"14 апреля второй секретарь советского посольства в Хельсинки Ярцев попросил срочной встречи для беседы с министром иностранных дел Холсти. Министр принял его в тот же день, и Ярцев сказал, что он получил от своего правительства широкие полномочия на переговоры о достижении большего взаимопонимания между Финляндией и Советским Союзом. СССР, заявил Ярцев, хотел бы уважать независимость и территориальную неприкосновенность Финляндии, но в Советском Союзе уверены, что Германия разрабатывает планы нападения на СССР, в которые входит высадка войск в Финляндии и дальнейшее продвижение их на восток. Как Финляндия относится к таким наступательным действиям? Если Германии будет дано разрешение на использование территории Финляндии для нападения на Советский Союз, то СССР не станет ждать, а выдвинет свои войска столь далеко на запад, насколько это окажется возможным, и Финляндия превратится в театр военных действий. Если же Финляндия, наоборот, займет позицию, препятствующую высадке немецких войск, то СССР будет готов предложить нам всю возможную военную и экономическую помощь и возьмет на себя обязательство по окончании войны вывести свои войска.
Далее Ярцев заявил, что его правительству известны намерения финляндских фашиствующих элементов (в случае, если финское правительство отнесется отрицательно к немецким планам) захватить власть и сформировать новое правительство, которое согласилось бы поддержать намерения Германии. Советское правительство хотело бы получить гарантии того, что Финляндия в случае войны не станет поддерживать Германию в борьбе против СССР. На вопрос, что собой представляют эти гарантии, министр ответа не получил. В конце беседы Ярцев попросил, чтобы по этому вопросу разговаривали только с ним одним.
Переговоры с Ярцевым продолжались в течение весны и лета. Советская сторона не выдвигала никаких конкретных предложений. 11 августа российскому дипломату вручили следующий проект договора между Финляндией и Советским Союзом: "Правительство Финляндии, придерживающееся нейтралитета северных стран, не позволит нарушить территориальную неприкосновенность Финляндии, а также не допустит, чтобы постороннее великое государство использовало бы территорию Финляндии для нападения на Советский Союз. Советское правительство, заверяя, что будет уважать территориальную неприкосновенность Финляндии в любой ее части, не будет противиться тому, что Финляндия уже в мирное время приступит к таким военным мероприятиям на Аландских островах, которые обусловливает территориальная неприкосновенность Финляндии и полный, наиболее возможный нейтралитет Аландского архипелага". Правительство Финляндии, естественно, хотело получить согласие Советского Союза на мероприятия, направленные на обеспечение нейтралитета Аландов, о котором с начала года велись переговоры между Финляндией и Швецией. Ждать ответа долго не пришлось.
Уже 16 августа Ярцев сообщил, что если правительство Финляндии не считает возможным подписание секретного военного договора, то СССР мог бы удовлетвориться письменным обязательством, в котором Финляндия обязалась бы отразить нападение Германии и заявила бы о своем желании принять от России вооруженную помощь. Советский Союз готов согласиться с укреплением Аландских островов, если он сам примет в этом участие и будет осуществлять контроль над возведением укреплений и использованием оборонительных сооружений. В качестве возмещения Советский Союз хотел бы получить разрешение на строительство укрепленной военно-воздушной и военно-морской базы на острове Гогланд. На этих условиях Советский Союз готов дать гарантию неприкосновенности Финляндии и подписать выгодный для нас торговый договор.
В ответе финского правительства было сказано, что принятие предложения России нарушило бы суверенитет нашей страны, а также оказалось бы в противоречии с политикой нейтралитета Финляндии и других северных стран. Несмотря на отрицательную позицию, занятую нашим правительством, Советский Союз в начале октября выступил с новой версией относительно договора об острове Гогланд. Если Финляндия не желает согласиться с тем, чтобы строительство укреплений на нем вела русская сторона, то пусть это будет задачей финнов, однако проектирование следует осуществлять в сотрудничестве с русскими, и если Финляндия не может отвечать за оборону острова, то русские готовы такую ответственность взять на себя. Это исправленное предложение также было отвергнуто с прежними мотивировками. Что касается вопроса укреплений на Аландских островах, то финское правительство обещало изучить его. На этом дело было кончено, и переговоры о торговом договоре зашли в тупик из-за вопроса об острове Гогланд".
