Кажется, сатрапы этим разделением очень довольны. Что бы они с нами ни делали, государство их окорачивать не намерено: лишь бы не претендовали на Кремль. Они и не претендуют. У них теперь есть мы, а это гораздо интереснее.
2002 год
Дмитрий Быков
Как я брал интервью у Тото Кутуньо
В начале февраля этого года, приехав в Ростов по совершенно другому делу, я обнаружил на нескольких окраинных заборах довольно скромную афишу с анонсом концерта Тото Кутуньо.
Честно говоря, о существовании Тото Кутуньо я вспоминал лишь в тех редких случаях, когда моя жена, родом из Новосибирска, в приступе ностальгии затягивала гимн местной КВНовской команды – песню "Коренной сибиряк" на мотив кутуньовского хита "Истинный итальянец": "Потомок Чингисхана, праправнук декабриста, живет в тайге суровой над берлогой прямо-прямо",- это "прямо-прямо" на месте кутуньовского "пьяно-пьяно" умиляло меня особенно. Я и думать забыл о том, что во времена нашей ранней юности была в России мода на итальянцев,- в самом деле, столько других мод пережили мы за это время, такой культурный – и не только культурный – шок огревал нас по башке чуть ли не ежегодно… и тут вдруг Кутуньо – и где? В Ростове! Что он забыл в Ростове? Или, как тот итальянец-футболист Гаринча из анекдота, что соглашается теперь уж играть за стакан семечек,- готов выезжать по первому приглашению и еще приплачивать? В конце концов, Ростов чудесный город, но из Милана, где обитает Тото, его вряд ли видно…
Однако некий узелок на память я завязал и ближе к началу марта позвонил чудесному ростовчанину, некогда однокашнику Дмитрия Диброва по местному журфаку, а теперь главному редактору "Эха Ростова". Этого хитрого казака, большого сибарита по жизни, зовут Виктор Серпионов, и он знает о происходящем в Ростове все, если не больше.
– Витя, а Кутуньо-то приезжает?
– Ты знаешь, как ни странно, да.
– Но он будет настоящий?
– Этого не знает никто. Сам понимаешь – до концерта об этом судить трудно.
– Ну так я прилечу!- озарило меня.- Если он настоящий, я сделаю с ним интервью, а если ненастоящий – я напишу о том, как поддельный Кутуньо три часа дурил ростовских женщин.
Но он оказался настоящий,- во всяком случае, богатая ростовская компания "Донской табак" клятвенно уверила Серпионова, что концерт состоится и организован он по всем правилам международных гастролей. Тото милостиво согласился заглянуть на денек в Ростов, прежде чем выступать в кремлевских сборных концертах. Кстати, именно ежедневная и мощная реклама этих телеконцертов способствовала распродаже билетов на ростовский концерт – до этого их еле брали, не веря, видимо, в реальность встречи со звездой. В русских городах вообще верят только в то, что уже произошло в Москве: все остальное не может случиться по определению, кроме, конечно, отключения света.
Я выпросил командировку в родной редакции, взял с собой любимого фотографа Бурлака, выслушал наставления жены ("Главное, привези мне автограф и скажи, что для тогдашних старшеклассниц он был принц из сказки!!!") и вылетел в Ростов утром 7 марта – в самый день кутуньовского концерта.
Тут надо сделать небольшое отступление о фотографе Бурлаке. Это двадцатидвухлетний верзила родом из Питера, человек исключительных способностей и очень быстрой реакции. Встретив его на улице в темное время суток, вы не обрадуетесь,- но в душе это нежнейшее существо, веселое, трудолюбивое и сообразительное. Мечта жизни фотографа Бурлака (зовут его Максим, но в редакции кличут попросту "Молодой") – накопить чрезвычайно много денег, купить квартиру и зажить в ней со своей девушкой, которой он предан настолько, что прочие интересуют его очень мало. Кроме этой девушки и своего ремесла, фотограф Бурлак любит только еду, но некоторая пухлость его скрадывается ростом.
