ГАСТРОЛИ В ЦЮРИХЕ
Когда я достигла совершеннолетия, мне было разрешено покинуть родительский дом. Я сняла небольшую квартирку на Фазаненштрассе, недалеко от Курфюрстендамм. Но с матерью я виделась почти каждый день - мы закупали ткани для костюмов. Она знала о моих отношениях с Отто Фроитцгеймом, и это ее не очень радовало, прежде всего из-за большой разницы в возрасте. К счастью, о его отнюдь не пуританском образе жизни ей было неизвестно. Мать всегда была моей лучшей подругой, несмотря на то что я не обо всем могла ей рассказать.
Однажды - это было в феврале 1924 года - я должна была выступать в Цюрихе, Париже и Лондоне - мама не смогла сопровождать меня и ее место заняла моя подруга Герта. Гарри Зокаль, который все еще не отказался от надежды завоевать меня, предложил встретиться в Цюрихе. Войдя в номер гостиницы, я обнаружила море цветов. Привет от Зокаля. Я удивилась, почему мне не дали номер на двоих с Гертой и поместили ее этажом ниже. Еще большей неожиданностью оказалось то, что номер Зокаля находился рядом - эта мысль была мне неприятна. Но когда мы встретились на первом нашем вечере, опасения оказались напрасными, Гарри вел себя корректно.
Мои танцевальные вечера чередовались с пьесой Толстого "Живой труп", где главную роль исполнял Александр Моисси, очень одаренный актер. Мы сразу же нашли общий язык. Однажды после проведенного с ним вечера я поздно возвратилась в отель и уже успела раздеться, как в дверь постучали: Зокаль просил впустить его.
- Я устала, - сказала я, - и никаких мужчин в столь позднее время не хотела бы видеть у себя в номере.
Он стал стучать сильнее.
- Мне нужно поговорить с тобой обязательно.
- Завтра, - ответила я, - завтра утром.
На минуту за дверью воцарилась тишина.
Но вдруг он застучал по разделяющей наши номера стенке кулаками и прокричал:
- Я больше не выдержу! - Потом добавил умоляюще: - Зайди, пожалуйста, ко мне в номер, просто побудь со мной.
В душе я сочувствовала ему и попыталась успокоить:
- Будь благоразумен, Гарри, я никогда не смогу сделать тебя счастливым.
Он плакал, кричал, угрожал, что застрелится. Меня охватил страх. Быстро одевшись, я побежала к Герте. Лишь к полудню следующего дня мы отважились выйти и, к нашему большому облегчению, узнали, что Зокаль уехал. Швейцар протянул мне письмо. Зокаль извинялся за свое вчерашнее поведение, уверял, что ни в коем случае не хочет лишиться моей дружбы и обещал впредь меня не беспокоить. Единственное его желание - доставлять мне радость, поэтому он и организовал мне выступления в Париже и Лондоне.
У меня не было слов. Я и не предполагала, что приглашения, пришедшие из Парижа и Лондона, инициировались Зокалем. Глубоко разочарованная, я выронила письмо из рук. Еще ни у одной немецкой танцовщицы после Первой мировой войны не было гастролей в Париже. Я так гордилась, была так счастлива, и теперь такое разочарование! Желание выступать в Париже и Лондоне пропало. Зокаль писал: "Поскольку у тебя нет одежды, чтобы достойно выглядеть, я распорядился доставить соответствующий гардероб сегодня в гостиницу. Можешь выбрать то, что понравится".
В этот момент в дверь моего номера постучали, и посыльный внес полную охапку меховых манто. Герта подписала квитанцию о получении двух норковых шубок, одной горностаевой и одной спортивной леопардовой, отделанной черной кожей. Как ни соблазнительны были эти сказочные меха, я восприняла их как пощечину. Было бы прекрасно появиться в Париже и Лондоне, имея такие нарядные вещи, но какой ценой? Пришлось бы прикидываться влюбленной и ломать комедию - этого я и представить не могла.
