31 января
Просмотр кинопробы Алисы Фрейндлих на роль жены Сталкера. С моей точки зрения, Фрейндлих играет сдержанно, сурово и благородно. Верю, что это уставшая женщина, много пережившая, но поверить, что когда-то и "счастье" было, трудно.
Андрей в восторге. Фрейндлих утверждена. Может быть, именно эта проба будет использована в готовом фильме.
Просмотр многострадального "Зеркала"
Я ощущаю огромное, трудно объяснимое напряжение, глядя сцену встречи Матери с Прохожим - ведь там за полем, за лесом катятся 30-е годы. Пожар после слов "как сумасшедший с бритвою в руке". Фактуры: древесина, мокрая от дождя, туфли на босу ногу. Сон мальчика - "папа…" - в нем такая огромная тайна, страшная и величественная… Отец моет Матери волосы. Мать кутается в платок и через возрожденческий пейзаж глядится в Марию Ивановну, то есть в себя через много лет.
Типография: все не ладится, и вода в душе не течет. В разговоре Автора с Натальей камера движется так, что кажется - сейчас увидишь Автора, а видишь лишь отражение все той же Натальи. От хроники стратостатов к Чкалову и к чердаку в Переделкине, где Игнат (Алеша) листает Леонардо, и тут же засохший лист в книге. И далее: современный Игнат - сын Автора, сын того Алеши из Переделкина. Наталья натыкается на иголку. Мне кажется, что когда-то "все это было", то есть, по-Тарковскому: "Было! Было!" Комната Автора, Огородникова. Взгляд Игната современного через десятки лет, вспять, на "Рыжую с потрескавшейся губой", на которую заглядывались военрук и Отец, когда был таким же, как сейчас его сын. Я вспоминаю это… Но ведь было и это - говорит экран. Сон: метет ветер, все осыпается, тревога, мальчик бежит спасаться в отчий дом. Трухлявые бревна в кадре - это само время! И время, и безвременье: стоячая вода в колодце. Когда смотришь "Зеркало", то самое большое напряжение возникает от ощущения, что перед тобою приоткрыта дверь из реального мира видимостей в мир вечных сущностей. Вот-вот, и ты проскользнешь в него - он здесь, он рядом. Ты - счастливый обладатель катарсиса, хотя и остаешься с мучительным чувством несовершившегося, на пороге двух миров, когда реальный мир остался позади и ты ему больше не доверяешь, а истинный мир расстилается перед тобою и ты не обладаешь им, но предчувствуешь это обладание всем своим существом.
27 июня
Приехала в Таллин, где снимается натура для "Сталкера". Поселилась вместе с группой. В первый день на съемках не была, но Толик Солоницын успел мне сообщить, что такой тщательной обработки каждой детали в кадре никогда раньше не было. "Или будет действительно что-то совсем гениальное, или уж не знаю… - добавил он. - Во всяком случае, Машка (М.Чугунова. - О.С.) то все выпалывает, то сажает, то красит…"
28 июня
Приехала на съемочную площадку под Таллином. Дождь. Пока никого нет. Только Тарковский. Он жалуется мне, что какой-то очень важный план у Толи Солоницына ему придется разбить на два куска: "Не тянет он…" Появляется Маша и сообщает, что Рерберг просил передать, что снимать не будет, пока небо не прояснится. Съемки должны происходить в здании заброшенной электростанции. Кадры Зоны. В строении сделана декорационная выгородка комнаты: все в этой комнате затянуто столетней паутиной и пылью, валяется тряпье, проломанный стул, все обшарпанно до предела. Грим у Толи Солоницына: синяк под глазом, кровь на губе. Словом, "веселенькое дело".
Андрей выглядывает на улицу через узкие окна электростанции и замечает, что где-то снаружи "остались пни от срубленных деревьев, как в парке, это надо убрать". В ожидании, пока подготавливаются к съемкам, нежит у себя на руках котенка и, замечая, что я смотрю на него, точно оправдывается: "Совершенно беззащитное существо!" Указания Солоницыну: "Толя, учти, что когда ты говоришь о лекарствах, то они у тебя должны посыпаться. Надо попробовать, а то, может быть, они разобьются? А почему нет одеяла?" - обращается он к ассистенту. "Оно сушится. Намокло ночью, и сейчас мы его сушим". "Вот это совершенно не важно", - недовольно ворчит Андрей.
