Мы удивились, но рассудили, что ей лучше знать, и вышли из автобуса. Гид указала на самый дальний дом - "Там!" - и возглавила колонну. Мы парами двинулись за ней следом, а когда добрались до места, нас загнали в маленькую комнату, оказавшуюся конторой: несколько полок и два стула. И директор. Он говорил, не умолкая, почти час, время от времени сверяясь по большой потрепанной книге, которую, будь мы в любой другой стране, наверняка бы приняли за Библию. Мне даже показалось на миг, что мы присутствуем на религиозной службе какой-то запрещенной секты. Но - нет. Лекция закончилась, и настал черед гида переводить.
- Это место, произфодить тридцать три капусты ф год...
Мы изумленно переглядывались. Разве за это мы боролись? Тридцать три капусты!
- Лука дфе тысячи. Семь моркофи. Нитраты - нет, нету. Почфа, она хорошая. Да. Много рабуочих. Нет, они не едят капусту. Капуста - для государстфа.
Мы возроптали: это уже слишком! Даже Школьные Учителя это уразумели. Но гид не была идиоткой. Она еще немного побарахталась, но в конце концов поняла, что дело безнадежно и что учебник английского ее подвел. Заметив, что ситуация накаляется, она выкрикнула:
- Пошли!
Мне было жаль директора. Он казался таким огорченным и разочарованным. Из его прекрасной речи перевели только одну десятую! Неужели эти англичане уйдут, так и не узнав, сколько помидоров у него в теплицах?
Мы высыпали на улицу. Я направилась к автобусу.
- Вы что, не пойдете с нами? - спросил Первый Профессор.
- Нет. Капуста никогда меня не интересовала.
- А вдруг там будет что-то другое? - сказал он, сам не веря своим словам.
- Сомневаюсь.
Он мрачно пошел один.
Когда я вернулась в автобус, водитель вдруг ожил, осторожно кашлянул, ударил себя в грудь и вопросительно выставил вперед руку. Я решила, что он, услышав мой кашель, справляется о моем здоровье. И кивнула с улыбкой. Тогда он нырнул в какой-то тайник у себя под сиденьем, извлек грязную бутылку и чашку и с сияющим видом протянул их мне.
- Водка? - спросил он.
Я превратилась в китайского болванчика. Я кивала и улыбалась, выражая мою признательность и благодарность. Водитель обтер чашку носовым платком, наполнил ее и церемонно протянул мне. Вам ведь известен вкус ирландского самогона? Ну, это не совсем то. Скорее похоже на жидкий огонь. Я выпила свою порцию, потом водитель выпил тоже и спрятал бутылку. Мы сидели, улыбаясь друг другу, совершенно счастливые, меж тем как горизонт перед нашими глазами постепенно расплывался, деревья двоились и пускались в пляс, а единственная коняга каким-то загадочным образом превратилась в четырех лошадок, и те, покачиваясь, ходили друг за дружкой. Дома то взлетали в небо, то опускались, как качели на ярмарке. Так хорошо!
Вдруг я услыхала снаружи какие-то писклявые голоса. Я выглянула. Шесть маленьких мальчиков (хотя это мог быть и один-единственный мальчик, повторенный многократно, водка творила чудеса, ноги продолжали множиться) пропищали мне: "Товарищ, товарищ, товарищ". Я пошарила в сумке. К счастью, там завалялся остаток шоколадного кекса, который Первый Профессор купил для меня накануне. Я разломала его на маленькие кусочки, и эти создания склевали их прямо из моих рук, словно птички. Но тут из одной избы вышел вразвалочку здоровенный неотесанный парень. Увидев, что происходит, он одним махом сгреб детей в охапку и принялся читать им длинную нотацию. По презрительным взглядам, которые он то и дело бросал в мою сторону, я догадалась, что он напоминал им о догмах советской религии. Взять мясо (а шоколад - в сто раз хуже!) из рук капиталиста - стыд и позор! Неужели у них, граждан Советского государства, совсем нет гордости? Что же из них вырастет? Одному Ленину известно.
