Упрощение общества
Почти одновременно с введением Табели Петр нанес два мощных удара по церкви. Уничтожено патриаршество – один удар. Определена норма: 1 священник должен приходиться на 150 дворов прихожан. Не больше!
В 1722 году все "лишние" священники выключались из своего сословия, и еще повезло тем, кто угодил в солдаты. А священники, жившие на помещичьей земле и выключенные из списков, были приписаны к помещикам в качестве крепостных. То есть с 1722 года все священники Российской империи стали или чиновниками государства, или крепостными.
Петр совершенно сознательно упрощает структуру общества, создавая из множества разнообразных слоев один слой зависимых тяглых людей, платящих подушную подать.
В ходе подушной переписи 1719–1724 годов холопов внесли в списки, а потом обложили податью. Так был уничтожен тысячелетний институт холопства, и все стали тянуть два тягла, в пользу и помещика и государства – и бывшие холопы, и владельческие крестьяне. Потом во владельческие крестьяне стали вписывать и церковников, которые не вошли в новые списки, а жили на помещичьей земле, и эти люди тоже несли одни и те же повинности в пользу государства и помещика.
Раньше, до введения подушной подати, холопы не платили государству. Петр сделал крестьян такими же холопами, а холопов такими же крестьянами, платящими подушную подать. До Петра многие московиты были и неслужилыми, и нетяглыми – вольница, церковные люди. Петр уничтожил это положение вещей.
При нем не стало неслужилых и нетяглых, все стали только и исключительно или тяглыми, или служилыми.
Сама сумма подушной подати – 74 копейки с помещичьего крестьянина, 1 рубль 24 копейки с посадского или с черносошного крестьянина была получена очень просто – путем раскладки стоимости государственного аппарата и армии на все население Российской империи.
Еще раньше удар обрушился на так называемые промежуточные слои общества.
Приходится признать, что Петр произвел огромное "упрощение общества". Он упростил отношения в среде дворянства, уничтожив и смешав разные группы служилых людей, разные виды собственности, свел разные возможности дворян к одной-единственной – к службе, по преимуществу военной.
Он уничтожил все нетяглые и неслужилые слои общества, попросту не давая ему развивать отношения, не связанные с государством, – то есть двигаться в ту же сторону, что и вся остальная Европа.
Так же последовательно он уничтожил все многообразные формы подчинения и закрепощения крестьян, и при нем великое множество форм и видов неравенства сменилось гораздо более однозначными формами рабства.
Он уничтожил все разнообразные виды собственности в крестьянской среде, не давая возможности черносошным крестьянам порождать и развивать буржуазные отношения собственности, как это происходило в XVII веке.
В число государственных крестьян вошли черносошные крестьяне севера, ясачные крестьяне – народы Поволжья, однодворцы юга, часть из которых сама владела крепостными, а землю держала на поместном праве…
Шло слияние патриарших, церковных, монастырских крестьян.
Совершенно исчезла вольница – все нетяглые и неслужилые люди допетровского времени, а было их во времена Алексея Михайловича до четверти населения.
Мало того что при Петре общество стало несравненно менее свободным, чем было еще при Софье… Оно стало еще и менее разнообразным, а это еще хуже и опаснее. Ведь во внутреннем разнообразии общества – залог его возможного развития… Чем сложнее, разнообразнее общество, чем более разные люди его составляют – тем легче отвечает такое общество на вызовы времени, двигается вперед, совершенствуется. А чем оно проще, тем с большим трудом общество приспосабливается к изменяющейся жизни.
При Алексее Михайловиче, даже при Михаиле Федоровиче общество было свободнее и разнообразнее, чем при Петре. То есть тогда Московия была ближе к европейской модели общества и могла легче и быстрее развиваться.
И содеянное Петром еще кто-то называет "прогрессом"?!
Раскол народа
Часто Петра называют реформатором в области культуры: мол, он позволил брить бороды, учить языки, читать европейские книги и тем самым начал европеизацию России, поставил ее на европейский путь развития.
Не может быть представлений, находящихся дальше от действительности!
Во-первых, отродясь Петр ничего не "позволял" и не "разрешал", он исключительно повелевал и приказывал.
Во-вторых, ведь питье кофе или ношение шляпы-треуголки вовсе не превращает человека в европейца. А Петр требует именно перенимать какую-то форму, внешний вид европейской жизни. Таковы его указы о брадобритии, о курении табаку, о питье кофе, о ношении европейской одежды, об ассамблеях – то есть о строго обязательных сборищах у того или другого дворянина.