Помощники художника моют окна, через которые, видимо, могут стать заметны те самые пни, которые потребовалось убрать, чтобы пейзаж за окном не напоминал парк. Теперь Андрей строит кадр с Гринько (Ученым) и говорит ему: "На этом плане должны проясниться ваши отношения с партнерами, мы должны понять, мешают они вам или нет. Вы сначала сидите, наклонившись и как бы отрешившись от всего, а потом вроде как сразу прозреваете - знаете, как бывает? Вдруг всё увидели". Высокого Гринько никак не удается поместить в кадр, как того хочется Андрею, и он смеется: "Этот актер меня допечет… Николай Григорьевич, вас никак не скомпонуешь!"
Рерберг просит: "Ребята, оттащите тент, он будет отражаться в стекле".
Тарковский: "Начинаем! Принесите пот и кровь".
"Пот и кровь" - единственное, чего, кажется, не хватало в декорации апокалиптических предвидений. Я наблюдала, как кадр готовился буквально часами, а теперь генеральная репетиция.
Снято.
В следующем кадре крупный план Гринько. Андрей, как всегда, заглядывает в камеру, сам выстраивает кадр и замечает Рербергу: "Важно, чтобы в кадре узнавался тот же интерьер". Рерберг несколько раздраженно отвечает: "Естественно! А почему бы ему не узнаваться?…" Но Андрей продолжает: "Гоша, учти, что в следующем кадре у нас уже больше не будет солнца".
В перерыве Андрей сообщает мне: "Представляешь, в большой полнометражной картине у меня будет не более ста кадров. Для обычного фильма, как правило, это очень мало, но мне кажется, что и сто кадров для моей картины слишком дробно… Видишь, какая здесь капризная погода: выезжали - был дождь, а сейчас от солнца деваться некуда, а оно нам и не нужно".
29 июня
Опять солнце шпарит, а все ожидают для съемок пасмурную погоду. Все нежатся на солнышке на съемочной площадке. Маша переносит правку Тарковского с режиссерского экземпляра сценария в экземпляры актеров. Тарковский объясняется с операторской группой, какого эффекта он ожидает от зеркала. Предлагает ввести в кадр цветы, но Рерберг не согласен: "Нет, надо придумать что-то в стиле, а то торчит огромный веник на первом плане". "Веник" отброшен в сторону.
"Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет", - напевает свою любимую песенку Толик Солоницын, но ему, кажется, не угрожает помереть "здоровеньким": сколько его помню, не выпускает сигарету изо рта да и пьет неплохо.
На солнышке всех разморило. Актерам неспешно делают грим, и Толя с Сашей Кайдановским одновременно прикидывают друг с другом текст. Подходит Андрей, и актеры начинают выяснять с ним, с какой интонацией следует произнести фразу "Ну, ладно", когда они признаются Сталкеру, что в Зону они не войдут. Грим сложный. Гример старательно наносит на лица героев следы полученных ими в Зоне травм. Особенно трудно дается грим Солоницына, которого Сталкер избил в коридоре. У Кайдановского бритая голова с вытравленным белым участком волос. Все актеры небриты… "Здрасьте, Николай Григорьевич, - обращается Тарковский к подошедшему Гринько. - Ох, как вы обросли за ночь. Надо, чтобы вас побрили для крупного плана, а то будет заметна разница в кадре".
