Сам способ изображения царя, способ писать о царе в Московии свидетельствует об обожествлении – и совсем не в каком-то переносном смысле. Изображения Царя в настенных росписях, на фресках производятся по тем же правилам, что и изображения святых.
На Московской Руси писание титула Царь в официальных текстах производится по тем же правилам, что и Бог. Писец не различает Царя Небесного и земного царя – человеческую личность, сидящую на престоле. По-видимому, для всего общества эти две личности перестают различаться, по крайней мере принципиально.
В эпоху Московской Руси умерших в "государевой опале" хоронили вне кладбища – так же, как казненных преступников, опившихся, самоубийц, утопленников. То есть как людей, умерших не христианской смертью.
С точки зрения московского общества, служение царю есть религиозная норма, и царь сам решает, соответствует ли эта служба предъявляемым к ней требованиям. "Отлучая" от своей особы и от службы себе, он тем самым отлучает от церкви и ввергает преступника в ад (то есть проявляет власть, равную власти Бога). А "отлучаемый" от службы впадает в смертный грех, сравнимый с грехом самоубийства.
На царя даже переносятся самые натуральные литургические тексты. Феофан Прокопович встречает появившегося на вечеринке Петра I словами тропаря: "Се жених грядет во полунощи" – относимыми к Христу. И никто не выражает возмущения, не останавливает Феофана – в том числе и сам Петр.
В "Службе благодарственной… о великой Богом дарованной… победе под Полтавою", написанной в 1709 году по заданию Петра Феоктилактом Лопатинским и лично отредактированной царем, Петр прямо называется Христом, его сподвижники – апостолами, а Мазепа – Иудой [94. С. 365–366].
Получив благословение от священника, православные целуют руку священнику, как благословляющему. Византийский император тоже целовал руку священнику. Но русский царь и император сам получал поцелуй в руку от священника! Кто же кого благословляет?!
Набожный Александр I в селе Дубровском поцеловал руку священника, поднесшего ему крест. Все общество восприняло поступок царя как нечто совершенно особенное и экстраординарное. Священник так изумился "поступком благочестивого христианского царя, что он до самой смерти своей ни о ком более не говорил, кроме Александра, целовал руку свою, которой коснулись царственные уста" [95. С. 700].
Архимандриту Фотию Александр тоже поцеловал руку. Но когда Фотий, благословив уже другого императора, протянул свою руку для поцелуя Николаю I, тот велел вытребовать его в Петербург, "чтобы научить его приличию" [95. С. 52].
Сошлюсь еще на письмо Екатерины II Н.И. Панину: "В одном месте по дороге мужики свечи давали, чтобы предо мною их поставить, с чем их прогнали" [96. С. 133]. Видимо, для крестьян императрица была своего рода живой иконой, а может быть, и живым божеством.
Да, именно что для крестьян! И для священников – то есть для русских туземцев. Русские европейцы резали, свергали, убивали своих императоров, не говоря уже о том, что в частной переписке называли их "дураками", "чертями", "уродами", "говнюками" и так далее.
Московитам и в голову не могло прийти произнести такое про "почти бога", а уж тем более покуситься на его жизнь и здоровье… Долгое время не приходит в голову и духовным потомкам московитов, русским туземцам.
Правда, обожествляемый царь должен еще быть "настоящим" – то есть ложиться в матрицу народных представлений о царе. "Истинный" царь – это почти что истинный бог! Настоящий царь и ведет себя соответственно, и даже внешне отличим – на его теле должны быть особые "царские знаки". Что это за такие особенные знаки, никто толком не мог объяснить, но все русские туземцы "точно знали" – знаки быть обязательно должны! В результате Емельян Пугачев легко показывал на себе такие "знаки" – следы прошедшей по его груди картечи.
