- Пожалуйста, поднимите ее немного повыше, выше колен, - настаивал Кёбнер.
По глупости я послушалась его, но быстро опомнилась и гневно спросила:
- Что все это значит?
Он покровительственно ухмыльнулся и произнес, словно собирался сделать грандиозный подарок:
- Я устрою вам сольный номер в "Скале", если вы умеете танцевать так же хорошо, как хороши ваши ноги.
"Скала" был крупнейшим театром-варьете Берлина, известным во всем мире своей интернациональной программой. Если господин Кёбнер полагал, что я от радости брошусь ему на шею, то он ошибался. Я раздумывала всего лишь минутку и столь же язвительно улыбнулась:
- Извините, господин Кёбнер, но у меня никогда не было намерения выступать в варьете, даже если оно столь знаменито, как "Скала". Я буду танцевать только в театрах и концертных залах.
Явно оскорбленный, он посмотрел на меня как на ненормальную:
- Ну, что ж, тогда желаю больших успехов.
Он открыл дверь и выпроводил меня.
Визит к Фолльмёллеру протекал совсем по-другому. Собственно, после встречи с Кёбнером мне больше не хотелось знакомиться ни с одним мужчиной из мира шоу-бизнеса. Но сотрудничество Фолльмёллера с Максом Рейнхардтом, чьи постановки в Немецком театре или в Камерном театре я старалась никогда не пропускать, все-таки подвигли меня на этот визит. Так, однажды во второй половине дня я оказалась на площади Паризерплац, перед фешенебельным домом, совсем недалеко от Бранденбургских ворот, на той стороне, где десять лет спустя будет находиться канцелярия Геббельса.
Слуга ввел меня в красивую комнату с антикварной мебелью, тяжелыми коврами, дорогими картинами - все тут гармонировало друг с другом, здесь не было ничего лишнего или чрезмерного. Тихо, почти не слышно вошел доктор Фолльмёллер. В этом интерьере он производил впечатление человека изысканного, словно пришедшего из эпохи барокко или рококо. У него было худощавое лицо, серые глаза и светло-каштановые волосы. Здороваясь, он поцеловал мне руку - впервые в моей жизни. Слуга подал чай и печенье. Фолльмёллер предложил сигарету, от которой я отказалась.
- Можно предложить вам ликер?
Я вновь ответила отрицательно.
- Не выношу спиртного, от него кружится голова и хочется спать, - сказала я, извиняясь.
- Вы всегда такая правильная?
Я покачала головой и ответила с усмешкой:
- Не думаю, только у меня другие слабости.
- И какие же?
- Я очень своевольна и часто делаю не то, чего от меня требуют, и к тому же очень недипломатична.
- Что вы под этим подразумеваете?
- Иногда я говорю такое, что люди не хотят слышать.
- Но, глядя на вас, этого не скажешь. Вы производите впечатление кроткой женщины.
Потом разговор перешел на театр, танец и к моим планам на жизнь.
- Каким вы видите свое будущее?
- Я стану танцовщицей.
- А как и где вы собираетесь выступать?
- Как Импековен, Герт, Вигман. В концертных залах и на театральных сценах.
- У вас есть богатый друг, который это финансирует?
Я засмеялась:
- Мне покровитель не нужен, я и сама всего добьюсь.
Он с улыбкой прервал меня:
- Крошка фройляйн Лени Рифеншталь - так ведь вас зовут? - вы кажетесь мне очень наивной. Вам нужен меценат, без него вы никогда не сможете чего-нибудь достигнуть. Никогда.
- Давайте спорить, - сказала я.
- Давайте, - согласился Фолльмёллер и попытался обнять меня.
Я отстранилась, встала и направилась к двери.
- До свидания, - холодно бросила я. - Была рада поболтать с вами.
Он попытался удержать меня, но я быстро вышла. Перед дверью обернулась:
- Обещаю вам - на мой первый вечер танца вы непременно получите приглашение.
И получил его - спустя полгода.
ФИЛЬМ ОБ ЭЙНШТЕЙНЕ
Во время обучения в танцевальной школе мне пришлось несколько раз делать большие перерывы. Я трижды ломала ноги. В первый раз - после урока балета, поскользнувшись на апельсиновой корке. Сломалась правая лодыжка. Правда, спустя три недели я уже снова репетировала. Второй перелом произошел через полгода. По пути со станции домой, в темноте, я оступилась; на сей раз не повезло левой лодыжке. Третья травма оказалась самой тяжелой. За день до этого в моей спальне покрасили пол. Чтобы не наступать на него, я попыталась одним большим прыжком с кровати попасть в прихожую - кровать отъехала назад, я потеряла равновесие и неудачно приземлилась - сломалась кость плюсны, и мне пришлось прервать обучение на целых шесть недель. Эти боли я ощущала еще много лет спустя.
