Осень 1936 года. Скомплектована команда одногодичников в количестве 96 человек. Я назначаюсь старшим. Мне вручаются все документы, и мы должны отправляться в воинскую часть. Первая разнарядка была на Дальний Восток, затем окончательно определились: город Днепропетровск, 30-й отдельный учебный танковый батальон. Все мы, курсанты 25–30 лет, все с высшим образованием - инженеры, конструкторы, технологи, уже с довольно солидным практическим опытом командной работы. Но военная служба заставляла делать все: стоять в карауле, дежурить на кухне, убирать казарму, мыть полы и чистить места общего пользования. В то же время нам надо было за один год пройти курс нормальной трехгодичной военной школы, знать уставы, разбираться в тактике, самостоятельно решать тактические задачи, в совершенстве изучить материальную часть танка Т-26, научиться водить автомобиль, трактор, а затем и танк, отлично владеть стрелковым оружием, хорошо стрелять из станкового пулемета и пушки, изучить и знать парковую службу. Да еще многое надо было изучить и знать - ведь через год нас должны будут аттестовать командирами-танкистами.
Комиссаром полка, в который входил 30-й танковый батальон, был Руденко, грамотный, обаятельный, интересный человек. В первые же дни нашего прибытия в полк он меня пригласил для обстоятельной беседы. А через несколько дней приказом я был назначен политруком роты курсантов-одногодичников, оставаясь сам рядовым курсантом. Первым политическим занятием с курсантами у меня было изучение сталинской конституции 1936 года.
1937 год. Как-то меня пригласил к себе комиссар полка Руденко. У него сидел военный, в петлицах которого было по три "шпалы". Оказалось, это был представитель особого отдела дивизии. Разговор со мной шел о том, известно ли мне, что родной брат моей жены Банный Николай арестован, находится под следствием и скоро предстанет перед судом "тройки". Я ответил, что мне известно об аресте брата жены, но какое предъявляют ему обвинение, мне неведомо и я об этом ничего не знаю. Мне был задан вопрос, встречался ли я с Банным и какой был у нас с ним разговор? Я ответил, что встречался, и не один раз, а разговоры были общие. Не было определенной темы в разговоре. Затем меня спросили, писал ли я книгу о молодежной рабочей коммуне на опыте харьковского завода "Серп и Молот"? Я ответил, что такая брошюра была написана и вышла в свет. Писалась она по заданию ЦК ЛКСМУ, и я в этом ничего плохого не вижу. Представитель особого отдела мне сказал, что меня обвиняют в "левацком загибе". Я возразил, что написана она, брошюра, была с санкции партийных органов, да и с тех пор прошло более пяти лет, почему же этот вопрос поднимается сейчас? Беседующие со мной обошли мой вопрос молчанием. После этой "беседы" со мной на эту тему больше никто никогда разговора не вел. Отношение ко мне командования и политорганов части осталось по-прежнему хорошим.
Подходил срок нашего выпуска и аттестации как командиров. Некоторых из нас командование приглашало остаться в кадрах Красной армии. Была и со мной такая беседа. Ее проводили комиссар полка Руденко и новый командир полка (старший к этому времени был арестован). Моя кандидатура командование интересовала особо: считалось, что я политически хорошо подготовлен, партийный стаж мой был уже приличный - девять лет, я имел практический опыт работы с людьми на производстве, и в качестве политрука роты аттестация как курсанта и будущего командира-танкиста была хорошей. Мне предлагали остаться в кадрах на должности командира танковой роты с хорошим окладом, квартирой. Выпускают меня старшим лейтенантом. Обещали, что через год я буду командиром танкового батальона, а там, говорили они, и полк поручат. Заманчивое дело само по себе, но кадровым командиром я не собирался быть, у меня есть специальность инженера и практический опыт работы на производстве.
В октябре 1937 года всю команду одногодичников демобилизовали, а меня и инженера-механика Кузьмина задержали до декабря, все уговаривали написать заявление и отдать в кадры. Наконец нас тоже демобилизовали, сказав при этом, что если мы надумаем остаться в кадрах Красной армии, то часть всегда примет нас как своих питомцев.