Если царь не соответствует народным представлениям – значит, он не настоящий царь! Настоящий – это тот, кто как раз соответствует. Ненастоящего – свергнуть! И посадить на престол настоящего…
В этом смысле очень характерно самозванчество. Никакой "классовой борьбой" невозможно объяснить появление более сорока одних "Петров третьих", а потом больше десятка "Павлов первых". Не объяснишь и "дикостью народа": в Европе XVII–XVIII веков народ был чудовищно необразован, но "людовики" и "карлы" не бродили по Франции толпами. Это в Казани как-то солдаты побились об заклад, сколько "императоров" одновременно сидит в городской тюрьме: шестнадцать или восемнадцать. Пересчитали – семнадцать!
Но самозванчество очень легко объяснить этой народной установкой на "настоящего" царя. Для русских туземцев совершенно не важно было то, что значимо для европейцев – например, внешность и поведение как настоящего царя, так и самозваного "царя". Самозванец вел себя "как надо" и тем самым становился как бы "настоящим", "правильным" царем.
Самозванцами были не только беглый казак Емелька Пугачев, но и приближенные "Петра III"-Пугачева. Есаулы и подхорунжие лихо присваивали себе титулы и чины высшей российской аристократии, называли себя "государевыми анаралами" (генералами) и "графьями", причем присваивали не только титулы, но и конкретные дворянские фамилии. Произносили их одним словом, слепливая титул и фамилию, но "анарал Князьчернышов" или "анарал Графорлов" вовсе не понимали, что эти имена звучат комично. Для них тут не было ничего смешного или нелепого.
Ведь подлинный князь Чернышов вел себя "не как подобает" – то есть как и царь, оказался "ненастоящий". Так долой того, питерского Чернышова, и многие лета "настоящему"! Который ведет себя как надо… А уж "княжеские знаки""при желании можно отыскать на любом месте…
Настоящий царь в представлениях московитов был не только живым богом, но и народным вождем. Справедливым верховным арбитром, воплощением народных представлений о разуме и порядке.
С царем можно (и должно) было спорить, убеждать его в чем-то, договариваться. В тяжелую годину царь обращается к народу и вместе с ним обсуждает общие дела. Если народу плохо и голодно – народ идет к царю, и тот обязательно поможет. Главное – чтобы царь был "настоящий".
Самое удивительное – в московское время такие цари и правда были! Алексей Михайлович, второй царь династии Романовых, не раз обсуждал с народом государственные дела. Когда почти все поместное войско погибло под Конотопом (в 1656 году), царь вышел на улицы Москвы, плакал и причитал вместе с людьми, слушал их советы, как лучше организовать оборону… Не уверен, что все это – чистой воды лицемерие.
1 июня 1648 года царь возвращался из Троице-Сергиевого монастыря в Москву, когда толпа людей перегородила ему дорогу. Люди потребовали, чтобы царь их выслушал, оттеснили свиту и даже схватили за повод его лошадь. Люди рассказывали, что "сильные людишки" "затесняют и изобижают многими обидами" "черный люд".
Назывались имена главных "врагов народа" – Морозова, Траханиотова, Плещеева, дьяка Чистова, придумавшего ввести на соль пошлину, его тестя Шорина, который якобы повышал цены на соль, князей Львова и Одоевцева, как главных захватчиков пригородной земли, и так далее.
Тут "выяснилось", что царь вообще ни о каких народных бедах знать не знает и завтра же начнет разбираться во всем. Народ стал кланяться, благодарить царя, возглашать ему здравицу и "многая лета"…
Во время восстания 1662 года, знаменитого "медного бунта", когда огромная толпа бунтовщиков приближалась к Коломенскому, царь спрятал тестя, Милославского, в покоях царицы, а сам вышел к толпе и одновременно послал за стрельцами. "Те люди говорили царю и держали его за платье, за пуговицы: "Чему де верить?", и царь обещался им Богом и дал им на своем слове руку, и один человек и с тех людей с царем бил по рукам, и пошли к Москве все".
Память о ТАКИХ царях московиты донесли до XX века. О царях, которые, с одной стороны, – живые боги, а с другой – воплощение народной справедливости, правды для всех и для каждого.