Тарковский с Рербергом подробно обсудили освещение, а теперь Андрей подскочил к Солоницыну, который показывает одну из тех расписных досок, которые мастерит в изобилии. На этот раз с помощью красок он "вмуровывает" в свой рисунок на доске живые листья. Тарковский, как всегда, судит нелицеприятно: "Старик, ну что? Видишь недостаток в этой доске?" "Нет. Мне нравится", - оправдывается Толя. Но Андрей всегда ощущает себя учителем, особенно по отношению к тем, с кем работает из картины в картину. К Толе - как к "своему ребенку" - он особенно придирчив, потому что особенно к нему привязан и относится к нему, как к изделию собственных рук. И учит: "Надо, Толик, края заделать, и здесь слишком много золота. Листья уже не чувствуются живыми, они как из жести. Такие листочки хочется на могилку положить". "На братскую…" - радостно подхватывают все окружающие и хохочут. Делать пока нечего, и мы сидим, болтаем с Толей. Он нахваливает гримера Виталия Петровича Львова, с которым, видно, подружился: "С ним так легко работать! Он сразу понял и специфику картины, и манеру режиссера. У него полное согласие с актерами, потому что все, что он нам предлагал и предлагает, удивительно соответствует нашим представлениям о наших образах. Ты, конечно, знаешь обо всех трудностях работы с Андреем, но такой трудной картины по подготовке интерьеров, да и по подготовке натуры, еще не было. Конечно, у Тарковского всегда все непросто, но эта картина не похожа на то, что он делал раньше. Его позицию по отношению к актерам ты знаешь: раскройте свое, идите от своего характера. Но в то же время он имеет в виду, что, несмотря на внешнюю похожесть, нужно в своих персонажах раскрыть разное. Я, признаться, немного озадачен: выясняется, что все свои огромные монологи я произношу на общем плане, так что можно было бы и текст не учить…" В это время подходит Тарковский: "Толя, пошли почитаем и разберем сцену". Только начали начитывать текст, как Рерберг командует: "Надо разводить сцену, солнце скоро спрячется за тучу". Чтение обрывается на реплике Солоницына: "Что-то сердце болит".
После обеда Тарковский продолжает репетицию с Кайдановским, Гринько и Солоницыным. Говорит об Ученом: "Он дозревает до своего состояния прямо на ваших глазах".
Рерберг ставит свет, подготавливает кадр, который будет сниматься через зеркало, снова и снова передвигает подсветки.
Наконец генеральная репетиция перед съемкой кадра. В последнюю минуту Рерберг еще "фактурит" стену мокрой тряпкой и шумит на гримеров и костюмеров, которые тоже стараются в последний момент поправить какие-то мелочи: "Побыстрее! Вы забываете, что не в павильоне. Там поправляйте, сколько хотите, - потом свет зажгли и сняли. А здесь каждую минуту свет меняется, и нам нужно будет всепереставлять, если чуть-чуть зазеваемся. Ребята, подождите, не курите пока, а то синий дым стелется в кадре".
Тарковский замеает: "Но мы ведь решили, что один луч будет теплым по свету, а все остальное холодным". На что Рерберг отвечает: "А может быть, так, чтобы в какой-то момент на этой стене солнце было светлее, чем на этой?" Тарковский: "Нет!" Рерберг смотрит через объектив в зеркало и говорит: "А в зеркале именно так получается".
В этот момент у меня с коленок кто-то схватил блокнот. Оказывается, он срочно понадобился второму оператору, чтобы дать Рербергу еще один маленький дополнительный блик. Тарковский добивается таких сложных и тонких световых эффектов, что операторская группа сбилась с ног. Тем более что план этот должен длиться 150 метров!
"Алеша! Рашид! - командует Рерберг. - Открывайте солнце!"
Вспыхивают два дига.
30 июня
Мы едем с Тарковским на съемочную площадку. Говорим о вчерашнем кадре с зеркалом. Андрей нервничает: "Я вообще не знаю, что это будет на экране, настолько эффект непредсказуем. Половина сцены снимается нормально, а половина через зеркало. Не знаю, заметит что-то зритель или не заметит. Какое это даст ощущение? - Потом переходит к актерам: - Саша Кайдановский - единственный из троих интеллигентный актер. А Толя очень испортился - другой человек! Бездарно пьет - ему просто занять себя нечем. В театре я с ним никогда больше работать не буду. Видит Бог, что я все для него делал. Я с ним, как с сыном родным, возился. А-а-а!" - И досадливо морщится.
