И вновь тот Борис начал в сердце своем беспрестанным желанием желать и будто неугасимым огнем гореть, неусыпно во все дни и ночи помышляя о державстве Московского государства и всей великой России, как и каким образом захватить царский престол и исполнить свое желание без позора. И прежде начал выпытывать от волхвов и звездослов-цев, собирая их из многих стран и народов и царским именем приводя к себе в Московское государство и вопрошая, можно ли ему добиться престола царского и быть царем. И они, видя его великое желание и в большее предвкушение и радость вводя его, говоря ему, что он родился под царской звездой и будет царем великой России. И, говоря так, они принимали почет и великое жалование от него в течение недолгого времени, потом же он коварно и тайно предавал их смерти (...)•
И наступил год отшествия из мира сего в небесные жилища святого и праведного государя царя и великого князя Федора Ивановича, всея Руси самодержца, седьмой тысячи 106 [1598] года месяца января в 6 день, и его преставление было от неправедного убийства, совершенного тем же Борисом. О, как могу промолчать об этом? Если мы промолчим, то камни возопят. И это дерево, приносящее благородный плод и посаженное рукой всещедрого превечного бога, тот же Борис подрубил, выкорчевал, даже и до самой смерти. И как прежде, имея лукавый и пронырливый нрав, бояр и царских советников и вельмож, и властителей, и купцов, и всяких людей прельстил, одних дарами, других любовью, а иных злым запретом, и не смел никто из бояр или простых людей перечить ему. И так тот Борис по отшествии к Богу государя царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси начал посылать своих злых советников и слуг ко царствующему граду Москве и по всем сотням и по слободам и по всем городам Российской области ко всем людям, чтобы всем миром просили на государство Бориса. Бояре же, и властители и вельможи, и весь царский синклит, и купцы, и всенародное множество Московского государства, боялись Борисова злого преследования и казни и междоусобной брани, а его сторонники и советники старались и, по Божьему уставлению, никто не смел против Бориса и слова сказать. А люди, подученные злыми советниками и слугами Бориса, хотя и не хотели его на царство, но боялись его злых преследований и молили его перед боярами и властителями и вельможами и пред царским синклитом принять скипетр великой России. И потому те, кто был достоин этой чести, не решались добиваться ее, думая, что народ обращается к Борису по истинной сердечной любви, а не неволей.
Он же, зломысленный, лукавый проныра, уже много лет желая того и добиваясь, а тут будто и не хотя и не скоро поддаваясь уговорам и не раз отказываясь, предлагал избрать более достойных. А сам отправился в великую лавру Божьей матери, построенную в память о чуде Смоленской иконы Девичьего монастыря, и там прислуживал своей сестре царице Ирине, уже инокине Александре, а многие люди каждый день просили его принять царство. Он же стыдился и боялся своей сестры инокини Александры, потому что она не позволяла ему так поступить, ибо знала, как издавна он желал этого и как пролил за это много неповинной крови больших бояр, правящих в Российском государстве и служивших своему государю истинно и право, также купцов и людей иных всяких чинов погубил. Советники же его и сторонники принудили людей молить и бить челом инокине великой государыне Александре и просить ее брата Бориса на царство, и так молили Александру всенародным множеством всякий день с великим воплем и плачем.
А великие бояре, происходящие от скипетродержавного корня, родственники великому государю царю и великому князю Федору Ивановичу всея Руси и сами достойные принять скипетр, не захотели избрать царя между собой, но отдали решение на волю народа, ибо они и так были при царях велики, и честны, и славны, не только в великой Руси, но и в иных странах. И даже те, кто не хотел Бориса, не смели против него говорить из-за его злого и лукавого нрава. Как в Царь-граде Божьим изволением Фока Мучитель убил кроткого царя Маврикия и захватил Греческое царство, так и сейчас Борис на Москве захватывает царство лукавством и неправдою. Собранные же многие люди к честной лавре Борисовыми сторонниками были принуждаемы молить великую государыню инокиню Александру бить челом и просить на государство брата ее Бориса, они же еще сильнее молили с великим воплем инокиню Александру, дабы благословила на Московское государство брата своего Бориса. И так народ докучал ей многие дни. Бояре же и вельможи стояли перед ней в келье, а другие на крыльце вне кельи у окна, а многие люди стояли на площади. Многие были и неволей приведены, и порядок положен - если кто не придет просить Бориса на государство, с того требовать по два рубля в день. К ним были приставлены и многие приставы, принуждавшие их великим воплем вопить и лить слезы. Но откуда быть слезам, если в сердце нет умиления и усердия и любви к нему? И они вместо слез глаза смачивали слюной... И таким лукавством обратили ее на милость, что, видя всенародного множества усердие к нему и не могуще слышать и видеть многих воплей и жалоб в народе, дает им волю, да поставят на Московское государство Бориса.
