Ребенок прорывает цепь и бросается в зрительный зал с букетом цветов, вручает его Юрию Петровичу Любимову. Юрий Петрович берет мальчика на руки, целует и показывает зрителям.
Оказалось, что это внук Владимира Высоцкого, носящий его имя! Как-то он сказал родителям: "Я еще маленький, у меня нет фамилии, я просто Вова. Но когда подрасту, я стану Владимиром Высоцким!"
Наконец долгожданное для многих Постановление:
"Правда", 24 мая 1989 года
В ПРЕЗИДИУМЕ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
Президиум Верховного Совета СССР рассмотрел и удовлетворил просьбу Любимова Юрия Петровича о восстановлении его в советском гражданстве.
Любимов никаких эмоций по поводу возвращения гражданства не выразил. Очевидно, его не удовлетворяла формулировка – "удовлетворил просьбу". Ему бы хотелось выступать не в роли просящего, а диктующего: "Они объявили меня врагом народа. Пусть отмываются, пусть сперва восстановят мое честное имя…" В интервью израильскому журналу "Калейдоскоп" он назвал одним из условий своего возвращения упразднение ненавистной ему советской власти. Потом выдвинул требование увольнения директора театра Н. Дупака, с которым вместе зачинал Театр на Таганке в 1964 году. Это была месть человеку, резко осуждавшему позицию Любимова в эти годы. Давид Боровский однажды заметил: "У Любимова фантастическая память. Но память на отрицательное". Злая память хранила инцидент 1968 года, когда Любимов пригласил Макса Леона и Жана Вилара на просмотр "Живого", но Дупак остановил прогон: нельзя, мол, показывать неутвержденный спектакль иностранцам. Тогда художественный руководитель обозвал директора "стукачом", а теперь лучшими эпитетами для Дупака стали "директор-идиот" и "личность политизированная".
Любимов не понимал в прошлом, не понимал и сейчас того, что Дупак постоянно выполнял роль "буфера" между строптивым режиссером "Таганки" и чиновничьим аппаратом. В этот период, несмотря на жесткое давление власти, мучительные сдачи и пересдачи каждой постановки, "Таганка" обрела и своего рода "покровительство" среди некоторых высокопоставленных представителей аппарата. Директор "Таганки" в те годы прикладывал титанические усилия, чтобы заручиться поддержкой властей. Он прекрасно понимал, что в сложившихся социальных обстоятельствах нужно вести тонкую дипломатическую игру – это единственный шанс для выживания и работы "Таганки". Любимов же склонен был видеть в Дупаке конформиста. Увы, не имея директором человека со столь тонким политическим чутьем и столь не склонного к разжиганию конфликта, "Таганка" едва ли просуществовала столь долго. Вспыльчивый, резкий, не умеющий подстраиваться Любимов был слишком тяжелым испытанием для нервов властей предержащих.
Еще в 1977 году Любимов хотел быть единоличным хозяином в театре. Тогда не получилось. Вспоминает Н. Дупак: "13 января 1977 года Юрий Петрович вошел ко мне в кабинет и говорит: вы либерал, вы распустили артистов, дверь в кабинет у вас всегда открыта – проходной двор. Я хочу сосредоточить всю власть в театре в одних руках и быть директором и худруком. Со всеми я уже согласовал". Согласовал, но не все: Дупака, который многие годы верой и правдой ведал всеми финансовыми и хозяйственными делами "Таганки", вопросами посещаемости – всем "менеджментом и маркетингом", убрали, но вместо него поставили Илью Когана. В горкоме партии понимали, что нельзя позволить сосредоточить всю власть в театре в руках Любимова. Смена "шила на мыло" не принесла удовлетворения Любимову, и через некоторое время Дупак вернулся в театр. И вот вновь пришло желание сосредоточить всю власть в театре в своих руках… Дупак мешал Любимову в его планах реорганизации коллектива. И значит, должен был уйти. Труппа, которой Дупак верно служил все эти годы, дружно его предала. На месте Дупака труппа хотела видеть Губенко, но тот отказался, поскольку уже понимал, что их взгляды с Любимовым на многие вещи все сильнее и сильнее расходятся.