Почти забытые эксцессы времен правления Николая II – давильня на Ходынском поле и Кровавое воскресенье 1905 года, с которого и началась Революция 1905–1907 годов.
Ходынка – это обширный пустырь, на котором проводились учения Московского гарнизона. Весь изборожденный брустверами, траншеями, рвами, ямами, колодцами, он представлял собой настоящую ловушку. Власти решили именно там организовать встречу Николая II с народом и даже заготовили 400 тысяч "царских подарков" – кульков с сайкой, куском колбасы, пряником, леденцами и орехами.
В ночь на 18 мая 1896 года на Ходынке собралось то ли 500 тысяч человек, то ли даже больше миллиона. Вряд ли эти люди шли за грошовым "царским подарком". Эти последние московиты шли к своему царю: выразить верноподданнические чувства, приобщиться к своей живой иконе.
Люди стояли всю ночь, чтобы быть первыми, а все прибывали новые и новые толпы. Уже в 5 часов в страшной давке появились ослабевшие, потерявшие сознание, задавленные до смерти. К исходу шестого часа утра началось движение в разных концах поля, часть людей оказалась сброшена в ямы. По ним шли другие. "Колодцы превращались в могилы; оттуда раздавались вопли полуживых, перемешавшихся с мертвыми… живые волны… перекатывались, раздавливая тех, кто нечаянно попал в яму, кто ослабел, изнемог и падал. Трупы, словно жертвы кораблекрушения, всплывали то там, то здесь, на поверхности этого моря искаженных лиц, бессильно всплескивающих рук, сжатых кулаков, среди стонов, проклятий и криков умирающих" [97. С. 76].
Известный богач Савва Морозов был сброшен в яму и орал оттуда, предлагал тому, кто его вытащит, 18 тысяч рублей. Почему именно 18? История умалчивает. Но вот что именно на Ходынском поле он навсегда излечился от монархизма – это факт.
По официальным данным, погибло 1389 человек. Печать называла другие цифры – 4 тысячи и 4 800 погибших. Цифра примерные – ведь точно никто не считал.
Ожидали, что царь отменит празднования, удалится из города, велит расследовать причины катастрофы… Несомненно, так и поступил бы любой из царей Московии, а уж тем более – Алексей Михайлович. Но ничего этого не сделал Николай II (и последний).
"Толпа, ночевавшая на Ходынском поле в ожидании обеда и кружки, наперла на постройки, и тут произошла давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около тысячи трехсот человек… Отвратительное впечатление осталось от этого известия", – записал в свой дневник Николай.
Ему приписывали порой какие-то невероятные душевные страдания… Но вечером того же 18 мая он был на балу у французского посла Монтебелло, где танцевало 7 тысяч гостей. Не отменил торжеств, не отказался лично принять участие.
Великому князю Сергею Александровичу даже была объявлена благодарность "за образцовую подготовку и проведение торжеств".
Коронационные торжества 1896 года обошлись в 100 миллионов рублей. Семьям погибших ассигновали 90 тысяч рублей, из которых московская городская управа взяла себе 12 тысяч – расходы на похороны погибших.
Не Алексей…
Еще более невероятная картина расстрела рабочих 9 января 1905 года. В это воскресенье больше 140 тысяч человек пошли к Зимнему дворцу. Шли вместе с женами и детьми, весело, с пением песен, с иконами и монархическими черно-красно-золотыми флагами. В первые же часы шествия сделано много фотографий…
И хоть убейте, я не могу себе представить ничего более страшного, чем эти фотографии. Не потому, что на них изображено что-то чудовищное… Как раз наоборот – потому, что, сделанные утром, они передают редкое ощущение мира, добра и покоя.
Вот девушки в белых блузках (полушубки расстегнуты – тепло) несут огромную икону, поют. Хорошие русские лица, торжественные и ясные. Вот красивый, благообразный старик обнял за плечи двух подростков, явно внуков, что-то показывает им. Мальчики смотрят и смеются.