Закончив, парень явно остался доволен своими нравоучениями. Но стоило ему повернуться спиной к детям, те снова слетелись ко мне. Я опять им что-то накрошила. Это превратилось в игру. Казалось, что с каждым новым приступом детей становится все больше - вряд ли водка тому виной. Когда вернулись остальные члены нашей группы, я кормила уже целый полк октябрят (юных большевиков).
- Это просто детский сад, - сказал Первый Профессор, который пришел чуть раньше других.
- Просто детский сад в прекрасном золотом... Нет-нет, Профессор, я не то имела в виду. Не слушайте меня. Я пьяна. Это все водка!
Глаза Профессора блеснули.
- Где вы ее взяли?
Взмахнув рукой, я дала понять владельцу бутылки, что Профессор мой лучший друг. Шофер снова наклонился и извлек свое сокровище.
Вид Первого Профессора, пьющего водку прямо из горлышка, никогда не изгладится из моей памяти. Но он так строго зыркнул на меня, что я прикусила язык и удержалась от комментариев.
На обратном пути в перерывах между приступами пьяного смеха Профессор поведал мне, что им показали еще одни ясли, теплицы и несколько грядок со свеклой. По его тону я догадалась, что он устал от младенцев и ему уже до лампочки овощеводство.
Препираться с "Интуристом" было бесполезно. С откровенно лживыми минами они утверждали, что мы видели именно колхоз. Ввернув парочку хлестких словечек, мы заявили им, что ничего и близко похожего мы не видели, тогда они весьма высокомерно дали нам понять, что их курс изучения английского языка не включал ругательств, чему они очень рады...
Вчера вышел ужасный конфуз. Это случилось вечером на балете. Ну да, мы все же попали на балет. Я разочарована: нам показали не современный спектакль, a "Lac des Cygnes" в такой устарелой постановке, что мы словно бы вернулись в царские времена. Впрочем, надо отдать должное их технике - танцевали они превосходно. По крайней мере, намного лучше, чем то, на что способны мы на Западе. Добавление - "ский" или "ов" к английской фамилии не добавит русского масла и вина к английской крови. Но мне-то хотелось посмотреть балет, где классическая техника, освобожденная от плесени традиций, соединяется с новыми формами и интерпретациями, a Lac оказался лишь впечатляющей демонстрацией tour de force!
Зато вновь, как и на "Гамлете", публика была великолепна. Казалось, что некий безымянный волшебный сок течет сквозь вас, вызывая то редкое ощущение гармонии, которое появляется, когда много людей в едином порыве разделяют общее чувство босторга. В театре я чувствовала полное слияние с русскими, возможно, потому, что театр - единственное место, где они становятся свободными людьми и не ведут себя как члены групп, ячеек и советов. Так что выходка Третьего Профессора и Фермера-Птичника была особенно неприятна.
Мы все: Третий Профессор, Птичник, две Учительницы и я, оказались в одной ложе с парой русских. Один из них, как удалось узнать благодаря ломаным французским фразам, был шурином Скрипача. Он так гордился этим родством, что у меня язык не повернулся признаться ему, что игра Скрипача показалась нам весьма посредственной. Наш сосед сообщал мне имена всех танцоров и нашептывал на ухо в антрактах содержание следующего акта. После исполнения великолепного pas seul публика с восторженными возгласами вскочила с мест и принялась размахивать программками.