После демобилизации надо было срочно устраиваться на работу. Семья хотя и маленькая, но живем мы довольно скудно, кое-когда нам помогают родители Любы, я же сам должен помогать моей одинокой матери. С жильем у нас тоже далеко не благополучно: тесно и неблагоустроенно, об этом тоже надо было думать. Я решил теперь идти только на завод - это более постоянное, почетное и уверенное дело. Когда я становился на военный учет, то мне порекомендовали по поводу работы обратиться в Харьковский горком КП(б)У в отдел кадров. Так я и поступил. Но здесь мне стали предлагать "руководящие" должности - нач., зам., пом., зав. - и все в учреждениях и организациях. Но я твердо стоял на своем: только на завод. На меня смотрели с каким-то недоумением и, очевидно, думали: "Вот чудак! Ему предлагают руководящие должности, а он просится на завод".
15 декабря 1937 года. Итак, издан приказ по заводу: я назначен начальником кузнечно-штамповочно-заготовительного цеха. Завод "Серп и Молот", где работало около десяти тысяч рабочих, официально считался заводом сельхозмашиностроения. Он выпускал молотилки разных конструкций и модификаций, веялки, триера, культиваторы, бороны и ряд другой сельскохозяйственной техники. Это была, так сказать, открытая продукция завода. Кроме того, была большая номенклатура специальной продукции: артиллерийские снаряды из сталистого чугуна и стальные штамповочные головки к ним, их выпускалось миллион, специальные санитарные повозки и автофургоны для перевозки раненых; сотнями тысяч изготовляли носилки для переноски и транспортировки раненых. Изготовляли скорлупы фюзеляжа из специального шпона для самолетов конструктора Сухого, которые выпускались Харьковским авиазаводом. Много было и другой специальной продукции. Ее общий удельный вес в производстве завода составлял около 45 %.
Номенклатура огромная, около 800 рабочих цеха работают в три смены. Инженерно-технические кадры цеха неплохие, но они были очень задерганы неразберихой и излишней суетней. Мне как начальнику цеха прежде всего пришлось добиться реального плана и материально-технического обеспечения, строгого выполнения графика по сменам, технологическим агрегатам, значительно подтянуть технологическую и производственную дисциплину. И все это, вместе взятое, решило исход дела.
Через пять месяцев цех стал передовым на заводе, повысилась заработная плата рабочих, пошла премия для ИТР и рабочих, поднялся моральный дух коллектива. Говорили, что совершилось "чудо", но чуда никакого не было - просто был наведен порядок, повысилась дисциплина и ответственность, возросла материальная заинтересованность, развернулась борьба за качество выпускаемой продукции. Мой авторитет как начальника цеха еще больше повысился. На заводской партийной конференции меня избирают членом парткома завода, а затем членом Сталинского райкома КП(б)У.
В октябре 1938 года дирекция, партком завода рекомендовали меня на должность начальника производства.
Значительно поправились мои материальные и жилищные условия. Я получил в благоустроенном заводском доме на улице Иванова, 9 хорошую комнату со всеми удобствами. Значительно легче стало всей нашей семье.
1939 год. Время было тревожное и беспокойное со всех точек зрения. Почти каждый день, вернее говоря, каждую ночь происходили аресты работников завода. Были арестованы многие кадровые квалифицированные рабочие, не говоря уже об арестах среди ИТР, включая начальника пожарной охраны завода. В общей сложности было арестовано около 80 человек. Некоторые из них возвратились на завод, но они хранили буквально гробовое молчание о том, что с ними произошло и за что их арестовали. О судьбе многих наших заводчан так мы ничего и не узнали, и они бесследно исчезли. Клеймо "враг народа", "оппортунист" постоянно мелькало в газетах, по радио, в выступлениях партийных деятелей. Народ да и в целом партия были политически терроризированы. Все друг друга опасались, не доверяли: отец - сыну, сын - отцу. Доносами было опутано все и вся. Очень было тяжелое время, и многие из нас выжили случайно.
По производству спецтехники, мобилизационным мероприятиям чувствовалось, что идет усиленная подготовка к возможным военным столкновениям. Все это тоже волновало и тревожило людей. Все ждали чего-то особенного и неприятного. Призывы, утверждения: "Ни пяди нашей земли врагу, а если возникнет война, то воевать будем только на чужой территории" - несколько расхолаживали, притупляли общую и политическую бдительность. В результате кое у кого появилось зазнайство и чванство по вопросам состояния нашей обороны и военно-технической мощи. В то же время внутриполитическая и внешнеполитическая обстановка была чрезвычайно сложной. Тем более если учесть, что уже к этому времени реально существовал военно-политический блок - так называемая ось Берлин - Рим - Токио, которая своим острием была направлена прежде всего против нашей страны.