На деле финское правительство при полной поддержке Маннергейма, по сути, наотрез отказалось от конструктивного обсуждения советского предложения. Фактически финны пытались получить важные для них уступки, ничего не обещая взамен. Те, кто хочет серьезного соглашения, обычно так себя не ведут, и в Москве росли и крепли подозрения относительно намерений "северного соседа".
Эти подозрения становились еще сильнее, поскольку прогерманская линия в финской политике становилась все более явственной. На проходивших в это время празднованиях 20-летия независимой Финляндии германская делегация оказалась наиболее представительной. Когда министр иностранных дел Холсти нанес визит в Москву, от него потребовали "компенсировать" это визитом в Берлин. Некоторое время спустя Холсти позволил себе неуважительно высказаться о Третьем рейхе, и его немедленно отправили в отставку.
Одновременно Маннергейм всячески способствовал организации визита в Берлин в 1938 году командующего финской армией Хуго Эстермана. Как писал ведущий отечественный специалист по советско-финским отношениям этого периода Николай Иванович Барышников в своей книге "Маннергейм без ретуши" (которую, кстати, искренне рекомендую для прочтения), "финские дипломаты хорошо понимали направленность, определенную Гитлером командующему финской армией относительно Советского Союза". Гитлер, в частности, заявил своему финскому гостю: "Россия является колоссом, который (…) всегда будет представлять опасность, угрозу для всех северных соседей… Россию нужно разгромить, прежде чем она приобретет такую силу, что ее уже нельзя будет разбить". Эстерман согласно кивал. И он, и Маннергейм уже давно говорили о том же самом.
Визит Эстермана не остался незамеченным в Москве и вызвал тревогу у обитателей Кремля. У советского руководства в конце 1930-х годов было более чем достаточно оснований полагать, что финны с радостью поддержат любого противника Москвы. Идеи "Великой Финляндии" были все еще живы и популярны, в том числе среди финской политической элиты. Естественно, официально в Хельсинки не выдвигали никакие территориальные претензии восточному соседу, однако весьма влиятельные фигуры время от времени допускали высказывания, враждебный характер которых был очевиден.
Так, все тот же Свинхувуд, являвшийся до 1937 года президентом Финляндии, открыто говорил: "Любой враг России должен быть всегда другом Финляндии. Финляндский народ по существу своему является другом Германии". Финская пресса старательно создавала образ восточного соседа как врага, схватка с которым неизбежна. Нередко при этом допускались прямо-таки расистские высказывания по поводу "азиатских орд". Многие финские политики рассматривали свою страну как бастион, призванный защитить "европейскую цивилизацию" от "русского варварства". Да, именно защитить; но хорошо известно, что лучшая защита – это нападение. Ненависть к русским (не только к большевикам, а к русским как к нации) старательно культивировалась в Финляндии. Один из финских дипломатов впоследствии вспоминал: финское общественное мнение "было насыщено страхом и ненавистью к большевикам и русским. Было нелегко согласиться с тем, что Советская Россия по-прежнему должна охранять свои военно-политические интересы в районе Финляндии (…) Достижение примирения или прочного мира с великой державой на Востоке казалось невозможным, и следствием этого являлась холодная война. Политически передовая часть народа Финляндии в 20–30-х годах жила в духовных траншеях, готовая в любой момент встретить предопределенного смертельного врага с Востока".