Сегодня на площадке пасмурно, накрапывает дождь. Андрей готовится снимать панораму с волосами девочки: отошел от группы, задумался, что-то бормочет, затем, видимо, что-то поняв для себя, удовлетворенный возвращается.
Панорама, созданная из "остатков и обломков погибшей цивилизации", выглядит грандиозно. Не случайно мне говорили, что художник, работающий на картине прямо-таки подвижнически, просто ночует на декорации. Сейчас к притолоке двери он как бы клеит нечто, что должно изображать плесень. Этот художник приехал откуда-то из Казани и, кажется, собственными руками создал всю материальную среду фильма. Ассистенты по реквизиту обращаются к Тарковскому с вопросом: "Гоша просил одеяло побольше обжечь - можно?" Андрей милостиво соглашается, но выражает недовольство по другому поводу: "Гоша, мне не нравится эта панорама. Это просто панорама, а мне нужна такая, какая увидена Сталкером".
Рерберг просит: "Тазик с моей стороны зафактурьте темненьким". А Тарковский уточняет: "Только, пожалуйста, делаете это грязью и олифой, а то если просто закрасить, будет ужасно". Когда все точно выполнено, Рерберг, заглядывая в камеру и обводя ею панораму, удовлетворенно тянет:
"Кошма-а-ар!"
На что Тарковский отвечает: "Вы, операторы, все одинаковые. Вам чтоб красиво… Ну что, начали? Начали! Приготовились! Сюда фанерку, чтобы не отсвечивало. Где фанерка??? У нас еще час, Гоша?" Рерберг дает последнее наставление съемочной группе: "Значит, вы наезжаете так, словно нам нужно рассмотреть, а не на готовенькое. Поняли?!" Тарковский: "Мотор!" Камера не заработала! Рерберг: "Ну, ребята, этого я вам не прощу! Выговор захотели?! - и застонал-завыл: - У-у-у!" Ребята стремглав ринулись за новой камерой.
Сняли. Стоп. Андрей доволен вторым дублем: "Убежден, что этот кадр будет в картине". Но Рерберг настроен более скептически: "Я не убежден. У Сашки свет был на лбу. Никто, черт возьми, ни о чем не думает". Но на этот раз спокоен Андрей: "Хорошо, снимем еще дубль". Чувствуется, что у Рерберга после этого решения точно гора с плеч.
Ассистент оператора создает пейзаж, который теперь и предстоит снять. Он буквально сидит и выкладывает пейзаж, который на пленке будет выглядеть так, точно его сняли с самолета: вот озера, затем песок, песок и валуны.
Все-таки кинематограф иногда так похож на детскую игру…
1 июля
Сегодня я опоздала на съемку. Когда пришла, Андрей уже выстраивал актерам мизансцену. Каждое утро он первый смотрит в камеру. Художники подготовили ландшафт, все выложено мохом с вкрапленными нежными цветочками.
В перерыве я поехала с Сашей Кайдановским и Андреем прокатиться на Сашиной машине: на ней Андрей учится водить. Он жалуется Кайдановскому: "Очень трудно развести мизансцену с одной точки. Тем более что Сталкер как никогда много движется в этой сцене: туда-сюда…" Потом притормозили машину на опушке леса, Андрей выскочил, пробежался по травке, и, обводя взглядом природу, вздохнул и признался: "Без этого я не смог бы".