Во время вынужденного отдыха моим главным занятием стало чтение. Теперь это были не сказки - я проглатывала книги Джека Лондона, Конан Дойля, Золя, Толстого и Достоевского. Любимым моим писателем был Бальзак. "Евгению Гранде" я перечитывала много раз. Стиль этого романиста похож на гениальную живопись. Ситуации, которые он описывает, живо вставали у меня перед глазами. Глубокое впечатление осталось также от произведений русских титанов - Толстого и Достоевского: "Войны и мира" и "Братьев Карамазовых".
Под впечатлением от прочитанного я стала устраивать в родительском доме спиритические сеансы, которые, как уверяли мои подруги, создавали особое настроение. Комната скудно освещалась свечами, мы сидели за круглым столом, взявшись за руки. Казалось, стол приходил в движение и приподнимался - мои подруги до сих пор верят в эти глупости. Я никогда не верила и потому не возвращалась к спиритизму, так же как и к астрологии, гаданию по руке и на картах, хотя мистика меня всегда привлекала.
Принимать решения в зависимости от того, что скажут карты или гороскопы, неразумно - ведь нет никакой гарантии, что все это правда. Я предпочитаю прислушиваться к своему внутреннему голосу и самой нести ответственность за собственные поступки. Лотерейные игры и всякие пари я тоже никогда не принимала всерьез. Когда все решает случай, я - пас.
Однажды в кинотеатре на Ноллендорфплац я увидела фильм об Эйнштейне - его теория относительности стала для меня открытием. Без преувеличения скажу, что с того момента я очень выросла интеллектуально.
В тот период, когда я не могла танцевать, мне удалось сделать многое из того, на что раньше не находилось времени. Например, увидеться с Вилли Иеккелем: после каникул в Алльгойских Альпах, мы ни разу не встречались. В портретах я себя не узнавала. Он ведь был "современным" художником, который преобразует мир в иные формы. Я считала, что выгляжу ужасно. Картины же Ойгена Спиро, Эрнста Опплера и Лео фон Кёнига, наоборот, льстили мне. В неурядицах военного времени я смогла спасти только одну - ту, на которой Ойген Спиро изобразил меня танцовщицей.
ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА
В двадцать один год я пережила первое любовное приключение. Мне не хотелось признаваться себе в этом, но чувства к Отто Фроитцгейму становились все глубже и овладевали мной все больше, несмотря на то что я не видела его больше двух лет.
Многие мои подруги уже пережили любовные приключения, кто-то был помолвлен, а Алиса и вовсе успела выйти замуж. Только у меня одной еще не было ничего подобного. Со временем я даже начала считать это за недостаток, от которого следовало избавиться. Но как? В череде моих робких поклонников никто особой симпатии не вызывал. Мысли вопреки моей воле стал все больше занимать человек, перед которым я испытывала почти страх. Об этом я рассказала добродушному Гюнтеру Рану, самому пылкому моему воздыхателю и другу Отто Фроитцгейма. От Гюнтера я узнала, что Фроитцгейм живет теперь в Кёльне, где дослужился до заместителя начальника полиции города, однако продолжает содержать квартиру в Тиргартене и два раза в месяц приезжает в Берлин. Я начала осаждать моего бедного друга просьбами устроить свидание с Фроитцгеймом - приглашение на чай или что-нибудь в этом роде. Сделать это было совсем не просто, ибо такая встреча могла состояться только в конце недели, когда отец уезжал на охоту. Меня все еще строго оберегали.
Как же я волновалась, когда через несколько недель Гюнтер сообщил, что Отто Фроитцгейм будет ждать меня в своей квартире. Только в это мгновение дошел до меня весь авантюризм задуманного и стало страшно. В свою тайну я посвятила уже опытную в любовных делах Алису и попросила совета.
- Прежде всего, - сказала она, - ты должна надеть красивое нижнее белье, в твоих шерстяных вещичках идти никак нельзя. Я одолжу тебе черный шелковый гарнитур.
Ровно в пять часов я с замирающим сердцем стояла перед домом на Раухштрассе. Широкая мраморная лестница с ковром, прижатым толстыми латунными прутьями, вела в бельэтаж. Медленно, очень медленно поднималась я по ступенькам. Позвонила. И вот в дверях появился мужчина, о котором я страстно мечтала в течение двух лет; свет падал так, что было невозможно рассмотреть его лица. Он протянул мне руку и проговорил мягким глухим голосом, от которого мурашки пошли по коже: "Фройляйн Лени (я ведь могу вас так называть?), входите, очень рад возможности познакомиться". Потом он помог мне снять черное бархатное пальто, отделанное искусственным горностаем. Я поправила прическу, затем вошла в гостиную, умело подобранное освещение которой создавало интимную обстановку, и опустилась в удобное кресло. Тем временем он налил мне чашку свежезаваренного чая. Завязался разговор. Мы говорили о теннисе, танце и разных мелочах.