Отечественные историки так писали об этом периоде в советско-финских отношениях: "Несмотря на уже существовавший мирный договор, правительство Финляндии продолжало вмешиваться в дела Советской России как с помощью вооруженных действий, так и дипломатическим путем, направляя бесчисленные ноты правительству РСФСР, апеллировало к Лиге Наций и Международному суду в Гааге. И в 30-х годах оно продолжало считать неурегулированными вопросы о Советской Карелии и так называемой Ингерманландии (отдельные районы Ленинградской области) и считало своим правом обращаться в этой связи чуть ли не в Лигу Наций. Наиболее активным проводником аннексионистских идей было Академическое Карельское общество – политическая организация студенчества и интеллигенции, претендовавшая на роль идейного авангарда нации. Влияние этого общества продолжало оставаться сильным вплоть до конца войны, так как большинство основных постов в государственном аппарате и политической жизни страны замещалось его членами. Оно было построено по военному образцу и ставило своей целью добиться "господства на севере Европы финской расы", слияния всех "финноязычных народов между Балтикой и Уралом", с тем чтобы начало третьего тысячелетия явилось "тысячелетием народов Ледовитых морей"". Журнал "Суомен хеймо" писал в 1937 году: "Академическое Карельское общество исходит из того, что финские племена в современной Европе составляют единственно здоровую и жизнеспособную расу, что только теперь они набирают силу и их задачей явится когда-либо представлять высочайшую западную культуру". Несмотря на то что официально финское правительство открещивалось от аннексионистских идей, могущественные силы в стране требовали присоединения к Финляндии как минимум Карелии и Кольского полуострова, как максимум – всех советских территорий, населенных финно-угорскими народами. Они заявляли об этом громко, и улучшению советско-финских отношений такие заявления явно не способствовали.
Что в этой ситуации сделал Маннергейм? Всеми силами готовил страну к войне. Возникает ощущение, что возможность улучшения советско-финских отношений им даже не рассматривалась всерьез. Осенью 1938 года он потребовал принять неотложные меры по усилению боеспособности финской армии. Следующей весной на Карельском перешейке состоялись беспрецедентные по своим масштабам военные маневры, на которых отрабатывалось отражение советского вторжения. Мало того что присутствовать на маневрах были приглашены все военные атташе, кроме советского, мероприятие еще и было синхронизировано по времени с германскими и итальянскими маневрами. Если усиление армии еще можно счесть вполне адекватным шагом, то подобные вещи однозначно являлись глупой и опасной провокацией в отношении восточного соседа. Финны явно показывали, что готовятся к войне и видят своей союзницей гитлеровскую Германию.
В своих мемуарах маршал заявлял, что весной 1939 года советовал правительству проявить уступчивость и отдать Советскому Союзу в аренду острова в Финском заливе: "Я же считал, что нам тем или иным образом следовало бы согласиться с русскими, если тем самым мы улучшим отношения с нашим мощным соседом. Я разговаривал с министром иностранных дел Эркко о предложении Штейна, но уговорить его мне не удалось. Я также посетил президента и премьер-министра Каяндера, чтобы лично высказать свою точку зрения. Заметил, что острова не имеют для Финляндии значения и, поскольку они нейтрализованы, у нас отсутствует возможность их защиты. Авторитет Финляндии, по моему мнению, также не пострадает, если мы согласимся на обмен. Для русских же эти острова, закрывающие доступ к их военно-морской базе, имеют огромное значение, и поэтому нам следовало бы попытаться извлечь пользу из тех редких козырей, которые имеются в нашем распоряжении". Поскольку речь идет об устных беседах, проверить слова Маннергейма невозможно. Вполне возможно, что он, исходя из тактических соображений, призывал быть осторожнее и выждать благоприятный момент для конфликта. Однако на каждой странице в той части его мемуаров, которая посвящена концу 30-х годов, рефреном звучит: приближалась война, угроза нарастала. При одном взгляде на карту становится очевидно: речь могла идти только о войне против Советского Союза.
Сам Маннергейм выставлял себя впоследствии в роли миротворца, желавшего сближения с СССР, и обвинял правительство страны в упущенных возможностях: "Условием сотрудничества Финляндии и Швеции явилось упрочение финско-советских отношений. Правительство могло бы попытаться, вступив в переговоры со Швецией, добиться согласия Советского Союза на первый шаг в развитии общей обороны северных стран, что, судя по всему, было бы предпосылкой некоторого успеха без очень больших пожертвований. Советское правительство в принципе, возможно, и не стало бы препятствовать ориентированию Финляндии на Скандинавию, как и осуществлению Стокгольмского плана, как заверяла посол СССР в Стокгольме госпожа Коллонтай. В переговорах о требованиях Советского Союза нам удалось устранить опаснейший момент – так называемую проблему военной взаимопомощи. Финское государственное руководство свободно могло предложить новые темы для переговоров, которые могли бы послужить делу укрепления нашей безопасности, например новые формы солидарности между Швецией и Финляндией, и которые могло бы одобрить советское правительство. Опасно было терять время, поскольку период 1938–1939 годов был благоприятным для переговоров, но недолгим, ибо Советский Союз чувствовал, что западные страны отвернулись от него, а со стороны Германии исходила угроза. Но время на ожидание у нас было, его хватало, чтобы руководство страны успело осознать, что свои позиции можно укрепить и с помощью уступок и что упрямый в конце концов проигрывает". В данном случае маршал был явно крепок задним умом: после двух проигранных войн ему хотелось объяснить своему читателю, что в поражениях виноват кто-то другой.
