Стена была не только сооружением - она была институтом. За попытку побега из ГДР давали до 8 лет тюрьмы, а за помощь в организации побега - внимание! - сажали на пожизненное заключение. В восточногерманских архивах был обнаружен приказ от 1 октября 1973 г. - стрелять в беглецов. Цифры жертв сильно разнятся - 1245, 645 или 125 человек. Хотя уже через 10 дней после возведения стены, 24 августа 1961 года, безо всякого приказа был застрелен первый человек, попытавшийся пересечь новоявленную границу, - Гюнтер Лифтин, 24 лет от роду.
Стена также стала своеобразным экономическим институтом. Магазином по продаже восточных немцев на Запад. Директором этой лавочки стал знаменитый посредник по шпионским обменам, агент Штази Вольфганг Фогель - тот, который выменял сбитого над СССР летчика-шпиона Пауэрса на провалившегося в США легендарного Рудольфа Абеля. Однако обмены такого рода случаются не каждый год, а жить надо каждый день, а тут ФРГ готова платить деньги за свободу для отдельно взятых немцев. Правда, не очень много. Но можно скомпенсировать количеством. Итого с 1964 по 1989 год на коммерческой основе было выпущено на Запад 215 000 граждан ГДР. Плюс к тому 34 000 политзаключенных. За каждого, повторяю, ФРГ платила выкуп. В целом ГДР получила 2,7 миллиарда долларов. Примерно по 11 000 долларов за человека. Даже интересно, сколько народу согласилось бы выкупиться из СССР за эту хоть и солидную по тем временам, но, в общем-то, в принципе подъемную для советских людей сумму?
В 1961 году, осенью, случилось еще одно важное событие. На XXII съезде КПСС было объявлено о строительстве коммунизма (завершение проекта, напоминаю, планировалось в 1980 году). Окончательное закрытие границы было весьма своевременным. На горизонте светлого будущего уже маячил новочеркасский расстрел.
Можно сосчитать, сколько дней, часов и даже минут простояла Стена. Ее начали строить (то есть физически разделили Восточный и Западный Берлин колючей проволокой и шеренгами войск) 13 августа 1961 года, в 01 час 00 минут. Она продержалась до 9 ноября 1989 года, до 19 часов 34 минут по местному времени. Именно в этот миг секретарь ЦК СЕПГ по вопросам информации Гюнтер Шабовски произнес роковое для Стены слово. Он проводил пресс-конференцию, на которой огласил партийно-правительственное постановление о свободном переходе границы. Пресс-конференция транслировалась по телевидению. Зал замолчал, переваривая новость и ожидая какого-то подвоха. Наверное, затихли и телезрители, сидящие у своих домашних экранов по обе стороны Стены. Потом из зала раздался осторожный вопрос: а когда данное постановление вступает в силу? Шабовски ответил в одно слово: sofort. Что в переводе значит: немедленно. В смысле - с момента оглашения. И зал мгновенно опустел. Опустели и берлинские квартиры, в обоих Берлинах, что характерно. Все побежали рушить Стену.
Конец Стены - это конец большой международной государственной тюрьмы.
Это и конец идентичности, основанной почти исключительно на внешней границе.
Восток и Запад перекидывали через Берлинскую стену свои проблемы, переадресовывая и приписывая их Враждебному Другому, скрытому за непроницаемой границей. Унылая буржуазная рутина выкидывалась прочь и превращалась в образы тоталитаризма. Социалистическая нищета летела навстречу, превращаясь в образы жестокой капиталистической эксплуатации. Был и зеркальный процесс. Крайне правые антикоммунисты на Западе были, но леваков было не меньше. Равно как и в странах Восточного блока были истово верующие в коммунизм, но была и огромная масса стихийных западников. Что, тоталитаризма не было? Был, конечно. И эксплуатация была тоже. И выгоды социализма были, и динамичность капитализма. Не о том речь. Главное - было желание избавиться от собственных психологических тягот, создавая удобный миф о Тех, Которые за Стеной.