Единственный крупный недостаток фотографа Бурлака – довольно невинная мания, сформировавшаяся еще в детстве: он очень любит влезать на любую крышу и делать фотографии оттуда. Однажды он залез на одну питерскую крышу (я ждал его на чердаке) и пробыл там ровно час, так что я уже проклял все на свете, представляя его разбрызганным по двору,- но выяснилось, что он просто уполз на брюхе в соседний квартал и там выстроил замечательный кадр с водосточной трубой. Тогда я поклялся никогда и никуда больше не ездить с фотографом Бурлаком, но уже через неделю мы вместе летели в Барнаул.
Как выяснилось, верный Серпионов готовился к нашему приезду очень тщательно. Всю предкутуньовскую неделю он долбал своего коммерческого директора Сашу Купинского, который, в свою очередь, долбал рекламный отдел "Донского табака", откуда, опять-таки в свою очередь, теребили начальство, которое связывалось с кутуньовским импресарио: раз в день вся эта цепочка, как в известной музыкальной сказке "Городок в табакерке", передавала по всей цепочке первоначальный посыл, в котором я играл роль валика. Молоточки перестукивались, передавали импульс, и кутуньовский импресарио на конце цепочки издавал музыкальный звон: я ни в чем не уверен… вот если он согласится…
– Жми, жми!- кричал на Купинского Серпионов, который сам вошел в азарт: шутка ли, раз за интервью Кутуньо едут из Москвы – чем черт не шутит, может, он опять в моде. Так мы его затащим на "Эхо" и сделаем эксклюзив! В Серпионове забурлил здоровый журналистский азарт, и Купинский, заступивший на должность коммерческого директора всего месяц назад, жал изо всех сил. Он обещал "Донтабаку" сначала упоминание, потом абзац в нашем интервью, потом эксклюзивную съемку фотографа Бурлака,- короче, накануне моего приезда в компании, должно быть, были уже уверены, что я еду писать исключительно про "Донтабак", который я, кстати сказать, очень ценю за одноименные темные сигареты с донничком.
По приезде мы уютно расположились в кабинете Серпионова, выпили его любимого зеленого чаю, Заваренного фирменным способом, и стали ждать, когда привезут Кутуньо. Серпионов начальственно вызвал своего коммерц-директора, и взору нашему предстал молодой, носатый и еще более хитрый мужчина с выражением глаз доброжелательным и жуликоватым: чувствовалось, что этот сумеет наколоть любого, однако проделает все с таким артистизмом и удовольствием, что наколотый еще останется доволен.
– Ребята, он прилетел, но окончательный ответ будет через час,- с порога заявил Купинский.- Пока идите обедать, потом возвращайтесь, и он нас примет.
В Ростове было плюс пятнадцать, поразительные местные девушки ходили в легких курточках, около центрального парка торговали бижутерией и изделиями местных промыслов, и фотограф Бурлак, обычно более всего озабоченный профессиональными проблемами или едой, с приятностью жмурился на солнце.
– Ну его на фиг, Кутуньо,- сказал он с довольством на круглом лице.- Нажраться бы.
Когда через час, нагулявшись и съев кило мандаринов, мы воротились на "Эхо", Кутуньо все еще не дал никакого ответа, и Купинский ускоренно прокручивал всю цепочку, тюкая по "Донтабаку" с упорством сумасшедшего дятла. Серпионов пребывал в отчаянии от того, что ему нечем занять московских гостей. Ростовское гостеприимство достойно пословицы.
В результате, ожидая Кутуньо, мы успели сделать три интервью (со съемкой) с гостями "Эха Ростова" – все это были люди очень интересные, но, к сожалению, не могущие конкурировать с Тото. Под Тото я выбил разворот. Только тут до меня начинал доходить весь ужас моего положения: вылетев из Москвы наобум лазаря, без четкого плана и уверенности в успехе, я мог получить к моменту подписания газеты зияющую дыру на две полосы, забить которую можно было бы только беседой с рекламным отделом компании "Донтабак". Я представил себе лицо главного редактора, тряхнул головой и прогнал ужасное видение.