После перерыва продолжается репетиция. Тарковский не очень доволен Кайдановским: "Сашуля, ты что-то стал все валить в одну кучу". "Как просили", - отвечает Кайдановский. "Я понимаю, но ты меня не совсем правильно понял…" В этот момент подходит Рерберг: "Есть идея, чтобы вода на плотине останавливалась и все оголялось… Очень хорошо получится! Посмотрите?" Тарковский говорит Кайдановскому: "Подождите-подождите. Сейчас я с Гошей выясню все насчет его идеи…"
2 июля
Художники сегодня просто взвыли: "Андрей Арсеньевич, это же адов труд! Ведь с девяти утра уже цемент колют, грызут, можно сказать. И все ради одного кадра!" Тарковский отвечает: "А представляете себе, если у меня еще брак будет в этом кадре?! Тогда все еще придется восстанавливать…" Пользуясь моментом, спрашиваю Кайдановского о его впечатлении от работы с Тарковским. "До сих пор я снимался у режиссеров, для которых главное - это актер, а не изобразительное решение само по себе. Но я все-таки считаю, что кинематограф - это прежде всего изображение плюс актер. Настоящее кино - когда актер становится одним из компонентов кадра. Конечно, в таком кинематографе актер менее свободен и должен уметь органично вписаться в предлагаемый режиссером кадр. Он должен физически переработать возникающую условность и при этом не потерять внутренний настрой, естественную органичность существования в кадре. Мне очень близко требование Тарковского играть не слова, не смысл эпизода, а состояние. Если я правильно понимаю, то актер не должен доминировать в кадре".
Начало августа 1978 года
Как странно, что моя последняя запись по "Сталкеру", сделанная год назад, заканчивается предположением Тарковского: "Представляешь, если у меня будет брак…" Тогда он говорил всего об одном кадре, в который были вложены гигантские усилия. Что же можно сказать о том, что почти вся картина, снятая более чем наполовину, оказалась техническим браком?!! Такое бывает? Такого не бывает! Но такое случилось с Тарковским…
И хотя, как говорит Андрей, брак изображения связан с технической непригодностью пленки или режима ее проявки, отношения его с Рербергом разорваны раз и навсегда. Андрей считает, что брак можно было вовремя проконтролировать, если бы Рерберг относился к картине менее формально… если бы он не пил так много… если бы делал не только то, что ему предписано его положением главного оператора, но и то, чего просит душа… А душа его, по мнению Андрея, была холодна. Рерберг же был возмущен, что Тарковский считал его обязанностью осуществлять технический контроль над материалом. После такого рода выяснения отношений Тарковский так и сказал: "Гоша, уходи, и чтобы я тебя больше никогда не видел!" Тем не менее сейчас запущен в производство новый "Сталкер". И в результате всех пертурбаций в съемочной группе Лариса Павловна доросла до второго режиссера(!). (Но это тема, достойная отдельного разговора.) А Андрей Арсеньевич является теперь не только постановщиком, но и художником картины. Александр Бойм был также изгнан. После конфликта Тарковского с Рербергом на фильм пришел Леонид Калашников, от которого Андрей был в восторге. Но Калашников очень быстро отказался от участия в фильме. Может быть, был напуган всей атмосферой в съемочной группе?
В итоге новым оператором стал Александр Княжинский.
15 августа. "Сталкер"-2
Мы снова, год спустя, летим вместе с Тарковским в Таллин на новые съемки. Андрей рассказывает мне о том, что в новом "Сталкере" только аксессуары остаются прежними, но весь смысл сценария меняется кардинально, все причины и следствия меняются местами: "Перечитай в Ветхом Завете Книгу Иова - это очень важно для нашего фильма. Толя стал просто первоклассным актером. Я теперь с ним вообще не разговариваю, ничего не объясняю: он и сам все прекрасно понимает… И в "Гамлете" хочу после сцены "Мышеловки" дать другую версию событий: Гамлет совсем ничего не делает и все же погибает… Раньше он погибал у меня от подлости, что чужую кровь пролил, а теперь будет погибать из-за слабости характера, из-за того, что он не решается отомстить за отца, восстановить династию, настоять на том, что он - королевский сын! И мы ему так пальцем погрозим… Нет, Шекспир - гений!" И еще Тарковский вдруг признается: "Я уже делаю многое не из своих собственных принципов, а из-за Тяпы, чтобы мне было не стыдно ему в глаза смотреть…"
Тяпа - это домашнее имя второго сына Тарковского - Андрея, родившегося от брака с Ларисой.
Меня всегда колет, что об Арсении, своем старшем сыне, Андрей молчит…