Когда рухнула Стена, оказалось, что здесь, по сплошную сю сторону, жизнь очень многообразная и трудная - особенно в отсутствие той стороны, которая является критерием и точкой отсчета. "Diversity", то есть ценность разнообразия, сопровождаемая беспощадной борьбой за равные, а чаще за особые права всех и всяческих меньшинств, стала ведущей тенденцией культурной Европы после Стены.
Postmural Europe. Постмуральная Европа. Ужасный термин. Но точный.
Написано осенью 2009 года ("Искусство кино", 2009, № 10)
В ТРЕХ ИЗМЕРЕНИЯХ
В семидесятые годы в нашей стране самым распространенным политико-географическим термином было слово "американский". Слова "советский" и тем более "российский" встречались реже. Точно так же слово "западный" употреблялось гораздо активнее, чем "восточный" (источник: "Частотный словарь русского языка" под ред. Л. Н. Засориной. М.: "Русский язык", 1977). Оно и понятно - в поисках идентичности не так важно, каков ты сам. Гораздо важнее, от кого ты отстраиваешься. Кто твой враг или, по крайней мере, кто твой фон, на котором ты будешь смотреться наиболее рельефно и выразительно.
К сожалению, в наши бурные девяностые и стабильные двухтысячные не нашлось самоотверженного коллектива лингвистов, дабы начертить лексическую карту нашей текущей современности. Можно, однако, предположить, что слово "американский" в последние годы постепенно отвоевывает лидерские позиции, утраченные лет двадцать назад.
Тогда, начиная с середины восьмидесятых, главным политическим термином стало конечно же слово "демократия". Говорю это безо всяких подсчетов. Я так чувствую, и уверен, что чувство меня не обманывает.
В политическом дискурсе 1980-х годов и ранних 1990-х годов "демократам" противопоставляли "патриотов" или "коммунистов". Это не столько смешно, сколько симптоматично. В первом случае демократия воспринималась как курс на реформы по западным шаблонам, а патриотизм - как идеология реакции, застоя, дурной самобытности. Хотя на самом деле все обстояло и поныне обстоит не так, демократизацию нельзя путать с вестернизацией, а патриотизм - с почвенничеством. Но, как говорил один очень эффективный постсоветский лидер, "в жизни все не так, как на самом деле".
Во втором случае демократия понималась как многообразная и многосторонняя свобода, в противовес советско-коммунистическому гаечному ключу. Процедурная основа демократии отходила на второй план, поглощалась концепциями демократии-западничества и демократии-свободы. Это естественно. Принцип разделения властей, принцип свободных выборов, мирной конкуренции политических идей и программ, мирной смены партий у руля государства - все эти принципы становятся реальностью только в благоприятной среде, в благоприятном ("демократическом", извините за тавтологию) ценностном поле. Там, где люди действительно верят в независимость суда и право парламента издавать законы, а также в право маленького человека раз в четыре - шесть лет влиять на большую политику, - там процедурные святыни демократии становятся воистину чудотворными. В ином случае это пустые обряды, сотворенные кумиры. Когда Мисаил спросил Чуева, правда ли то, что они святые иконы называют досками, Чуев отвечал: "Да ты переверни, какую хочешь, икону, сам увидишь" (Лев Толстой, "Фальшивый купон", ч. I, гл ХХ). Точно так же рассуждают нынешние иконоборцы демократии, и им трудно возразить по существу.
Когда какое-то слово слишком нагружено нашими оценками и симпатиями, непременно возникает путаница. Лучший пример - "гражданское общество". Обычно считается, что гражданское общество - это синоним зрелого и ответственного общества, а независимые гражданские организации - это просто чудо что такое. Однако самоорганизация граждан бывает всякая-разная: скинхеды, например, тоже организуются совершенно самостоятельно и некоммерчески.