И еще от "неполитизированного" Любимова: "Пока войска в Литве – нога моя не коснется порога так называемого Союза нерушимых республик свободных", "пусть вернут Сахарову Трижды Героя…"
Из дневника В. Золотухина: "Мы готовы простить ему все заблуждения и скитания, лишь бы хозяин вернулся в дом. Более того, слыша весьма нелестные отзывы о его постановках на Западе, его скандальном и неприличном поведении уже с западной публикой, – нам больно и стыдно… Он нужен России, он нужен нам, и мы готовы, мы хотим, чтоб он скорее вернулся домой. А он выставляет требование за требованием. И напоминает старуху из сказки Пушкина – "Сказка о золотой рыбке". То одно требование, одно условие, потом другое. И у нас впечатление, что он просто не хочет возвращаться, а мы его тянем, тянем…"
Сразу же после Указа Н. Губенко подал заявление о своем уходе с поста художественного руководителя театра, чтобы довести до конца возвращение Любимова в театр.
В конце 1989 года Н. Губенко становится министром культуры СССР. Это был второй случай после А. Луначарского, когда советским министром культуры становился деятель искусств. В следующем году Губенко продолжил свое политическое восхождение – стал членом ЦК КПСС и вошел в Президентский Совет. Несмотря на свою колоссальную нагрузку, он продолжает играть в театре.
19 декабря 1989 года в газете "Известия" было напечатано сообщение: "На общем собрании коллектива Ю. Любимов единодушно избран художественным руководителем. Ему передал бразды правления Николай Губенко – нынешний министр культуры СССР, который, однако, не покинул родную труппу. Высокие государственные обязанности он намерен совмещать с актерскими. В ближайшие полтора года Любимову предстоит выполнять контракты, подписанные за рубежом".
Раздел театра на Таганке
Кто бы мог вообразить, что наступит такое время, когда билеты на "Таганку" не надо будет доставать – они станут продаваться свободно; что в зале будут свободные места, а иногда очень много свободных мест; что ломиться туда уже никто не будет. Да и вообще кто мог себе представить, что их будет две! Две "Таганки"! Что главный режиссер и его первый ученик превратятся в почти фарсовую пару, что их дружеская многолетняя привязанность внезапно отомрет, будто ее и не было…
Владимир Качан
И распад театра – дело не случайное. Есть там и некие этические причины, но, мне кажется, в этом есть и более глубокий, мистический смысл. Я не ностальгирую: "Ах, какой был театр! Какой театр разрушили!" Ничего подобного – он умер от естественной старости. Наше поколение износилось, а новое не пришло. Диффузии не произошло. Совершенно ясно, что история склонит голову на плечо Любимову, но ведь это же не упраздняет морали.
Леонид Филатов
Когда театр раскололся на две половины, меня звали в "мировые судьи", потому что я был человеком объективным и незаинтересованным. Там был сильно не прав Любимов, в чем он не признается никогда.
Валерий Плотников
Это не в русской традиции руководить театром из-за океана по телефону…
Иосиф Хейфиц
По мнению А. Демидовой, раскол "Таганки" начался еще при жизни Высоцкого. В своей автобиографической книге "Бегущая строка памяти" актриса выделяет три этапа жизни театра: середина шестидесятых годов (игра формы, отсутствие привычной драматургии, публицистика), конец шестидесятых – семидесятые ("Таганка" взяла на себя функции общественной трибуны, приняла эстафету "Нового мира") и конец семидесятых (театр превратился в достопримечательность, аналогичную ГУМу и ЦУМу). Именно в последний период возник, по мнению актрисы, внутренний конфликт режиссера с актерами, ставший впоследствии причиной раскола труппы.
Процесс развала был двусторонний.