Фотографии страшны, ужас накатывает при мысли, что вот сейчас в этих людей начнут стрелять… За что?! Получается – за то, что они пошли к своему царю! Пошли так же, как москвичи в 1648, в 1656 годах… – обсудить общие дела, понять друг друга, поспорить, ударить рука об руку…
Эти последние московиты идут к царю по своему народному обычаю, – в точности так шли их предки в 1648, 1656, 1662-м… И царь принимал их, беседовал, бил рука об руку.
Но теперь-то не XVII век, эти заблудившиеся во тьме веков московиты идут не к "правильному", не к "настоящему" царю. Они идут к русским европейцам, для которых они – вовсе не сородичи, не "свой добрый народ", а взбунтовавшееся быдло. Сейчас они в этом убедятся.
И тогда, и в наши дни иные монархисты пытаются представить дело так, словно страшные события произошли против воли царя и его окружения, чуть ли не случайно. Но это неправда.
Заранее были подтянуты войска из Пскова, Ревеля, Нарвы, Петергофа, Царского Села. К 9 января в Петербурге находилось больше 40 тысяч солдат – в пять раз больше обычного. Войска не стягиваются "случайно".
Первый раз в толпу стреляют еще у Нарвских ворот, в 12 часов дня. Солдаты отстрелялись и ушли в полном порядке, на новые позиции. Как по врагу, по всем правилам воинской науки. Был план, было командование – не случайное, а вполне рациональное. И не было солдатика, который крикнул бы: "Ваше благородие, свои!"
В 2 часа дня огонь открыт на Дворцовой площади: залпы по плотной толпе. Специально расстреливают мальчишек, забравшихся на деревья Александровского сада, чтоб лучше видеть. Тоже по правилам воинской науки – снять засевших на деревьях разведчиков. Все логично, никакой случайности. Мертвые дети падают на мостовую, в подтопленный от их крови снег, висят на ветвях. Фотографии сохранились, есть показания очевидцев – я ничего не придумал.
Толпа бежит. Площадь пред дворцом русских царей завалена трупами. Опять же – ничего особенно ужасного, за XX век всякого навидались: ну, мертвые люди лежат. Страшно вспоминать фотографии, сделанные час или два назад, соотносить их с этими трупами. Белые блузки пробиты пулями, сивая борода старика залита кровью; наверное, он и мертвым обнимал убитых внуков. Как жертвы Пугачева "сползались", чтобы умереть вместе.
А за бегущими гонятся. Конные жандармы рубят саблями детишек и женщин, топчут конями, добивают упавших. Случайно? Или без приказа?
Как видно, не один царь, не кучка приближенных хочет смерти этих людей, – если и был приказ, он выполняется истово, с чувством полной своей правоты. Как под Бородином и Смоленском.
В дневнике вечером царь напишет: "В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных частях города; много убитых и раненых".
А уже через несколько строк: "Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракал со всеми". И назавтра: "Завтракал дядя Алексей. Принял депутацию уральских казаков, приехавших с икрой".
Казаков с икрой царь принял. Приятного аппетита, Ваше Величество. А расстрелянных рабочих он… простил. Через 10 дней царь лично принял "депутацию" из 34 отобранных полицией рабочих и говорит: мол, заявлять о своих нуждах мятежной толпой преступно. "Я верю, – говорит царь, – в честные чувства рабочих людей и непоколебимую преданность мне, а потому прощаю им вину их" [98. С. 147]. Прослезились ли рабочие от умиления, история умалчивает. Простили ли они царя – тоже осталось неведомо.
По поводу 9 января Савва Морозов высказался очень просто: мол, "эти идиоты" сделали для пропаганды революции больше, чем все народовольцы, вместе взятые.
Мы же добавим: московитам окончательно показали, что этот царь – не "настоящий". Вряд ли этим их отучили искать "правильного" царя… Они и искали его, пока не нашли наконец в Сталине.