Все эти указы могли преследовать только одну цель: как можно быстрее внешне уподобить Россию – Европе, а московитов – голландцам.
"Народ, упорным постоянством удержав бороду и русский кафтан, доволен был своей победой и смотрел уже равнодушно на немецкий образ жизни своих обритых бояр", – писал А.С. Пушкин [8. С. 121].
Пройдет 12 лет, и Пушкин, начав писать "Историю Пугачева", соберет такие свидетельства о пугачевском "равнодушии" к барскому образу жизни, что и сегодня, почти через 300 лет, их бывает порой страшно читать.
А главное – Пушкин не прав в том, что, мол, народ упорствовал и потому сохранил "бороду и русский кафтан". Петр никогда не заставлял крестьян брить бороды. Легендарный указ о брадобритии, выпущенный Петром после возвращения из Голландии в 1698 году, предусматривал откуп – 100 рублей в год с купцов, 60 рублей с бояр, 30 рублей с прочих горожан. Заплативший выкуп получал специальный медный знак, который носил под бородой. Если прицепятся должностные лица из-за "неправильного" вида – бородач задирал бороду, показывал знак.
Но вот крестьяне платили сумму совершенно несопоставимую: всего 1 копейку при въезде в город и при выезде оттуда. А в деревнях и в маленьких городках, где не было воинских команд, впускавших в города и выпускавших, – там на бороды никто не покушался.
И получается, что дело-то вовсе не в "стоическом" поведении крестьянства, а в безразличии Петра к его облику. Или просто руки не дошли? Вряд ли. О попытках брить казаков никаких сведений у нас не сохранилось, а духовенству с самого начала разрешалось бороды "оставить". И тем более никто не отнимал русского кафтана у мещан, купцов и казаков.
Так что даже смена одежды и брадобритие касались от силы 3 % населения. И ведь эта смена форм совершенно не мешала дворянству оставаться таким же, каким оно было и до Петра. Все так же родители сговаривали детей, не спрашивая их согласия, и так же большаки решали все за родовичей, и так же родители могли до рубцов пороть своих взрослых сыновей, а случалось – и дочерей. Раньше сговаривали детей люди в старомосковском платье, в низеньких палатах, отцы и матери отдельно. Теперь люди в коротких кафтанах сговаривали в комнате с картинами и зеркалами, пия кофе и любуясь фарфоровыми безделушками. Ну, и что изменилось по сути?
Конечно, за изучением языков, ношением короткой одежды европейцев и внешними приметами быта типа зеркал, картин или бальных танцев следовали и другие перемены – часто вовсе не желанные Петром (например, осознание себя личностью, стремление владеть частной собственностью или оградить от вторжения остального общества свою личную жизнь). Но реформы проводились не для этого.
В XVII веке европеизация вовсе не означала освоения этих внешних форм западного быта и охватывала все слои общества. На рубеже XVII и XVIII столетий всякая европеизация, независимая от государства и его усилий, была полностью запрещена и все достигнутое – разрушено.
Весь XVIII век шла медленная европеизация – сначала формальная, внешняя, потом и глубинная; но вовсе не европеизация Российской империи и не всего русского народа. Это была европеизация исключительно служилого сословия, и в первую очередь дворянства.
Собственно, что сделал Петр? Своими указами он разорвал единый народ на две части.
Петр приказал дворянству и всем служилым учить языки, носить платья "в талию" и немецкие камзолы, вешать в домах картины и собираться на ассамблеи. Этой части русского народа он велел внешне европеизироваться (подчеркиваю – в основном чисто внешне!). Но другой части русского народа – крестьянам, купцам, мещанам и казакам категорически запретил делать что-либо подобное.
Эти реформы только еще сильнее разобщали податных и служилых. Раньше это были разные, но части одного общества с одним строем понятий и системой ценностей. Теперь общество оказалось разорванным на уровне даже бытовых привычек.
Указы Петра вбили клин между двумя группами населения: служилыми и тяглыми, жителями нескольких самых больших городов и деревенским людом. После Петра служилые верхи и податные низы понимают друг друга все хуже. У них складываются разные системы ценностей и представления о жизни, и они все чаще осознают друг друга, как представителей едва ли не разных народов.
Азиаты в плену у европейцев
Петр и не думал изменить тяглое государство или дать "частную свободу". Но он очень последовательно превращал русских туземцев в рабов русских европейцев. Если русские европейцы виделись ему чем-то вроде новых голландцев, то русские туземцы – чем-то вроде африканцев, голых черных сородичей его любимого Ганнибала.