- Герта, - сказала я возбужденно, - ближайшим поездом возвращаемся в Берлин.
Написав несколько утешительных прощальных строк Зокалю, я покинула гостиницу.
- Ты не можешь себе представить, какое счастье снова стать свободным человеком, - призналась я подруге.
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ В ПРАГЕ
Мой вечер в Праге в зале, вмещающем три тысячи зрителей, где до меня танцевала только Анна Павлова, стал триумфом (билеты были распроданы все до единого). Но случилось непредвиденное. При выполнении высокого прыжка я почувствовала такую острую колющую боль в колене, что с превеликим трудом дотанцевала до конца.
Сначала нельзя было понять, какое страшное случилось несчастье. Но боли всё нарастали. Каким-то чудом я протанцевала еще несколько вечеров, но затем пришлось отменить все выступления и отправиться к врачам.
Я посетила знаменитого врача-ортопеда профессора Лексера во Фрайбурге. Его диагноз гласил: растяжение связок - операция невозможна - покой, покой и покой. В отчаянии поехала в Мюнхен к другому известному доктору - Ланге. Он подтвердил диагноз. Никто из них не мог сказать, на какой срок мне делать перерыв и пройдут ли боли.
Я не хотела верить их заключениям и проконсультировалась в Голландии и Цюрихе у других специалистов, пользующихся мировой известностью. Но и те не смогли посоветовать что-либо другое. Все предписывали только покой.
В наше время это звучит совершенно невероятно, но специалисты-ортопеды - шел 1924 год и 30 лет назад были уже открыты рентгеновские лучи - не предложили сделать снимки. А ведь от диагноза зависела моя карьера танцовщицы. Оставалось только ждать и надеяться, что боли пройдут сами собой.
В то время, когда я передвигалась только с помощью трости, обо мне очень заботился Отто Фроитцгейм. Хотя из-за обилия гастролей мы с ним до этого несчастья встречались лишь изредка, Отто настоял на официальной помолвке. Он представил меня своей матери, которая жила в Висбадене, и уже начал готовиться к свадьбе. Я согласилась. Он все еще обладал большой властью надо мной, и я не могла ему противоречить, но для себя твердо решила не выходить замуж, прекрасно понимая, что этот брак не принесет счастья.
"ГОРА СУДЬБЫ"
И тут появилось нечто, полностью изменившее мою жизнь. Это случилось в июне, через несколько дней после приуроченного к Троице теннисного турнира, в котором Фроитцгейм играл, как всегда, успешно. Однажды я, измученная болью, стояла на станции метро Ноллендорфплац, направляясь к врачу, другу отца, не ортопеду, но выдающемуся специалисту по внутренним болезням. В нем я видела свою последнюю надежду. Поезд все никак не приходил, и те несколько минут, которые пришлось ждать, показались мне часами.
Шесть месяцев назад в Мюнхене у меня был первый вечер танца. Спустя три дня последовал второй, в Берлине. Это крутилось в голове словно разноцветный калейдоскоп. Меня тогда подхватила волна неожиданного, непостижимого, невероятного успеха. Наутро после выступления неизвестная ученица школы танцев проснулась знаменитой. Осуществились мои самые сокровенные мечты. О чем бы ни говорили вокруг, что бы я ни видела - картины, статуи, что бы я ни слышала - воспринималось мной исключительно через танец. Казалось, только танец, права на который мне пришлось добиваться так упорно, назначен мне самой судьбой, только им я должна жить сегодня и во все времена. И вот это несчастье.
Мой взгляд скользил по плакатам на противоположной стене платформы и внезапно остановился на одном из них. Я увидела фигуру мужчины, покоряющего высокую скалу. Внизу была подпись: ""Гора судьбы" - фильм о Доломитовых Альпах режиссера Арнольда Фанка". Измученная печальными мыслями о будущем, я как загипнотизированная уставилась на афишу.