Летом 1939 года Маннергейм, узнав о переговорах между СССР, Великобританией и Францией (последняя попытка создать общими силами некую систему коллективной безопасности, которая могла бы сдержать Гитлера), выразил по этому поводу свое сожаление. Англичане и французы, полагал он, не должны сотрудничать с большевиками, которые и представляют главную угрозу миру. Тогда же Финляндию посетил с официальным визитом глава германского Генерального штаба Гальдер. Все эти детали, безусловно, необходимо учитывать при оценке советской внешней политики осенью 1939 года.
Как и многие европейские политики, маршал просчитался. Договор между Парижем, Лондоном и Москвой действительно так и не был заключен – однако вместо него на свет появился Пакт Молотова-Риббентропа. Этот документ начисто исключал возможность советско-германского конфликта в ближайшем будущем, и поэтому его в один голос проклинали все, кто рассчитывал полюбоваться схваткой между большевиками и нацистами со стороны либо принять в ней участие на выгодных условиях. Более того, секретный протокол, о котором Маннергейм не знал, фактически отдавал Финляндию в сферу интересов Советского Союза. Фактически финское правительство потерпело крупное поражение. Его политика, одним из вдохновителей которой являлся Маннергейм, полностью провалилась и грозила обернуться для страны катастрофой весьма серьезных масштабов.
Тем временем в Европе началась Вторая мировая война, а в Москве заговорили совершенно иным тоном. Если раньше финнам предлагали договориться по-хорошему, то теперь выдвинули куда более жесткие требования. Финляндия должна была не просто заключить с Москвой договор о ненападении, но и передать Советскому Союзу часть своей территории – полосу Карельского перешейка, близкую к Ленинграду, а также отдать в аренду полуостров Ханко поблизости от Хельсинки для создания там военно-морской базы. Взамен предлагалось отдать финнам вдвое большую территорию в Восточной Карелии. Фактически выполнение этих требований означало бы существенное ограничение финского суверенитета. Однако выбор у финнов был простой: либо уступить, либо воевать.
Маннергейм в сложившейся ситуации рекомендовал правительству пойти на частичные уступки и одновременно готовиться к войне. Неизвестно, насколько серьезно он рассчитывал, что Москва удовлетворится несколькими островами в Финском заливе. Возможно, маршал просто хотел потянуть время, чтобы успеть подготовиться получше. Как писал он сам в своих мемуарах, "я выразил уверенность в том, что Советский Союз, если только пожелает, не уклонится от применения вооруженных сил для достижения своих целей. Он унаследовал панславистские идеи царской России, хотя они ныне и замаскированы идеологией Коминтерна". Стоит опять отметить ту же мысль: агрессивные большевики – продолжатели дела своих не менее агрессивных предшественников. Маннергейм с недоверием и нелюбовью относился не к Советской России, а просто к России.
В любом случае в октябре Карельский перешеек превратился в большой военный лагерь. В стране началась мобилизация. Разразившаяся вскоре советско-финская война не была неожиданностью ни для кого. Обе стороны хотели бы ее избежать, но не могли поступиться своими интересами и принципами. Итогом стала кровавая драма, затянувшаяся на несколько месяцев.
Можно ли было предотвратить эту войну? Существовал ли для финнов иной путь, который позволил бы сохранить нейтралитет и избежать как территориальных потерь, так и кровопролития? Ответ на этот вопрос остается открытым. Однако в любом случае мы можем констатировать, что объективно деятельность Маннергейма толкала страну к войне. Он не просто готовился к возможному конфликту, он считал его неизбежным. Линия противостояния с Советским Союзом была выбрана Маннергеймом и другими финскими политиками вполне сознательно. Поэтому и за последующие события они несут пусть частичную, но ответственность.