И вот представьте себе мой ужас, когда посреди всего этого рокота восхищения я услыхала у себя за спиной выкрик: "Лжец!" Я обернулась. Оказалось, что Третий Профессор и Фермер-Птичник под шумок выясняли отношения. (Они всегда недолюбливали друг дружку, а тут их терпение лопнуло.) Зажегся свет, и публика в изнеможении опустилась в кресла. Но ТП и ФП уже почувствовали вкус крови и сцепились не на жизнь, а на смерть. Они продолжали свою перепалку, осыпая друг друга оскорбительными эпитетами, и при этом сохраняли на лицах застывшие улыбки - русские не должны догадаться, что двое англичан потеряли самообладание. Но даже слепоглухонемой африканский дикарь без труда бы смекнул, что к чему, а уж русские, естественно, были поражены.
ТП повернулся ко мне и с натянутой улыбкой прошипел:
- Вы слышали, как он назвал меня?
- Что он говорит? - прошептал мне на ухо шурин Скрипача.
Что прикажете отвечать? Скажи я: да, слышала - навлеку на себя гнев ФП, а скажи - нет, ТП решит, что я затаила на него злобу после эпизода с "землей надежды и славы".
- Что он говорит? - не унимался шурин Скрипача.
- Тсс! Они обсуждают балет. Англичане очень серьезно относятся к искусству танца, они приходят в восторг от pas-bas, plie воспламеняет их, a entrechat...
Кажется, шурин Скрипача мне не поверил.
Вот положеньице! С грехом пополам удалось достичь перемирия, и к концу антракта соперники уже сидели на своих местах, повернувшись спиной друг к дружке, и с надутым видом глядели в никуда. Но на протяжении всех последующих действий я явственно ощущала клокотавшую в них жажду реванша.
- Если я еще раз услышу... как вы называете меня... я вам мозги вышибу... не удивлюсь... если вы шпион... которому платят русские... Повторите это еще раз... Только попробуйте это сказать...
- Incroyable! - бубнил шурин Скрипача, то ли обращаясь ко мне, то ли бормоча себе под нос. - Incroyable!
На обратном пути ТП и ФП шли по разным сторонам дороги. Они до сих пор пребывают в состоянии войны, а я, незадачливый нечаянный свидетель, занимаюсь тем, что ношу белые флаги и голубей от одного к другому.
В иных обстоятельствах я, возможно, посчитала бы это даже забавным, но сейчас я так устала от антагонизма. Мы, англичане, из последних сил стараемся поддерживать в себе искреннее восхищение, а русские упорно стоят на своем. Стоит ли удивляться подобным вспышкам? Суждено ли нам вернуться к нормальной жизни? Цветущие кусты утесника в темных ложбинах, стада, утопающие по колено в траве; ярко-зеленые поля Ирландии, где в ежедневном преображении трава становится плотью - существует ли все это на самом деле или сохранилось только в моей памяти? О боже...
Сегодня, проходя по Красной площади, я повстречала человека, который толкал тачку, нагруженную бронзовыми бюстами Ленина и Сталина. Часовые, стоявшие на карауле у ворот Кремля, заметив священный (серийного производства) груз, вытянулись по стойке смирно и лихо отдали честь. Но представьте мое потрясение, когда я увидела, что толкавший тачку мужчина настолько забыл о торжественности своей миссии, что не снял шапку.
7
И вот - высшая точка моей поездки: меня пригласили на чай к Члену Коммунистической Партии. Когда М. сказал мне, что я просто обязана встретить А., я выслушала это достаточно спокойно. Я не знала, какая это выдающаяся личность. Боже, у него было две комнаты и кухня!
Когда я добралась до места, для чего пришлось показать половине Москвы мой клочок бумаги с написанным печатными буквами адресом, то ожидала увидеть обычную однокомнатную квартиру, наполненную младенцами, дедушками, сестрами, племянницами и тетушками. Но я нашла А. и его жену совершенно одних. Это казалось даже как-то неестественно.
Конечно, он заслуживал этого. Известно ли вам, что он семь раз директор. Член нескольких консультативных комитетов, секретарь писательского клуба и успешный драматург. В скором времени он собирается начать переводить на русский язык английские и американские книги, и поэтому первым делом велел мне по возвращении в Англию выслать ему полное собрание сочинений Гертруды Стайн.