Враги просвещения
Русских европейцев буквально убивает тупость и непросвещенность туземцев. Туземцы не желают учиться! Они ни в грош не ставят просвещение!
К сожалению, это почти правда. Русские туземцы мало ценят книжное учение, квалификацию, образование. Они мало и плохо учатся и относятся к учению критически, а то и насмешливо. Между прочим, это отношение есть в России и до сих пор! Вы никогда не слыхали, читатель, в свой адрес или в адрес иных лиц что-то в духе "совсем мозги свернешь" или "заучился, дураком стал"? Если не слыхали – я вас поздравляю, вы мало имели дело с русскими туземцами.
Эта особенность русских производит отталкивающее впечатление на европейские народы. В России ты никто, если ты "всего лишь" хороший специалист, а не племянник и не фаворит какого-нибудь знатного лица, рассуждает дипломат XIX века Мартенс, эстонец по национальности – в романе современного эстонского писателя Яана Кросса [99. С. 414]. Естественно, устами Мартенса говорит современный эстонец. Европейцам это просто дико.
А в XVIII–XIX веках – тут вообще туши свет. Известен случай, когда Пугачев "бежал по берегу Волги. Тут он встретил астронома Ловица и спросил, что он за человек. Услыша, что Ловиц наблюдал течение светил небесных, он велел его повесить поближе к звездам. Адъюнкт Иноходцев, бывший тут же, успел убежать" [11. С. 258].
Во время того же пугачевского бунта в Казани "среди убитых находился директор гимназии Каниц, несколько учителей и учеников" [11. С. 243].
Очевидно, что ни гимназисты, ни их учителя не опасны для бунтовщиков, их убивают никак не из военной необходимости. Очевидно, любая наука, образование – все это "барские затеи" для мужика, вызывающие раздражение уже тем, что они – "барские". Кроме того, образование делает новых бар, воспроизводит народ русских европейцев.
Картофельные бунты еще можно понять – никто не разъяснил крестьянам, что такое картофель и зачем он вообще нужен. Ну а как насчет холерных бунтов? Когда народ поднимался, вдребезги разбивал холерные бараки, убивал врачей, разливал и растаптывал лекарства? Потому что народ был уверен – врачи вовсе не лечат, они травят народ, и вообще разносят холеру. Холерные бунты вспыхнули в Одессе в конце XVIII века, в Москве в 1830 году, случались и позже – вплоть до XX века.
"Тьма египетская", о которой с такой иронией пишут русские литераторы от Некрасова до Булгакова, – тоже ведь не вымысел злонамеренных клеветников. Они имеют своих прототипов. Это и "интеллигентный мельник", который разом глотает все лекарства, отпущенные на неделю. И чеховский "злоумышленник", физически не понимающий (и не желающий понять), как вообще ходят поезда. И крестьяне, которые предпочитают идти к колдунам, а не к врачам. И обыватели, которые хватают астрономов за то, что они "устраивают затмение".
Плохо даже не то, что люди необразованны. По-настоящему плохо их полное нежелание учиться, издевательски-насмешливое отношение к науке, знанию, квалификации. Отношение, которое легко перерастает в травлю тех, кто как раз хочет учиться. Когда Андрей Воронихин хочет стать художником и архитектором, его поддерживают образованные петербургские аристократы.
А "свои" – односельчане, даже родственники – против! Учиться вообще не нужно, даже вредно. Тот, кто учится, выхваляется, хвастается, хочет "быть сильно умным" и так далее. Он – плохой, "неправильный" человек.
Конечно, бывают и исключения. В конце XIX – начале XX века иные крестьянские общины посылали учиться своих членов, оплачивали учение: чтоб умный мальчик получил образование. Так поступили и сибирские купцы в моем родном Красноярске – собрали денег, чтобы отправить учиться в Петербург Василия Сурикова. Здесь важно, что хотя бы иногда крестьяне поступали точно так же.