Подъехал поезд и закрыл от меня изображение. Состав продолжил свой путь без меня. Словно пробудившись от сна, я вдруг увидела, что вагоны исчезают в тоннеле Клейстштрассе.
Фильм "Гора судьбы" шел на другой стороне площади в зале Моцарта. Я махнула рукой на визит к врачу, вышла на улицу и через несколько минут сидела в зрительном зале. Во времена немого кино войти в зал можно было в любое время, так же как и выйти из него.
Уже первые кадры меня очаровали: горы, облака и зеленые склоны альпийских лугов. Таких пейзажей я еще не видела - те, которые я знала по почтовым открыткам, казались искусственными, застывшими. Но здесь, в фильме, выглядели живыми, таинственными и захватывающими. Никогда не предполагала, что горы могут быть такими красивыми. Фильм все больше пленял меня. Я очень захотела побывать в этих сказочных местах.
Охваченная новой страстью, я вышла из кинотеатра, не вспоминая о боли. Ночью долго не могла заснуть. Снова и снова возвращаясь к мысли: это красота природы так заворожила меня или искусство, с каким был создан фильм? Мне снились острые, тонкие как иглы вершины скал. Видела себя сбегающей по каменным осыпям. Как символ появилась передо мной главная героиня фильма - крутая скалистая башня Гулья.
МЕЧТА СТАНОВИТСЯ РЕАЛЬНОСТЬЮ
Каждый вечер в течение недели я смотрела фильм и решила, что не могу больше находиться в Берлине. В сопровождении брата, с которым, к сожалению, виделась лишь изредка и которому теперь приходилось поддерживать меня при ходьбе, я отправилась к озеру Карерзее, что в Доломитовых Альпах, безотчетно надеясь встретить там актеров или режиссера, создавшего этот фильм. Действительность не обманула моих ожиданий. Я не могла наглядеться на причудливые скалы, густые леса, нежно-зеленые стройные лиственницы и озеро в обрамлении лохматых елей, похожее на отливающее разными цветами крыло бабочки. Будто воскресли почти забытые сказки моего детства.
Четыре недели провела я в этом волшебном мире. А в день отъезда из гостиницы "Карерзее" произошла встреча, о которой я так мечтала. В холле гостиницы вывесили плакат с объявлением, что сегодня вечером будет показан фильм "Гора судьбы" и на демонстрации будет присутствовать исполнитель главной роли Луис Тренкер. Я и мечтать не могла о таком везении.
После ужина, затаив дыхание, следила за развитием сюжета, хотя знала фильм почти наизусть. Едва сеанс закончился и в зале снова стало светло, я заковыляла к кинопроектору. Рядом с ним стоял мужчина, в котором я узнала исполнителя главной роли.
- Господин Тренкер? - робко спросила я.
Он бросил взгляд на мою элегантную одежду, затем кивнул и ответил:
- Это я.
От моего смущения не осталось и следа. Восторг от фильма, гор и игры актеров так и бил из меня ключом.
- В следующем фильме я буду играть вместе с вами, - с апломбом заявила я, словно на свете нет другой такой само собой разумеющейся вещи.
Тренкер озадаченно посмотрел на меня и рассмеялся:
- Н-да, а по скалам-то карабкаться можете? Такой элегантной фройляйн, в общем-то, нечего делать в горах.
- Научусь, обязательно научусь - я могу научиться всему, чему захочу.
Но острая боль в колене вывела меня из состояния эйфории и отрезвила.
По лицу Тренкера скользнула легкая улыбка. Отвесив ироничный поклон, он отвернулся.
Я крикнула вдогонку:
- По какому адресу я могу написать вам?
- Тренкер, Боцен, этого достаточно.
Возвратившись в Берлин, я ему написала и попросила передать мои фотографии и вырезки из газет режиссеру. С большим нетерпением ожидала я ответа. Но напрасно.