– Готово!- заорал Купинский, вбегая в кабинет начальника.- Он в течение часа будет приводить себя в порядок в салоне красоты "Космос"! Это через два квартала отсюда, бежим. Там, пока его будут причесывать, он согласился ответить на пять-шесть вопросов…
Мы рысью дернули в "Космос", расположенный действительно через две улицы от "Эха". На бегу я купил девять роскошных тюльпанов. Впереди несся Купинский, успевший рассказать нам свою биографию. Этот польский еврей, чья семья Бог весть какими ветрами была занесена в казачий край, успел сменить множество профессий, прежде чем в двадцать пять лет задумался о журналистике. Здесь он с такой легкостью втюхивал на "Эхо" разнообразную рекламу, что Серпионов его заметил и вместо обычного журналиста получил идеального коммерческого директора. Правда, ради Кутуньо Купинского вернули в его журналистский статус, что было для него чудовищным понижением. В зубы ему сунули цифровой диктофон и отправили интервьюировать звезду.
Между тем у салона "Космос" уже толпилось несколько человек с профессиональными видеокамерами.
– Конкурирующая организация?- спросил я, задыхаясь.
– Да видишь ли,- смутился Купинский.- Тут такой поднялся кипеж из-за вас… все подумали, что раз вы из самой Москвы летите за ним – надо его срочно отлавливать. Я сказал Люське Бородиной, а Люська Бородина сказала на ДонТР, а ДонТР рассказал еще одной телекомпании… в общем, тут уже хвост.
Хвост бурлил, обсуждал перспективы, толпился, толкался и выяснял, кто главнее.
Мигом ввинтившись в толпу коллег и выбирая место, с которого удобнее всего было бы записывать Кутуньо, я несколько упустил из виду фотографа Бурлака – который, воспользовавшись безначалием, немедленно забрался на козырек салона красоты "Космос" и прицелился оттуда объективом на автостоянку, куда должны были привезти Кутуньо. Длинные ноги фотографа Бурлака болтались над головами взволнованной прессы.
Тото ожидался через полчаса. Для празднования грядущего женского дня и для общего смягчения нравов хозяйка салона, прелестная женщина по имени Ольга, пригласила нас всех к себе в кабинет. Там уже разливали донское полусладкое шампанское. Люся Бородина с ДонТР оказалась женщиной с огромными глазами, тонким станом и мелодичной речью. Донской нос с характерной горбинкой доконал меня. Люсю сопровождал меланхоличный оператор, который пить отказался: он караулил Кутуньо у входа, обмениваясь профессиональными репликами с фотографом Бурлаком. Около входа толпились мастерицы "Космоса" – тоже, надо заметить, не лишенные достоинств.
– Да он старый,- говорила одна.- Мы его и не узнаем сейчас.
– Ничего не старый. Пятьдесят восемь лет для итальянца не возраст.
– Пятьдесят во-осемь,- разочарованно протянула самая симпатичная.
– Вон! Вон!- запищали они хором. Мы не успели выпить по второй и прямо со стаканами высыпали на их восторженный писк. Фотограф Бурлак лихорадочно щелкал на своем козырьке. Хозяйка салона на полную громкость врубила магнитофон, и оттуда понеслось:
– Лашьята ми канта-аре!
Между тем из белого "мерседеса", в котором должен был находиться Кутуньо, вышел высокий толстый армянин (половина Ростова, как известно, принадлежит именно к этому гордому племени) и прошел в салон, где ему с утра было заказано кресло. Армянин хотел маникюр, это сейчас очень модно.
Кутуньо в магнитофоне заткнулся, мы вернулись в кабинет хозяйки "Космоса", и Купинский жестом фокусника достал из пиджачного кармана фляжку коньяку. Вскоре я уже научил весь салон "Космос" песне "Коренной сибиряк". Русские люди вообще сдруживаются быстро, особенно на юге. Тонкий стан Люси Бородиной трепетал под моими пальцами. Оператор зашел и взял два стакана: один опорожнил сам, второй отнес фотографу Бурлаку. Бурлак уже сделал с козырька несколько панорам города и подружился с десятиклассницей, проживавшей непосредственно над салоном. Она спустила ему бутерброд, он сделал ее портрет – вид снизу.