Демократия давно уже стала синонимом хорошего государственного устройства. От этого возникают две риторические фигуры: "наше государство хорошее, следовательно, демократическое". Оно бы еще ничего, если в этом государстве действительно соблюдаются все права и свободы (а там пусть оно будет монархией или теократией). Вторая, более опасная фигура: "наше государство демократическое, следовательно, хорошее". Беда в том, что на земле очень мало настоящих монархий и совсем нет чистых теократий (разве что Ватикан). Кругом одни сплошные демократии с национальной, социальной, религиозной, исторической или административной спецификой.
Вот фраза из журнала "Новое время", из редакционной статьи мая 1945 года: три великие демократические державы - СССР, США и Великобритания - разгромили нацистскую Германию. И в "Известиях" в те же дни говорилось об "успешном боевом содружестве демократических держав". Таков был официальный газетный шаблон.
Но только ли шаблон? Рискну сказать, что нет. СССР был демократической страной. Более того, это была радикальнейшая из демократий. Мне возразят - но ведь СССР был тоталитарным государством! Да, разумеется. Но противопоставлять тоталитаризм и демократию нельзя. Все равно что сравнивать блондина с доцентом, а интересную книгу с иллюстрированной.
Что такое демократия в своей основе? Это представление о фундаментальном равноправии людей. Действительно всех людей, что и отличает демократию ХХ века от демократий XVIII–XIX веков, где "все люди" - это белые богатые свободнорожденные мужчины. Главная демократическая задача - сломать любые сословные, этнические, экономические, культурные и прочие перегородки, препятствующие свободному движению человека по социальной лестнице. Демократия строит социальные лифты. Советский лифт (именно вследствие масштабов и радикализма демократической революции) был самым скорым и смертоносным - на верхнем этаже ждала "чрезвычайная тройка"; был достигнут страшный темп сменяемости элит. Разумеется, в этом нет ничего хорошего, потому что успокоить демократический энтузиазм народа можно было только с помощью тоталитаризма.
Что же такое тоталитаризм? Однотипность социальных благ, материальных и духовных. Советское государство полностью овладело экономикой и политикой, культурой и частной жизнью граждан. И сделало это с помощью развитой системы социальных сервисов, бесплатных или по копеечной цене. Все было недорогим и одинаковым. И не надо говорить, что тоталитарная демократия "играла на понижение". Впрочем, для людей образованных, богатых, утонченных - несомненно. Но для подавляющего большинства жителей нищей, темной крестьянской страны сама возможность лечиться у доктора и ходить в школу была невиданным социальным взлетом.
"Бесплатное всё" было самой лучшей пропагандой единства и сплоченности. Тоталитаризм - это лишь во вторую очередь политический сыск, концлагерь и война. Это признаки деспотизма и милитаризма, которые сопровождают тоталитаризм. Многие принимают их за лицо тоталитаризма. Но это скорее устрашающая маска.
Что же противостоит тоталитаризму, если не демократия? Думается, на другом полюсе находится плюралистическое общественное устройство. С разными формами собственности и хозяйственной активности, политического участия, социальной организации, духовной жизни.
А демократия в XVIII–XIX веках противостояла сословному обществу, а в ХХ веке - расизму, этнократии. Вспомним формулу мая 1945 года: великие демократические державы победили нацистское (то есть националистическое, расистское) государство. Сам факт, что какие-то люди по факту рождения, по факту цвета кожи или формы носа приговорены к рабству или к смерти, - сам этот факт был нестерпимым оскорблением для тех, кто исповедовал идею равноправия, то есть базовую идею демократии.
Этнократическое государство может быть тоталитарным, как Германия при нацистах, но может быть более или менее плюралистическим, как ЮАР в эпоху апартеида. Раса была неодолимым социальным барьером, но расистское государство не промывало мозги чернокожему и цветному населению. Или другой пример: в некоторых странах постсоветского ареала процент нетитульных (некоренных) жителей весьма высок. Поэтому процесс ускоренного национального строительства в этих странах протекает трудно. Естественно (увы, естественно!), там возникают этнократические тенденции; тем самым демократия терпит урон. Однако эти страны остаются плюралистическими, что дает надежду на восстановление демократии во всей ее полноте.