Будучи в командировке в Москве, я по гостевому билету попал на XVIII партийный съезд ВКП(б), где видел и слушал И. В. Сталина и других партийных руководителей. Потом на заводе перед партийным активом мне пришлось несколько раз выступать с докладами и лекциями по итогам работы съезда.
Напряжение в стране росло. Принимались самые жесткие меры по укреплению трудовой, производственной и технологической дисциплины. За один прогул или опоздание на работу свыше пяти минут строго судили и давали срок заключения до двух и больше лет. За нарушение технологической дисциплины, выпуск бракованной продукции виновники привлекались к строгой судебной ответственности, а то и просто их обвиняли во вредительстве, и тогда их судила "тройка". Срок - до десяти лет тюремного заключения или специальных лагерей.
Какое ни трудное и тяжелое было то время, а все же с продовольствием дело обстояло очень хорошо, да и реальная зарплата была на должном уровне.
Внезапно заболел наш малышка Борик. Бедный мальчик места себе не находил, плакал, просто извивался от боли. Врачи определили сильнейшее воспаление среднего уха и настоятельно рекомендовали срочно делать операцию. Операция довольно сложная, и ее должны делать квалифицированные специалисты, хирурги ОХМАДЕТа (Институт охраны материнства и детства). Туда очень трудно попасть, и я обратился за помощью к депутату Верховного Совета, нашему директору завода П. С. Стрелецкому. Он написал ходатайство, и Борю положили для операции в охмадетовскую больницу. Но когда Борю осмотрели специалисты, то они сказали, что упущено много времени, предстоит сложная операция, потребовали от меня расписку о том, что если что случится с ребенком, то не должно быть с нашей стороны претензий. Выхода у меня не было, я дал расписку. У пятилетнего малютки долбили кость за правым ухом, чтобы дать выход образовавшемуся нарыву. На третий день после операции мы с Любой попросили свидания с Бориком. К моему удивлению, только мне разрешили свидание. Боре я купил подарки, в том числе и заводную железную дорогу. Сын сидел в кровати с забинтованной головкой. Увидев меня, заулыбался, тут же взял у меня из рук заводную железную дорогу, завел ее, и восторгу не было конца. Врачи были поражены выдержкой и спокойствием ребенка и быстрой поправкой после тяжелой операции. Они говорили, что, как правило, после такой операции ребенок лежит две недели, а Боря на четвертый день самостоятельно сидел в кроватке. Дела быстро пошли на поправку, и все обошлось благополучно.
Пригласили меня в министерство для беседы на предмет назначения главным инженером завода "Серп и Молот". Откровенно говоря, в 29 лет страшновато было браться за такой огромный и сложный объем работы. Но приказом министра Лихачева А. И. от 5 апреля 1939 года я был утвержден в этой должности.
Как главному инженеру, мне приходилось заниматься не только техникой, производством, технологией, но и многими другими организационными и хозяйственными вопросами. Проводилась большая реконструкция завода, строительство специальных цехов, монтаж полученного нового оборудования под производство спецпродукции. Производство сельхозмашин начало резко сокращаться, объем же спецпродукции возрастать. Мое общественное положение в Харькове как технического руководителя крупного производства возросло. Я избираюсь депутатом Харьковского горсовета. Председателем горсовета тогда был Селиванов, впоследствии министр коммунального хозяйства Украины. Меня все больше привлекают к общественной работе, дают задания Сталинский райком партии и Харьковский обком КП(б)У. Наконец я в центре города в заводском доме получил хорошую трехкомнатную благоустроенную квартиру. Сбылась моя долголетняя мечта - я с семьей имею свою квартиру.
Директора завода П. С. Стрелецкого перевели на другую работу, о чем многие жалели, в том числе и я - Стрелецкий был хорошим человеком, неплохим администратором и организатором. Директором был назначен Крутиков - грамотный инженер, хороший человек, но опыта заводской, административной работы никакого, и ему было трудно. Вскоре он вернулся в Москву, в научно-исследовательский институт. Я лично жалел об уходе с завода такого грамотного инженера.