Вечером директору Купинскому надо было уезжать в Краснодар к любимой девушке. Он с бешеной силой набрал на своем мобильнике номер рекламного отдела "Донтабака", нажимая на кнопки так, словно выдавливал глаза всем импресарио мира. Цепочка вновь пришла в движение, и импресарио сообщил, что Кутуньо по дороге в салон решил перекусить. Сейчас он съест пару бутербродов и приедет.
– Ну, это на час,- горько сказала Люся Бородина.- Я наших знаю: раньше его не выпустят. Еще сможет ли петь, когда налопается…
До концерта оставалось полтора часа. Вместе с нами пили уже все девушки салона. Одной из них пришла в голову счастливая мысль причесать Купинского, и Купинского, невзирая на его крики, причесали. После второй фляжки коньяка, которую все тем же движением фокусника извлекла уже одна из девушек, я тоже утратил всякую волю к сопротивлению. Вскоре все журналисты уже сидели по креслам, а девушки в ожидании Кутуньо трудились над нами. Я уже не думал ни о каком развороте, а просто наслаждался прикосновениями девушки Юли, которая зачесала мои патлы назад, забрала их в хвостик, и через полчаса я был практически неотличим от индейца Джо. Когда я вышел из этой нирваны и осмотрелся, до концерта оставалось сорок пять минут, а Купинского в окрестностях не было – он удалился вместе с девушкой Катей, которая только что его причесывала, причем диктофон оставил фотографу Бурлаку. И правда, на фиг им теперь диктофон…
– Короче, дело к ночи,- твердо сказала Бородина.- Едем на телецентр, берем кассеты и отправляемся снимать концерт.
Еще около получаса при помощи вышеживущей старшеклассницы ростовские журналисты снимали фотографа Бурлака.
По ухабистому и холмистому Ростову мы чрезвычайно долго добирались до телецентра, где по случаю предпраздничного вечера пили все, начиная с вахтера. Сначала нас не хотели пускать, потом отказывались выпускать – короче, на концерт мы поспели с десятиминутным опозданием, да и то исключительно благодаря Люсиному рисковому вождению. На входе стояли здоровые камуфляжники из местного охранного предприятия, названия которого я не разглядел на их нашивках, но, судя по выражениям их лиц, оно вполне могло бы называться "Кранты".
– Ничего не знаем,- сказали они Люсе и на всякий случай заткнули видеокамеру, хоть и выключенную. Тут я выхватил удостоверение "Огонька", и это произвело на охрану такое впечатление, что стеклянная дверь приотворилась. Первым как самого толстого впихнули меня, а в образовавшуюся брешь просочились Люся, оператор и фотограф Бурлак, которого охрана, по-моему, просто испугалась.
Кутуньо никого не принимал и готовился к выступлению. Зал ростовского Дворца спорта неистовствовал в ожидании кумира. Импресарио Гвидо ходил по коридору мрачнее тучи. Купинский не появлялся. Судя по всему, ему было не до звонков в рекламный отдел "Донтабака". Рекламный отдел "Донтабака", однако, на мероприятии присутствовал и, компенсируя отсутствие интервью, подарил мне блок темного "Донтабака" с донничком.
Настроение мое резко улучшилось только тогда, когда нас впихнули-таки в зал и на сцену вышел Кутуньо. На фоне разноцветной лазерной рекламы "Донтабака" он блестяще отработал первое отделение. Я вспоминал свою молодость, качающиеся фонари, прозрачные вечера, глупых, но красивых девушек (которые по сравнению с нынешними были все-таки Софьями Ковалевскими) – и медленные танцы под Тото Кутуньо, под легкое и кислое вино, от которого мы, однако, стремительно косели. Я даже вспомнил запах накрахмаленной скатерти, на которой стояло это самое вино в какой-нибудь из наших тогдашних дней рождения. Родители либо уходили, либо сидели на кухне. Детки резвились. Нам было по пятнадцать-шестнадцать лет, мы понимали, что это возраст любви, и влюблялись в кого попало. Салат, торт, танцы. Обжимон. Бесконечно долгие провожания, вечернее Кунцево, зеленая листва в свете фонаря… Боже, что я тут делаю, чем занимаюсь? На что я потратил свою единственную, свою драгоценную жизнь, начинавшуюся так прекрасно?!