Указом от 1711 года крепостных было разрешено продавать без земли: опять же, как Ганнибала или как негров в США. То, что раньше происходило очень редко, в виде исключения, и считалось эксцессом, теперь стало повседневной бытовой нормой. Раньше крепостной был зависимым, но членом общества. Он обеспечивал своим трудом помещика, которому земля с крепкими этой земле людьми давалась для того, чтобы он мог полноценно служить. Отнимая поместье, отнимали и прикрепленных к земле.
Теперь поместье и вотчина становились наследственным видом владения, а крестьян можно было продавать НЕЗАВИСИМО от того, продолжал ли помещик служить. Уже при Петре появились случаи, совершенно немыслимые при первых Романовых: когда богатые дворяне меняли крепостную девицу на заморскую диковинку: попугая, наученного матросским ругательствам, или разлучали семью, продавая в разные имения мужа, жену и детей. Тогда это казалось опять же крайностью, эксцессом; общество привыкло спустя еще поколение.
Холопов и крестьян слили в общем бесправии. Среди всего прочего, это вызвало резкий, в несколько раз, рост барщины. В середине XVII века на барщине была только треть поместий, потому что барскую землю обрабатывали холопы; в XVIII веке никаких холопов не стало, и на барщине оказалось две трети всех поместий.
Все податные, все тяглые ограничивались в передвижениях по стране. Для них вводились паспорта ("пачпорта"), и нарушение паспортного режима – утеря паспорта, просрочка, выход за пределы разрешенной территории – автоматически делало человека преступником. Такого следовало немедленно арестовать и отправить на прежнее место жительства.
Кроме того, все тяглые ограничивались в выборе рода занятий и в возможностях "вертикальных" перемещений из одного сословия в другое, расположенное выше. В XVII веке крестьяне беспрепятственно становились богатейшими купцами, получали образование. Купец Посошков даже написал очень интересную книгу [9]. Уже при Петре Посошков, порождение допетровских времен – редкое исключение из правила, а эпоха Елизаветы Петровны и Екатерины II не знает богатых и образованных купцов, которые еще и книги пишут.
После Петра все неслужилые люди в Российской империи автоматически стали тяглыми и притом ограниченными во множестве прав и возможностей; и все тяглые обеспечивали существование служилых. "Русские азиаты" содержали "русских европейцев", обеспечивали им саму возможность быть "европейцами".
Петр не наряжал мужиков в немецкие одежды и не заставлял их бриться под угрозой кнута и плахи, но сколько мог насиловал их экономически. Крестьяне отвечали доступными им средствами: бежали. С 1719 по 1727 год числилось беглых 200 тысяч человек – почти столько же, сколько в Российской империи было дворян и чиновников.
В 1725 году насчитывался миллион недоимок по подушной подати; к 1748 году недоимки возросли до 3 миллионов, а к 1761-му – до 8 миллионов.
В Верховном тайном совете стали рассуждать, что если так дальше пойдет, то ведь не будет ни податей, ни солдат. А в записке Меншикова для императрицы высказывалась потрясающая истина: оказывается, что солдат с крестьянином связан, как душа с телом, и если не будет крестьянина – не будет и солдата, то есть и армии.
Заботясь об укреплении этого народного тела, правительство указами от 1729 и 1752 годов повелевало отдавать беглых, бродяг и безместных церковников в крепостные тем помещикам, которые согласятся платить за них подушную подать.
Беглых возвращали, пороли кнутом, а они опять бежали, увлекая новых рассказами о вольной жизни в Речи Посполитой, на Дону или в Сибири.
А каково приходилось остальным, пока не сбежавшим, показали события осени и зимы 1733 года – в этот год хлопнул особенно сильный неурожай, и оборванные, еле живые от голода крестьяне наводняли города, прося подаяния и одним своим видом вызывая жалость.
И дальше было ненамного лучше. Крупные шайки по 100 и 200 конных то ли разбойников, то ли повстанцев постепенно переловили, или они ушли из государства, но все "царствование Елизаветы было полно местными бесшумными возмущениями крестьян, особенно монастырских. Посылались усмирительные команды, которые били мятежников или были ими биваемы, смотря по тому, чья брала. Это были пробные мелкие вспышки, лет через 20–30 слившиеся в пугачевский пожар" [7. С. 183].
Часть II
РУССКИЕ ЕВРОПЕЙЦЫ
Судьба первых анклавов модернизации, как правило, бывает очень трагична.