Затем директором завода был назначен Полевский, довольно неприятный человек, с большим гонором, самомнением и заносчивостью. Производства и условий работы завода не знал, в техническом отношении был подготовлен слабо. К тому же морально неустойчивый человек. Не по-партийному и не по-государственному относился к кадрам. Часто давал неграмотные и неразумные указания через головы руководителей служб завода и начальников цехов. В результате этого у меня с Полевским складывались натянутые отношения на принципиальной основе. Работать стало тяжелее, к тому же неинтересно. Среди кадров пошел какой-то раздор и групповщина, до сих пор спаянный коллектив начал терять свой хребет и боеспособность.
Завод до предела загружен производством спецпродукции - осваиваем выпуск минометов. Началась война с финнами, идет мобилизация солдат и офицеров. Несмотря на то что я имел военную бронь, меня повесткой вызвали в горвоенкомат, дали сутки на сборы, на сборном пункте я получил полностью обмундирование и предписание, в какую воинскую часть явиться для прохождения службы в качестве командира танковой роты. Я сообщил Жене Каплуну, что я призван в Красную армию. Он обратился к директору завода, но Полевский не принял никаких мер. Тогда Женя Каплун, начальник производства завода, самостоятельно через Харьковский военный округ, мотивируя моей броней, добился того, чтобы меня как главного инженера завода, который работает на оборону, освободили от армии. И я возвратился на завод к исполнению своих обязанностей. Год был очень тяжелый и напряженный. На заводе находились сутками. Работали, не считаясь со временем.
В начале 1940 года меня вызвали в министерство и предложили должность директора завода сельскохозяйственного машиностроения в Ташкенте. Я понял, что тут действует рука Полевского, и от предложения отказался. Написал письмо И. В. Сталину, в котором изложил "мотивы и поводы моего перемещения". Снова меня вызвали в министерство, и в отделе кадров откровенно сказали, что моего перемещения усиленно добивается Полевский и что при сложившихся обстоятельствах мне лучше уйти с завода. Снова мне предложили должность директора или главного инженера с выездом из Харькова. Имея поддержку местных партийных органов, я наотрез отказался выезжать из Харькова. Тогда мне предложили должность главного технолога харьковского завода № 75, и я дал согласие. Настроение у меня было ужасное. Я видел всю несправедливость и беспринципность решения моего вопроса в угоду самодуру и недалекому человеку Полевскому. Впоследствии тот попал под суд, был заключен в тюрьму, и мне пришлось помогать ему в досрочном освобождении.
В августе 1940 года у нас родился второй сын. Нарекли его Виталием. Все вроде бы шло хорошо, но вот после родов Люба сильно заболела: не могла кормить ребенка, и маленькую крошку пришлось отправить в Днепродзержинск к родным Любы. Молодая женщина, мать двоих малолетних детей, периодически находится в больнице. Ей становится все хуже и хуже. Она теряла силы с каждым днем, похудела, ослабла. Все это меня огорчало. Было обидно до слез, что Люба, когда-то жизнерадостная, энергичная, сейчас, по существу, стала беспомощной, не может даже заниматься маленькими своими детками. Но мы оба были оптимистами, не теряли веры и надежды на то, что все пройдет, станет на свои места, все будет хорошо. Ведь и семья у нас складывалась хорошая.
Парторг ЦК ВКП(б) на заводе Савельев передал мне, что меня срочно вызывают в горком партии. Меня принял первый секретарь горкома Восков. Речь шла о том, что меня хотят забрать на работу на должность секретаря Харьковского горкома партии по оборонной промышленности. По решению ЦК ВКП(б) учреждался такой институт работников. Сразу я не дал согласия и попросил у Воскова двое суток на "размышление", но на второй день заболел и не смог дать ответ. На пятый день на квартиру ко мне приехал заведующий отделом кадров горкома партии Иванов и просил меня дать окончательное согласие, так как все документы на меня заготовлены и я должен срочно выехать в Киев в ЦК КП(б)У для беседы. Прежде чем дать согласие, я посоветовался с парторгом ЦК ВКП(б) нашего завода Савельевым, последний дал свое "добро". Вскоре я выехал в Киев в ЦК КП(б)У, имел беседу со Спиваком, секретарем ЦК по кадрам, был на беседе у второго секретаря ЦК Бурмистренко, беседовал со мной и Н. С. Хрущев. Беседа носила характер, располагающий к откровенному разговору и уточнению некоторых вопросов по моей предстоящей работе.
В августе я приступил к работе в горкоме партии, хотя, откровенно говоря, мне жалко было расставаться с прекрасным коллективом завода № 75.