От Гюнтера Рана, своего спасителя в трудных жизненных ситуациях, я узнала, что в ближайшее время Фанк приедет из Фрайбурга, своего родного города в Шварцвальде, в Берлин. Он намерен провести переговоры с киностудией УФА по поводу нового фильма. Тут уж я Гюнтеру не дала покоя. Сам он Фанка не знал, но его хороший друг снимался в роли лыжника в сенсационном спортивном фильме "Чудо лыж". И Ран сумел-таки устроить мне встречу с Фанком.
В солнечный осенний день я вошла в кондитерскую "Румпельмайер" на Курфюрстендамм. Там я должна была встретиться с режиссером. Об опознавательном знаке мы не договаривались. Я несколько раз оглядела помещение, и мне показалось, что узнала доктора Фанка. За круглым столом сидел мужчина средних лет и помешивал ложечкой в чашке.
- Извините, вы доктор Фанк? - спросила я.
Он встал и в свою очередь поинтересовался:
- А вы фройляйн Рифеншталь?
Мы сели, и я заговорила первой. Вначале я еще чувствовала себя скованной из-за мрачности собеседника, но постепенно становилась все оживленней и говорила со все возрастающим увлечением. Фанк молча сидел, почти не отрывая глаз от чашки кофе. Только задал мне вопрос, чем я занимаюсь. Выходит, Тренкер не послал ему моего письма с фотографиями. Как-то неуверенно он начал рассказывать, что должен снимать картину УФА, но темы еще нет. Я не решилась просить его дать мне роль, сказала лишь, что с большим удовольствием приняла бы участие в его следующем фильме - в любом качестве.
Затем мы попрощались. Франк попросил прислать ему снимки и статьи в газетах о моих вечерах танца, а я дала ему свой адрес. И вот я снова стояла одна на Курфюрстендамм. Было семь часов вечера. И какое-то предчувствие говорило, что вскоре должно произойти нечто судьбоносное. Боли в колене, которые так и не уменьшились, вынудили меня к немедленному действию. Нельзя было терять ни дня. Тут мне вспомнился доктор Прибрам. С ним - молодым хирургом и врачом-ассистентом знаменитого профессора Бира - я познакомилась в теннисном клубе "Рот-Вайс" и несколько раз рассказывала о своих болячках. Он обещал сделать снимок колена. Возле кондитерской стояла телефонная будка. Я попыталась дозвониться до клиники доктора Прибрама, к счастью, он сам подошел к телефону.
Добравшись на такси до больницы, я стала уговаривать доктора сделать рентген уже этим вечером. Я просила, плакала, умоляла до тех пор, пока он в конце концов не сдался. Наконец-то я получила точный диагноз: в мениске из-за трещины образовался хрящевой нарост величиной с грецкий орех, который необходимо было удалить. Тогда еще подобной практики не было, а Прибрам и его шеф специализировались в основном на операциях по удалению желчных камней. Но узнав, как обстоят дела с моим коленом, я не хотела больше ждать. Сейчас я уже не помню, как мне удалось уговорить врача прооперировать меня на следующее утро. "Не менее десяти недель проведете в гипсе, - предупредил доктор, - и может случиться так, что функции колена не восстановятся окончательно". Но в тот момент для меня не было выбора: либо - либо! Иначе я теряла шанс отправиться в горы. Я сообщила об операции только Фанку, послав обещанные снимки и статьи из газет.
Той же ночью я приехала в клинику и уже в восемь часов утра лежала на столе. Когда начал действовать эфирный наркоз, я, счастливая, внутренним взором видела - словно в танцующем хаосе - кадры из "Горы судьбы": высокие скалы, облака и - Гулью - судьбоносную скалу-иглу. Она внезапно возникла передо мной и медленно подалась назад, угасая, словно растворяясь в воздухе.
Я погрузилась в глубокий сон.