Смущение мое все усиливалось. Я знала, что мой собеседник на восемнадцать лет старше меня: тридцать девять лет - по моим тогдашним представлениям, уже пожилой мужчина. Чем дольше он меня рассматривал, тем сильнее мной овладевало беспокойство, особенно когда его взгляд падал на ноги. Больше всего хотелось встать из-за стола и убежать. Зазвучала граммофонная пластинка с мелодией танго. Без всякого сопротивления я, словно загипнотизированная, прошла с ним в танце несколько шагов - мои мечты и страстные желания исполнились. Вдруг Фроитцгейм высоко поднял меня и бережно положил на кушетку. Ощущение счастья как ветром сдуло, я почувствовала лишь страх, страх перед чем-то неведомым. Отто почти сорвал с меня одежду и быстро овладел мной.
То, что я пережила, было ужасно. Это и есть любовь? Я не ощущала ничего, кроме боли и разочарования. Как далеко это было от моих представлений и желаний. Я позволила свершиться всему и уткнулась заплаканным лицом в подушку. Он бросил мне полотенце и проговорил, указывая на дверь в ванную:
- Там ты можешь помыться.
Сгорая от стыда и унижения, пошла я в ванную, громко разрыдалась. Чувство ненависти переполняло мою душу.
Когда я возвратилась в комнату, Отто был уже одет. Посмотрев на часы, он равнодушно произнес:
- У меня договоренность о встрече.
Затем сунул мне в руку двадцатидолларовую банкноту - целое состояние по тем временам:
- На случай, если забеременеешь. Это позволит тебе избавиться.
Я разорвала купюру и бросила ему под ноги.
- Ты - чудовище! - закричала я и, словно спасаясь бегством, покинула квартиру. Во мне кипели отчаяние, бешенство и стыд.
На улице было промозгло и туманно! Блуждая по улицам, я дошла до канала Ополчения, находившегося поблизости, и несколько часов простояла, уставившись на воду. У меня было одно желание - умереть. Происшедшее было ужасным, я думала, что не смогу жить дальше.
Однако холод и сырость стали понемногу возвращать меня к действительности. Поздно вечером я приехала в Цойтен к родителям и той же ночью написала Фроитцгейму письмо - о любви, перешедшей в безграничное отвращение.
Мне хотелось уехать из Берлина. Я попросила отца записать меня в школу фрау Мари Вигман в Дрездене, с чем он неожиданно согласился. Мать привезла меня в Дрезден и сняла мне недалеко от школы небольшую комнату.
Уже на следующий день я смогла показать фрау Вигман, как танцую, и была принята в мастер-класс, где стала учиться вместе с Грет Палуккой, Ивонной Георги и Верой Скоронелль. Но мне было очень одиноко в Дрездене и, кроме того, трудно включиться в групповой танец, преподававшийся в школе Вигман. Он был для меня слишком абстрактным, очень строгим, даже слишком аскетичным. Гораздо больше нравилось мне целиком и полностью отдавать себя ритмам музыки. В это время я очень страдала, в том числе и потому, что меня мучили сомнения: есть ли у меня талант? Сняв в гостинице небольшой зал, я попыталась ставить собственные танцы.
Под впечатлением пережитого с Фроитцгеймом появились некоторые из моих более поздних танцев, в частности цикл "Три танца Эроса". Первый я назвала "Огонь" - страстный танец под музыку Чайковского, для второго - "Самоотречение" - выбрала тему Шопена, а третий - "Освобождение" - я танцевала под музыку Грига, подражая готическим скульптурам.
Однажды в моей комнате появился букет великолепных цветов, и в нем - записка: "Прости, я люблю тебя и должен увидеть. Твой Отто".
Меня словно парализовало. Я никак не ожидала получить ответ на свое отчаянное письмо. Мне больше не хотелось видеть этого человека. И вот он присылает цветы. Почему я тотчас же не выбросила их из окна, а крепко прижала к себе? Почему целовала записку? Я заперлась в комнате и плакала, плакала, плакала.
Через несколько дней приехал он сам. Все это время я чувствовала, что у меня не хватит сил сопротивляться его напору. Каким-то загадочным образом я оказалась полностью в его власти. Отто погладил меня по волосам и сказал: "Прости, твое письмо потрясло меня. Я ведь не знал всего этого, ты бесподобна".
Мне показалось, что он изменился, стал нежнее, однако физического влечения я к нему не испытывала.
Спустя две недели Фроитцгейм снова приехал, потом - еще раз. И вскоре стал обходиться со мной так, как будто я его собственность. Тогда как у меня, несмотря на полную зависимость от него, появились мысли о разрыве.