное будущее. Лень, нелюбопытство и, в конце концов, равнодушие могут окончательно погубить нас, меня и группу людей, с которыми можно было бы работать. Но не надо сейчас рваться вперед. Ни в коем случае не следует участвовать в этих гонках. Бегут-то они резво, да не в ту сторону. Но и отсиживаться и ждать неизвестно чего не резон. Что делать? Строго выполнять свою программу. И все! Программу литературную, режиссерскую, актерскую.
Приближается новый, 1972 год. Я надеюсь, что именно этот год принесет мне первую настоящую победу в искусстве. Большие интересные роли в кино должны дать мне популярность и необходимую известность для будущих свершений в театре, литературе и том же самом кино. Декабрь этого года следует считать как месяц подготовительный. Что я имею в виду? Вставить зубы. Разработать жесткий план работы над главной книгой. Особенно серьезно отнестись к работе над такими разделами книги, как "Русский народ", "Размышления об искусстве", "Поучительные истории", "Сравнительные жизнеописания", т.к. они, эти разделы книги, будут влиять и на все остальное. Занимаясь режиссурой (я имею в виду пока что домашнюю работу над пьесами), думать прежде всего о своей программе и творческой теме, которую я собираюсь выразить через режиссерские работы. В этом смысле надо сделать сильный рывок вперед. Я должен работать не столько, скажем, над "Двойником", "Тимоном", "Фаустом", "Дон Кихотом" и т.д., сколько над Достоевским, Шекспиром, Гёте, Сервантесом, Брехтом, Лесковым, Г. Успенским, Чеховым и т.д. и т.д. Если такую работу совместить с работой теоретической ("Размышления об искусстве" в этом смысле можно воспринимать как часть работы и режиссерской), то получится как я хотел бы. Как актеру мне нужна сейчас совершенно особенная роль, масштабная, эксцентричная и неожиданная. Настаивать на этом! И не идти на компромиссы.
Мучает меня одна мысль. Не решу ее – нет мне дальше жизни. Мысль эта не об актерстве, не о литературе, не о режиссуре, хотя и об этом обо всем. Мысль эта о цели моей жизни и о серьезности отношения к жизни вообще и к своей собственной жизни в частности.
1972
Интервью клопа может вырасти в самостоятельную эпическую вещь. В историческую даже. Клопы долго живут. Судьба клопа должна волновать. Все время напряжение, все время опасность, все время детективность. И уж потом – его рассказ о людях.
Еще раз о Клопе. Выяснить все о клопах. Перечесть всю литературу. Т.е. настолько быть подготовленным, чтобы быть в состоянии написать целый том о жизни клопов. Итак, несколько слов о моем герое. Он прожил удивительную и захватывающую жизнь, достойную того, чтобы его жизнеописанием занялись такие умы, как Толстой, Достоевский, Булгаков – не ниже! Причем описывать жизнь Клопа, а не людей. Ассоциации должны быть спрятаны так далеко, что и не сразу разберешь, о чем это бишь идет речь? Приспособляемость и неистребимость – вот главная черта моего героя. О людях, об эпохах, о переворотах, об исторических триумфах и победах мы должны догадываться по смехотворным деталям, опять же касающимся только жизни Клопа.
Герой странствует по всем странам и материкам. Его жизнь зависит от людей, и поэтому очень важно его перемещения точно исторически обосновать. Конечно, он по-своему чувствует опасность и приближение катастрофы, особо воспринимает мир. Но, может быть, это единственный Клоп, который понял, что нужно изучить человеческий язык, чтобы узнать приближение опасности раньше всех. В платье королевы (когда, казалось бы, никакой опасности не предвиделось) он слушал разговор ее со слугой, скажем, он вдруг подвергся смертельной опасности, когда слуга без предупреждения набросился на королеву и, схватив ее за грудь, чуть не раздавил его. В монастырях, в парламенте, в театре, в постели влюбленных, в мастерских художников и т.д. Клоп долго и подробно изучает психологию людей, зная, например, что можно спокойно приступать к трапезе, если человек нервно возбужден: делает революцию, идет в атаку, наблюдает за женой, делает открытие и т.д. Есть ложное возбуждение, опасное: человек может почувствовать укус. Что это будет? Роман? Исповедь? Скорее, трактат о психологии человека. С примерами из личного опыта. Естественно, автор с самого начала предупреждает, что по вполне понятным причинам он не может назвать своего адреса.
До обидного мало воспоминаний о своей жизни. Прошлое молчит. Оно как будто ждет от меня особого состояния души. Иначе не войдет в меня.
Ему, прошлому, нужна подготовленность моей души. Конечно же, я не похож на человека, у которого вдруг пропала память. Я могу последовательно вспомнить свою жизнь, но это будет стандартная, пусть и подробная, биография человека моего поколения. Для того, чтобы моя жизнь получилась особой и единственной, нужны особые и единственные слова. Но каждое слово требует своего истолкования, каждое слово в моей жизни было с биографией, с историей. Жизнь моя – это как будто толковый словарь моего времени.
Если моя дочь говорит иногда: "Обманешь меня, значит, Ленина не любишь", то это не просто игра слов или даже не просто правила игры, а какой-то, пусть неустойчивый, пусть не настоящий, закон жизни для нее, через который все переступают (и она в том числе), но все равно через который переступать нельзя.
Другого, более подонского, закона дочь моя еще не знает.
Истолкование слов – занятие непростое.
Умение истолковывать слова – это умение передавать суть эпохи, аромат времени.