Кроме осей "демократия - этнократия" и "плюрализм - тоталитаризм" есть еще одно важное измерение: "либерализм - деспотизм". Методы государственного управления могут быть мягкими или жесткими, ориентированными на свободную самоорганизацию граждан или на диктат, ограничения, насилие.
Разумеется, в большинстве случаев тоталитаризм (кстати, самый редкий цветок на политическом поле) шагает в паре с деспотизмом, а плюрализм - с либерализмом. Конечно, хотелось бы, чтобы демократия была плюралистической и либеральной. Но так получается далеко не всегда, а иногда выходит прямо наоборот, как в СССР. Не надо приписывать структурным характеристикам угодное нам ценностное содержание. Структура государства - отдельно, наши симпатии к тем или иным моделям управления - отдельно. Так будет легче понять, почему либерализм (да и просто свобода) принимается в штыки, почему тоталитаризм остается мечтой широких людских масс и почему демократия столь двусмысленна.
Впрочем, есть еще одно, самое главное измерение: "хорошая страна - плохая страна". Но это уже не про политологию, а про любовь.
БОРЬБА ЗА ПРАВО БЫТЬ РАБОМ
Не знаю, как бы я поступил на месте любой "говорящей головы" из телевизионного документального фильма "Дорогой Леонид Ильич" (2004 г., режиссер Василий Пичул). Вряд ли я был бы объективным, историчным и желчным. Много лет работая близким сотрудником какого-нибудь крупного государственного деятеля (если только не монстра какого-то, вроде Сталина или Гитлера), я бы волей-неволей нашел какие-то человеческие слова о каких-то его человеческих чертах. Ну, незлой человек. А иногда неожиданно добрый. Задумывался о судьбах мира. Любил красивых женщин. Тяжело болел. Ценил шутку. Не кричал, не топал ногами, не швырялся тяжелыми предметами. А оскорблять мое личное достоинство - да никогда в жизни!
Впрочем, недавно вышел мудрый и добрый фильм про Гитлера. Про запутавшегося человека. Который наделал много зла, но не стал от этого счастливее. Говорят, что сейчас в России снимается - или планируется - еще более мудрый и добрый фильм про Сталина. Который принял Россию с сохой (то есть с колосящимися нивами, на которых трудились крестьяне), а сдал ее с атомной бомбой (то есть со смертельным оружием посреди выжженной земли, на которой копошатся рабы).
Это я к тому, что нет ничего удивительного в добрых словах о Брежневе, льющихся с экрана телевизионного документального фильма.
Удивительно другое. Три вещи. Неискренность, мифология и, главное, контекст. Давайте по порядку.
Все эти люди, которые говорили хорошие слова о генеральном секретаре Брежневе, на самом деле не любили и не уважали его. Потому что сейчас они насмехаются над ним, презирают его, не хранят его личные тайны.
Издеваются над его страстью к орденам, страстью по-детски глубокой и серьезной. Они с усмешкой говорят, что от Раздоров, где он жил (это начало РублевоУспенского шоссе), до Кремля его кортеж доезжал за тринадцать минут. То есть движение на трассе замирало, и многотонные лимузины летели со скоростью под 200 км в час. Что, согласитесь, как-то неадекватно… Ах да! Леонид Ильич был отменный лихач и часто сам сидел за рулем. Иногда отрывался от машины сопровождения. Правда, когда у него случился инсульт, он, пытаясь самостоятельно вести свой "членовоз", сносил, бывало, все елочки вдоль дороги… Мне кажется, что от большой симпатии к человеку (даже бывшему хозяину) такого не расскажешь.