Изменчивый и непостоянный шеф "Таганки" – то он мягок, благожелателен и почти наивен, то коварен и злопамятен, резок и своенравен – охладел к своим актерам, будто увидел, что каждый из них достиг собственного потолка, выше которого уже не подняться… Чрезмерное самолюбие и неуживчивость главного режиссера еще в прежние времена создавали нетерпимую обстановку в коллективе. Из театра уходили многие талантливые актеры (А. Филиппенко, Н. Губенко, А. Калягин, А. Эйбоженко, Р. Клейнер, С. Любшин…), режиссеры (П. Фоменко, С. Каштелян…), несколько раз увольнял и восстанавливал вновь директора.
С другой стороны, актеры все больше и больше ощущали неудовлетворенность личной судьбой. Наступило время трезвых оценок и сопоставлений. Коллеги из других театров энергично поднимались по ступенькам официального успеха: снимались в кино, выступали на телевидении, о них писали статьи и даже книги. Успех тех, кто успел уйти из этого театра раньше, также наводил на грустные мысли. Сколько замечательных ролей они сыграли. А тут у большинства – одни эпизоды. В театр шли на Высоцкого, и если его не оказывалось на сцене – уходили через пятнадцать минут после начала спектакля.
Л. Филатов: "Заслуги и славу, сделанное и возведенное никто у Любимова не отнимает. Но нельзя же считать людей за плесень на стенах: они служили ему и театру без славы, без званий, безденежно, как гребцы на галере. Ни квартир, ни зарплаты – ничего… Из всей старой "Таганки" в лицо можно узнать лишь несколько человек".
С января 1990 года на афишах Театра на Таганке появилась строчка – "Художественный руководитель театра Ю. Любимов". Вновь став художественным руководителем театра, Любимов фактически театром не руководил.
Из дневника В. Золотухина: "28 января 1990 года. В театре полный развал. Я такого не помню даже в самые худшие времена. Впрочем, когда они были – "худшие"? Когда уехал Любимов? Театр бурлил, да, но, кажется, было и сплочение какое-то и духовная крепость. Уходили артисты. Ну так что ж… И вот расплата за всю безнравственность наших руководителей. Начиная с разговоров о кризисе театра во времена Эфроса, со снятия Дупака. И пришли мы к разбитому, неуправляемому корыту".
Любимов то уезжал, то возвращался. Продолжая работать по контрактам, режиссер руководил театром по телефону, присылая приказы со списками об увольнении актеров и персонала. Трудно осуществлять руководство, находясь за тысячи километров от Москвы. "Родина там, где тебе хорошо", – изречет он несколько позднее и, следуя этому принципу, будет жить за пределами России, продолжая приезжать в Москву лишь на время репетиций спектаклей и премьер. Такая система "руководства" будет продолжаться долгие годы. Многие сезоны Любимов не будет выпускать ничего нового. На "Таганке" будут ставить ремейки спектаклей, поставленных Любимовым за границей. Так, в 1996 году начались репетиции "Подростка" – повторение хельсинкского спектакля, выпущенного Любимовым несколько лет назад. Любимов соблазнился не столько уже обкатанным сюжетом, сколько готовыми декорациями, подаренными финнами. В каждый приезд в Москву Любимов повторял: "Работайте, все необходимое у вас уже есть!"
Из воспоминаний театрального критика Риммы Кречетовой: "Репетиции "Подростка" вяло текли где-то в недрах театра, будто хроническая болезнь. Менялись актеры, менялись те, кто ими руководил. Казалось, "Подросток" не закончится никогда. В нем не было вроде бы смысла, зато явно проглядывала простая рачительность: не пропадать же добру. Любимов, при всей своей стихийности, импульсивности, неожиданности переходов от добродушия к раздражению (вот только что улыбался бесхитростно, и вдруг "страшные" глаза, злая ирония, преувеличенно-театральная агрессивность), отличается железной хозяйской хваткой.