Поначалу наша беседа была весьма стерильной, словно выметенная новой метлой. Я заметила, что хозяин из вежливости сдерживает свое возмущение нашими западными обычаями, и вела разговор осторожно, стараясь избегать скользких тем. Вдобавок я была зачарована маленькими разноцветными пирожными, самоваром и домашним теплом, мне не хотелось расставаться со всем этим до того, как мои чары рассеются.
Вдруг А. разом сломал то непрочное убежище, которое мы строили сообща.
- Значит, вы поддерживаете Советское государство, верно?
Я смутилась.
- Ага! - его глаза блеснули.
Он увидел во мне потенциальную новообращенную. А я почувствовала себя в бурном море. Он и его жена: двое против одного - это нечестно.
А. победоносно переходил от пункта к пункту, убеждая меня, что никакая другая цивилизация не может сравниться с Советским государством. От рабочих мы перешли к ударным бригадам, от ударных бригад - к коммунистическим ячейкам, от них - к комсомолу, а затем - к кооперативам. Вы и представить себе не можете, сколько рангов рабочих существует в пролетарской России!
Он словно впал в транс, я уже замечала подобное у русских, но на этот раз впечатление было намного сильнее, ведь предо мной был Член Партии. Пока А. говорил, я пыталась разглядеть за официальным фасадом реального человека. Неужели советские принципы не просто напечатаны на нем, но даже выгравированы? Трудно поверить: он обладал живым умом и так быстро загорался от любого моего слова.
Мой собеседник перевел дыхание и заговорил снова.
- Теперь давайте посмотрим на писателей и художников.
И мы посмотрели на них. Сначала в их красивых квартирах в Доме писателей и в Доме художников. У каждого была своя комната: кровать, стол и стул - все это оплачивается государством, которое гарантирует, что они никогда впредь не будут голодать.
- Но согласитесь: нищета, голод и нужда часто вызывали...
А. подхватил и закончил мою мысль прежде, чем я успела ее сформулировать.
- ...неизбежные разногласия между художниками? Ну, это все в прошлом. Теперь, когда о них заботится государство, подобные трения могут возникнуть лишь от столкновения мыслей...
Я не стала возражать ему и утверждать, что разногласия наверняка возникнут у жильцов Дома писателей, несмотря на гарантированные кровать, стол и стул. Да у меня и не было такой возможности, потому что А. уже перешел к следующему советскому принципу - тому, который избавляет художника от необходимости самостоятельно искать тему будущей работы.
Грубо говоря, для художника в Советской России есть три темы на выбор: падение царизма, революция и рождение нового человека (большевика). Пока А. перечислял их, отметая все остальное, что было в истории, я все больше убеждалась в том, что Советское государство кровно связано с ранним (да и современным) христианством. Оба разделяют ту же nouveau riche идею, что до появления их символа веры - Ленина или Иисуса - в мире царил хаос. Оба провозглашают труд единственной добродетелью и обожествляют труженика. Оба практикуют культ Марии - рожай, рожай, рожай! А воздаяние? Новое рождение. Помните прошлогодний папский эдикт? Его суть: "Богатые, будьте щедрыми. Бедные, будьте терпеливыми, и вам воздастся". Разве последнее утверждение этого гуманного (sic) призыва не сродни советскому плакату? Какие еще награды? Для бедных христиан - рай в будущем, для бедных большевиков - будущее супергосударство. Мир полон воздаяний, но поколения умирают, так и не изведав их. Ленин первый, кто пообещал рай здесь и сейчас, но и сам не дожил до этого. Его имя мерцает повсюду в России, как неуловимая звезда; но его решительность, его чувство реальности, его поглощенность бесконечным настоящим - где они? Какая отступническая доктрина затмила их?
"Новая религия", конечно!