Они повествуют о его любвеобильности. Настоящий плейбой был наш дорогой Леонид Ильич! - одобрительно посмеиваются друзья и соратники. Господин Медведев, заместитель начальника личной охраны генсека, рассказывает, что его, как и всех сотрудников-мужчин, строго предупреждали - ни взгляда, ни жеста в сторону секретарш и референток Брежнева! Этого добряк Леонид Ильич не потерпит. Ибо ревнив! Иными словами, секретариат Леонида Ильича представлял собой служебный гарем. А лучше сказать - первобытную орду. Самец-хозяин, принадлежащие ему самки и молодые самцы, которым "это" запрещено. Данный историко-антропологический сюжет еще ждет своего исследователя. А зрители, наверное, ждут продолжения про "внучат Ильича", законных и незаконных. Не удивлюсь, если продюсеры уже дерутся за такой сценарий.
Но мы отвлеклись. Далее, бывшие соратники и коллеги совершенно бессовестно рассказывают о каких-то таблетках. Почему бессовестно? Потому что если тебе случайно открылась чужая врачебная тайна - так молчи же, никому не рассказывай! Это элементарно, это как чужие письма. А тут проскакивают слова "снотворные" и "транквилизаторы". А также вспоминают эпизод, как Леонид Ильич на курорте шутливо гонялся за своим врачом с криком "Дай таблетку!". Это уже серьезно. Нам намекают, что наш генеральный секретарь был, как бы это поэлегантней выразиться, ну, в общем, его ломало без дозы. Интересные дела.
Про обсуждение многочисленных романов его дочери я уж не говорю. Рассказы о цирковых любовниках, о Чурбанове, о бриллиантах цыганского барона. Об отношении покойного генсека к своей супруге: уважать-то он ее уважал, но "первой леди" она почему-то не стала. Только дом, обед, дети, внуки. Даже спросить у охранника, куда девались мужнины охотничьи сапоги, и то нельзя. Не в свое дело сунулась. Даже как-то стало обидно за Викторию Петровну. А сам себя Леонид Ильич называл царем. Правда, говорил, деревеньку пожаловать не может. А вот орденок - пожалуйста.
Зато в фильме избыток традиционной советской и даже царистской мифологии. Больше всего о том, как Леонид Ильич заботился о простых солдатах, а также о своих адъютантах. Попал человек в переплет, обслуживая генсека, - генсек позвонит, спросит, как да что. Солдату - побывку. Адъютанту - хорошую больницу. И жил скромно. Квартира на Кутузовском, 26, в шестом подъезде, где мемориальная доска висела - это, по словам писателя Карпова, просто гостиничный номер. Да, да, не падайте со стульев. Просто служебная жилплощадь, туда поселяли приезжих руководителей. Небольшой такой номерок, четыре комнаты плюс пятая для прислуги. Там и прожил всю (!) жизнь, скромняга. О том, что помимо ближней и дальней дачи у него был огромный двухэтажный апартамент на том же Кутузовском, естественно, ни слова.
Как ни слова об одной действительно великой личной заслуге нашего дорогого Леонида Ильича. В "кругах, близких к источникам", я слышал, что в начале семидесятых был разработан план превентивного неядерного ракетного удара по Китаю. Цель - одним махом ликвидировать все пусковые установки ядерных ракет беспокойного соседа. Говорят, Леонид Ильич этот план решительно отверг, ибо существовала хоть мизерная, но все же вероятность того, что одна китайская ракета уцелеет для ответного удара. Уже ядерного. А там уже - сами понимаете, что начнется. Даже если это легенда, то хорошая, красивая, гуманная. Но ей не нашлось места - и, очевидно, не случайно.
Миролюбивая легенда не подходит спешно создаваемому великодержавному мифу. Мифу, в котором мы - ух! Всем хвоста накрутим, кирдык устроим! Этот миф совершенно закономерно опирается на лживые и сусальные картинки из жизни генсеков, военачальников и народных артистов СССР. На мечты о прошлом. О сладком и красивом, сильном и справедливом, богатом и достойном прошлом. Yesterday! Yesterday! - музыкальное сопровождение фильма про Брежнева. И лейтмотив всего культурного контекста.
Итак, контекст.