Г.С. Померанц
Велел он (Пугачев. – А. Б .) расстрелять Хаврову и 7-летнего брата ее. Пред смертью они сползлись и обнялись – так и умерли, и долго лежали в кустах.
А.С. Пушкин
Пугачев ехал мимо копны сена – собачка бросилась на него. Он велел разбросать сено. Нашли двух барышень – он их, подумав, велел повесить.
А.С. Пушкин
Глава 1
СОСЛОВИЕ РУССКИХ ЕВРОПЕЙЦЕВ
Мы не поступимся своим священным правом владеть людьми!
Князь Щербатов
Идеология императорского периода
В идеологии петровской и послепетровской эпохи Россия была государством, оторванным от Европы коварными монголами. То она была частью Европы, а потом ее оторвали от Европы, и она "нахлебалась татарщины". Вполне официально ставилась задача "вернуться в Европу".
В этой идеологии дворянство оказывалось "европеизированным" слоем. Так сказать, теми, кто уже в Европу вернулся. Получается, что сама их принадлежность к Европе не столько уже дело факта, сколько дело официальной идеологии.
Всегда и везде после модернизации все люди нового европейского общества становились просто самыми обычными, немудрящими европейцами – без особых идей. Нет ведь ничего особенно выдающегося в том, чтобы быть европейцами – так же, как очень трудно гордиться тем, что ты северянин или южанин, блондин или брюнет. Потомки норманнов – норвежцы, бывшие дети волка из рейнских лесов, немцы, осознавали себя частью Европы. Ну, часть и часть… "Я – европеец", и все тут. Такое же самоопределение, описание себя, как "я – блондин". Дальше что?
Конечно, в умениях и талантах есть нечто и возвышающее. Быть образованными и умелыми почетно. Европейцы среди необразованных крестьян выделяются и входят в верхушку общества – особенно пока их мало.
Так могут сливаться два типа самосознания: нейтральный, цивилизационный, и уже не очень нейтральное самосознание "лучших людей". Пока идет рывок модернизации, европейцы и правда как-то "лучше" остальных. Но это имеет и обратную силу: можно считать себя лучше окружающих просто потому, что ты – европеец.
К тому же в Российской империи (недавней Московии) быть европейцем – это значит выделяться идеологически. Европеец – это звучит гордо. Просвещенный человек лучше непросвещенного не потому, что умеет читать и получает новые возможности. А потому, что быть просвещенным человеком лучше и правильнее, ритуально чище, чем непросвещенным.
В этом была и чисто европейская идеология. И нечто очень, очень русское…
Ведь в средневековой Московии XVI–XVII веков Русь считалась святой землей, в которой все было абсолютно священно и праведно. Любая мелочь, включая обычай класть поясные поклоны, спать после обеда или сидеть именно на лавке, а не на стуле, была не просто так, а священным обычаем. Отступиться от него значило в какой-то степени отступиться и от христианства. Дмитрия Ивановича, "Лжедмитрия", осуждали, в частности, за бритье бороды, за то, что не спал после обеда.
Когда Василий III по просьбе второй жены сбрил бороду (1515), специально по этому поводу собрался церковный Собор. И постановил: бороду немедленно отпустить!
В эти священные установки нельзя было вносить никаких изменений. Внести означало не просто отойти от заветов предков, но и усомниться в благодатности Святой Руси.
А все остальные страны, и восточные, и западные, рассматривались как грешные, отпавшие от истинной веры. Конечно, русские цари организовывали новые производства, заводили "полки нового строя" и, нанимая немецких и шотландских инженеров и офицеров, ставили их над русскими рабочими и солдатами – просто потому, что они владели знаниями, которых у русских еще не было. Но даже в конце XVII века прикосновение к "инородцу" опоганивало; входить к нему в дом и есть его пищу было нельзя с религиозной точки зрения.
Немцы оставались теми, кто используется, но у кого почти не учатся. А русское общество бешено сопротивлялось всяким попыткам его хоть немного изменить.
В спорах о реформах Петра I, обо всей петровской эпохе совершенно справедливо отмечается, что Россия должна была учиться у Европы и сама становиться Европой – если не хотела превратиться в полуколонию и погибнуть в историческом смысле. Но совершенно не учитывается этот важнейший факт: для того чтобы учиться у Европы, надо было разрушить представление о странах "латинства" как о грешных странах, религиозно погибших землях. А одновременно надо было разрушить представление о России как совершенной стране, в которой все свято и ничего нельзя изменять.