Актеры, так долго ждавшие возвращения Мастера, не могли не испытывать разочарования. Мастер предложил им репетировать без него… копируя (!) мизансцены с видеокассеты хельсинкского спектакля. Эту видеокассету смотрели иногда даже в буфете, обсуждая детали между двумя ложками супа. Такого на "Таганке" не было (просто не могло быть) никогда прежде".
Коллектив почувствовал себя обманутым. Губенко заявил Любимову, что тот предал интересы театра. Между ними установились неприязненные отношения. "Политический онанист" – так Губенко охарактеризовал поведение Любимова. Перепалка бывших учителя и ученика, благодаря газетным интервью, стала достоянием всех.
Из дневника В. Золотухина:
"Никто его из страны не выгонял. А нынешний конфликт с министром культуры, членом КПСС, членом ЦК КПСС… Да он ему только на руку. Если бы его не было, он бы его выдумал, впрочем, ведь он его и выдумал. Ну, кто тебе не дает сейчас работать?! "Легче было с Демичевым…" Так это понятно, об этом по-умному-то молчать надо. Ведь в этих оговорках и обнаруживается все. Демичев закрывал продукцию – спектакли, значит, душил художника. Кто сейчас тебя душит? Губенко? Да бог с вами! Работайте, ставьте спектакли или руководите театром, постановками. Вы же не являетесь на работу! И для этого отыскиваете разные причины. И при чем тут членство Николая в КПСС или его министерский портфель? Для другого режиссера – это находка, это фарт, это карта тузовая: ученик-министр, да к тому же играющий".
Л. Филатов: "История его выдворения, на самом деле, непроста. И его пребывание за рубежом, и его возвращение имеет демократически бойкое объяснение. Но есть и другая. Не такая красивая версия, о которой мне бы не хотелось говорить".
Незлобивый Филатов постеснялся сказать свое мнение о "некрасивой истории", зато Любимов всегда и везде будет извращать действительную историю: "…когда господин Горбачев пригласил меня обратно в Россию из вынужденной иммиграции…" Не вынужденная, а добровольная, не Горбачев пригласил, а сам Любимов попросился, когда творчески выдохся на Западе!
Снизошли – простили…
А в театре начинается свара. И как всегда в подобных случаях, люди начинают копание в биографиях, выискивают что-то подлое и непорядочное друг в друге. Делаются сенсационные заявления. В результате страдает, прежде всего, сам театр, его престиж, его марка…
Факт биографии Любимова, касающийся его "военной службы" в ансамбле НКВД, для многих являлся фактом постоянной причастности его к органам. По этому поводу пишет театральный критик А. Смелянский: "Каждый вел свою игру и имел свою маску. Ефремов играл в "социально близкого". Эфрос занял позицию "чистого художника", к шалостям которого относились так, как секретарь райкома должен был относиться к причудам Моцарта. Товстоногов выстроил свою дальнобойную стратегию компромиссов, которые позволяли быть на плаву ему и его театру. Любимов занял особую вакансию – дерзкого художника, почти хулигана, который разрешает себе немыслимые вещи, потому как имеет в запасе какие-то "тайные козыри". Расчет был опасный, но верный: в условиях всеобщего бараньего послушания вызывающе себя мог вести только человек, за которым кто-то стоял…"
Многие тогда открыто говорили, что шеф "Таганки" на коротком поводке у КГБ. Эту версию чуть позже озвучит парторг "Таганки" Борис Глаголин, который в приватном разговоре с В. Золотухиным заявит: "…То, что Любимов писал в КГБ, – для меня это абсолютно ясно. Если бы было что-то, меня, по моему положению парторга, вызвали бы и спросили. Меня за 20 лет никто ни разу ни о чем не спросил… Значит, они все знали от него самого, и ему было многое позволено, и все это была игра".