А., которому время от времени поддакивала жена, все выше и выше взлетал по лестнице риторики. У меня возникло ощущение, что эти двое, как и все русские, которых я встречала, заняты надуванием огромного мыльного пузыря своей веры - не сознавая, что он неизбежно лопнет, они мчатся во весь опор к распаду, хаосу и торжеству реальности.
Я попыталась было облечь в слова эти свои ощущения.
Но А. разбил мой лепет и продолжил наступление, распаляясь от собственных слов:
- Серп и молот, работа для всех, душа каждого русского...
- Мне кажется, - попробовала я робко возразить, - что такая исключительно личная и индивидуальная собственность, как душа...
Но на его визионерских вершинах не было для меня места.
Уж не знаю, как это произошло, но в какой-то момент я упомянула при его жене о лимонах.
А. тут же со стуком спрыгнул с небес на землю.
- Лимоны? Вы сказали "лимоны"?
Мой собеседник переменился в лице. Выражение транса и фанатичный энтузиазм исчезли. Он снова стал похож на человека: линии лица вдруг смягчились и оживились радостью, он весь как-то похорошел.
- Вы сказали "лимоны". У вас есть лимоны? Я кивнула.
Небожитель пересек комнату и в какой-то любовной ярости потряс меня за плечи.
- И вы мне ничего не сказали! Мне сразу показалось: какая-то вы странная. Я тут говорил-говорил, а вы все это время хранили свой секрет! Пойдемте. Мы поедем в моем автомобиле. Не будем терять ни минуты. Возьмите пирожные. Все. Да, все. Не будем терять ни минуты. Мою шляпу, Наташа. Я поехал за лимонами.
Какими красивыми становятся люди, когда они смеются! О, хрупкие пузыри теорий, вы не устояли перед маленьким фруктом с грубой желтой корочкой. Как мало солнца надо, чтобы растопить замерзшую реку!
А., освободившись на время от своих коммунистических шор, стоял в вестибюле гостиницы, прижав к груди восемь лимонов. Он раскраснелся от смущения и радости и не знал, что сказать, только бормотал всякие глупости, из которых я разобрала лишь отдельные фразы.
Он не забудет. Никогда-никогда. Он всегда считал ирландцев самыми обаятельными, обладающими самым богатым воображением, самыми понимающими... а может, ему положить их в шляпу - так будет надежнее?
А. не смотрел на меня, когда бубнил все это, но как бы обращался к лимонам. Даже блудный сын не встретил бы более радушного приема.
Проводив его, я повернулась и обнаружила, что портье смотрит на меня с молчаливой мольбой. Понятно. Пригвоздив его к месту взглядом, я сказала:
- Я хочу позвонить в Ленинград. Если дозвонюсь...
Он как на крыльях полетел к телефонной кабине.
Через полчаса меня позвали говорить с Т. Он ждал моего звонка. Почему так долго? Мне говорили, что телефон был сломан. Черти какие! Да ничего подобного!
Что ж, портье получил свои лимоны. Кажется, этой ночью я осчастливила шесть семей, поскольку не смогла ответить отказом на другие молчаливые просьбы из-за стойки отеля. У меня оставалось всего шесть лимонов, я подкинула их в воздух, и служащие гостиницы накинулись на фрукты, словно дети на празднике. Они вдруг словно взбесились, стали швырять лимоны друг другу, перебрасываться ими, смеялись и кричали от радости.
Но дело тут было не в лимонах, как бы они о них ни мечтали. Просто лопнуло какое-то напряжение, и теплота, дружелюбие, жизнь - называйте это как хотите - растеклись между нами.
Один лимон угодил Первому, Профессору в нос: наша группа как раз вернулась после посещения университета (я имею в виду Дом учебы). Он поднял его и швырнул, а кто-то перекинул дальше, и тут мы все на время превратились в хавбеков, центровых и форвардов в фантастическом матче на Приз Лимонов.