Однако в антракте Бородина схватила в одну руку разнеженного меня, в другую – мое удостоверение и повлекла нас к охране.
– Кутуньо обещал поговорить с нами в антракте!- твердо заявила она.
– Пресс-конференция состоится после концерта,- ответил кто-то из распорядителей, и, обнадеженные, мы вернулись на свои места. После антракта Кутуньо окончательно разбушевался и для исполнения песни "La Campagna" призвал на сцену всех детей в зале; после он спустился со всей этой вереницей в зал и принялся с нею бегать по проходам. Сзади грузно тряслась охрана. Дважды, пробегая по проходу, Кутуньо со своей оравой сбил с ног фотографа Бурлака. Бурлак оба раза поднимался и трусил следом, не переставая щелкать.
– Я очень есть хочу,- пожаловался он, пробегая мимо меня.
– Терпи, Бурлак, казаком будешь!- бойко крикнула ему неунывающая Бородина.
После концерта за кулисы устремился поток поклонниц и поклонников. Кутуньо давал автографы, приговаривая: "Потом, потом… каррашо… очи чччорные…" Фотограф Бурлак взобрался на сцену, но охрана спихнула его обратно. Мы с Бородиной тщетно пытались пробиться к запасному выходу. Там плотно стояли бывшие пятнадцатилетние поклонники Кутуньо, ныне новые ростовчане. Ходили они тяжело, солидно, переваливаясь. Золота на каждом было надето столько, что задержание их в любом международном аэропорту могло бы иметь тяжелые последствия для репутации России.
В течение следующих сорока пяти минут жены и дочери ростовских новых русских фотографировались с Кутуньо, которому, видимо, организаторы концерта оплатили и эту эксклюзивную услугу. Во всяком случае, Тото безропотно принимал требуемые позы, изгибался, улыбался, томно закатывал глаза, целовал толстых дочек в щечки, а толстым женам – ручки. Под конец с Кутуньо сфотографировалось и несколько мужчин, среди которых он явно должен был почувствовать себя в родной Сицилии. Она, кстати, ему действительно родная – оттуда родом его отец.
– Благодарю вас за прекрасный вечер,- сказал какой-то тихий дон Корлеоне, ростовский папа, которого проще было перепрыгнуть, чем обойти.- Вы сделали нам и нашим женщинам прекрасный подарок. Теперь у вас по программе ресторан, но сначала я попрошу вас ответить на несколько вопросов ростовских журналистов.
Мы с Бородиной сделали боевую стойку, но тут тихий дон щелкнул пальцами, и из-за наших спин появилась девушка совершенно недвусмысленной внешности и таких же манер. В руках она сжимала глянцевый модный журнал – вероятно, самое продвинутое издание в Ростове. В глаза мне бросилась реклама крема для рук. С тихим доном ее явно связывали особые отношения. По этой же причине, вероятно, он спонсировал и журнал. Виясь вокруг Кутуньо золотистой змейкой, редактриса еще около получаса рассказывала ему о своем издании. Импресарио заводил глаза. Кутуньо кротко слушал.
Наконец тихий дон недвусмысленно постучал по часам, и девушка закруглилась, попросив Кутуньо об автографе. Он начал было что-то писать на открытке со своим изображением (он в белых носках и кроссовках, гитара, нотный знак) – как вдруг из-за наших спин донесся печальный вой. Это причитал перед охраной фотограф Бурлак.
– Ой, пустите меня к тому толстенькому!- ныл Бурлак.- Ой, вон к тому в коричневой курточке! Ой, как же он без меня будет брать интервью!
Охранное предприятие меньше всего рассчитывало услышать подобные жалобные песнопения от такой махины, как фотограф Бурлак, и камуфляжные мальчики переминались в нерешительности. Кутуньо с любопытством прислушался.
– Пропустите,- с досадой сказал тихий дон.- Это журналист из Москвы хочет сделать несколько кадров…
Бурлак впрыгнул, поискал глазами крышу, не нашел, с отчаяния влез на диван и несколько раз щелкнул Кутуньо оттуда. Кутуньо закурил и наблюдал за ним с видимым любопытством.