В своей беседе с корреспондентом "Известий" Н. Губенко заявил, что "Таганка" – это было официально разрешенное диссидентство: ""Таганку" 60-70-х абсолютно неверно воспринимать очагом культурного диссидентства и противостояния режиму. Это не могло быть хотя бы потому, что тогдашний главный режиссер театра Юрий Любимов, отслужив восемь лет в качестве конферансье в ансамбле НКВД, имел хорошие и тесные отношения с силовыми структурами, которые как раз и были призваны наблюдать за диссидентством. Эти контакты не афишировались и длились до того момента, пока не стали невыгодными для Любимова, пока у него не возникла необходимость создания основы своего будущего существования за границей".
Через 15 лет Любимов признается в нежелании возвращаться в свой театр. Из интервью "Российской газете" 22 апреля 2004 года: "У меня был и второй отъезд, про который никто не знает, – когда все это безобразие с театром началось и достигло полной силы, я уехал из России. Гавриил Попов, он был тогда мэром, прислал мне письмо: "Юрий Петрович, пейзаж Москвы без вас я считаю неполным, я был бы рад, если бы вы вернулись и мы с вами заключили другие условия вашей работы здесь". Потом артисты прислали телеграмму, что они могут мне собрать деньги на билет. Я посмеялся: они думали, что у меня нет средств приехать сюда. Как они были оторваны от реальной действительности!".
Однако вернулся…
Д. Боровский: "Вернулся Юрий Петрович другим. Особенно это было заметно в театре, в его поведении с окружающими".
Шесть лет работы за границей очень повлияли на мировоззрение Любимова. В беседах и на репетициях Любимов все чаще и чаще рассуждает о политике, все больше становясь назидательным и сварливым. Он упрекал актеров во всех творческих и смертных грехах, он постоянно ставил им в пример тех, с кем работал в Европе. Актеры, не зная, как было там, сравнивали прошлое и настоящее здесь. Сравнивали прежнего Любимова с нынешним. Само собой возникало сравнение Любимова с только что умершим Эфросом. Все сравнения были не в пользу Любимова…
Л. Филатов: "Когда стараниями Губенко, который был во власти, в страну вернулся Барин (так называли Любимова), все были счастливы и не понимали, что долгое пребывание вне Отечества накладывает на человека определенный отпечаток. До его отъезда все эмоции были замешены на любви и преданности. Но после возвращения Любимова люди отвернулись, заметив в нем сильные перемены".
В те дни В. Золотухин записал в своем дневнике: "Все клянут шефа, говорят с ненавистью. А я вспоминаю Эфроса и думаю, как несправедливо поступила с ним судьба, и с нами тоже. Выслушивать от Любимова всю эту поносную гнусь – да, дело малоприятное…"
Любимов уже побывал в жестких условиях рынка, о которых в бывшей социалистической стране не имели понятия. К его ненависти ко всему советскому прибавилось новое видение взаимоотношений в театральном коллективе. Вернувшись, он попал в ситуацию чужого среди своих. Для него было естественно то, что для коллектива театра было совсем неприемлемо.
Годы, проведенные Любимовым за границей, втянули его в западную, более жесткую и рациональную модель человеческих взаимоотношений, а его ученики, перемогавшиеся и ждавшие чуда его возвращения здесь, на родине, остались прежними актерами, обладателями русского менталитета, где допустимы и пренебрежение к дисциплине, и запой, и нервный срыв. "Постзападный" Любимов застал в стенах своего детища прежнюю ершистую вольницу, а значит и прежние проблемы. Режиссер привык к другому и к другим, актеры чаяли встретить прежнего Шефа. Они не узнали и не признали друг друга. "Таким вас, Юрий Петрович, лично я ненавижу", – бросил прилюдно в лицо мастеру Николай Губенко. Любимов в ответ лишь брезгливо поморщился. Произошло взаимное отторжение…
"Я просто ищу новые формы и новые экономические отношения, – сказал Любимов в одном из интервью. – Меня категорически не устраивает эта советская структура, когда кто-то постоянно что-то должен, непонятно чем и непонятно откуда – обязан, а другой считает себя вправе оценивать.