И люди снова начали бить челом и молить Бориса Федоровича Годунова принять в свою руку скипетр великой России (...). И патриарх, видя народное усердие и тщание к Борису, более всех захотел Бориса на государство, и Борисовы сторонники и доброхоты принуждали к этому патриарха Иова. И патриарх со всем освященным собором берет икону Пречистой Богородицы, написанную евангелистом Лукой, и другие святые иконы и мощи и пешком несут их туда, где народ молил Бориса. Он же будто устыдился пришествия образа Богоматери, и принимает скипетр Российской державы, и венчался царским венцом в 107 [1598] году, сентября в 3 день, и царствовал семь лет. И во время правления своего великой Россией начал себя укреплять и утверждать, чтобы ему много дней и лет пробыть, держа скипетр великой России, а после него роду его скипетр держать, и затем многих бояр и вельмож рассылая по дальним и разным городам и разными злыми смертями их умерщвляя и искореняя царский род.
О, братья любимые! Не удивляйтесь началу, но посмотрите, каков будет конец. Видя же это всевидящее недреманное око Христос, как неправдою захватил скипетр Российской области, и захотел ему отомстить пролитие неповинной крови новых своих страстотерпцев, просиявшего в чудесах царевича Дмитрия и царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси и прочих, неповинно убитых им, и неистовство его и неправедные убийства обличить и другим его сторонникам показать пример, чтобы не следовали его лукавой жестокости.
И попустил на него врага, оставшуюся головню от сгоревших Содома и Гоморры или непогребенного мертвеца, чернеца (по слову Иоанна Лествичника: "Всякий чернец прежде смерти умрет, гробом ему будет келья") - законопреступника расстригу Гришку Отрепьева, родом также из Российской области, из города Галича, из неродовитых людей Юшку Яковлева сына Отрепьева, как и сам тот святоубийца Борис Годунов. И тот Юшка остался после своего отца совсем мал со своею матерью и был научен ею божественному писанию. Выучив один Часовник и Псалмы Давидовы, он ушел от своей матерн и начал витать в царствующем граде Москве. И по прошествии некоторого времени случилось ему разговаривать с игуменом Успенского монастыря Трифоном, Вятской области, города Хлынова, и тот игумен Трифон уговорил его стать монахом. И по совету того игумена он постригся в иноческий образ, и ему нарекли имя Григорий, а было ему тогда 14 лет. И он отправился в город Суздаль и начал жить в обители всемилостивого Спаса в Евфимьеве монастыре, и из того монастыря перешел в том же уезде в монастырь к Спасу, называемому на Куксе. И не хочу много говорить об этом. Жил, путешествуя, во многих монастырях, и вновь возвратился в царствующий град Москву и начал жить в Чудове монастыре. И по воле настоятеля той честной лавры архимандрита Пафнутия был поставлен в дьяконы рукоположением святейшего Иова, патриарха московского и всея Руси.
И желая искать и постигать с усердием премудрости богомерзких книг, впал в лютую ересь. А когда жил в царствующем граде Москве, был известен многим из мирских человек, также и властителям и многим инокам. И из Чудова перешел в обитель Николы на Угреше и начал в безумии своем возноситься и впал в лютую ересь, как безумный Арий свергся с высоты и со своею премудростью сошел на дно адово. И немного спустя ушел из Никольского монастыря на Угреше и поселился в Костроме в общежительном монастыре Иоанна Предтечи на Железном Борку. И оттуда вновь пришли они в Москву и затем, оставя православную христианскую веру, отбежали в Литву, причем он прельстил идти с ним двух иноков - чернеца Мисаила Повадина да чернеца Варлаама. А бегство его и старцев было таково:
Извет старца Варлаама, поданный после убийства Расстриги царю Василию Ивановичу всея России
Царю государю и великому князю Василию Ивановичу всея Руси бьет челом и извещает твой государев нищий богомолец Варлаам. В прошлом, государь, в ПО [1602]-м году в великий пост, на второй неделе в понедельник, иду, государь, я Варварским крестцом, и сзади ко мне подошел молодой чернец, и он, сотворя молитву и поклонившись мне, начал меня спрашивать: "Старец, из которой ты честной обители?" И я сказал ему, что постригся в старости, а пострижения Рождества Пречистой Пафнотьева монастыря. "И который чин имеешь, крылошанин ли, и как твое имя?" И я ему сказал имя свое - Варлаам. И стал я его расспрашивать: "Из какой ты честной обители и какой чин имеешь и как твое имя?" И он мне сказал: "Жил в Чудовом монастыре, а чин имею дьяконский, а зовут меня Григорием, а по прозвищу Отрепьев". И я ему говорил: "Что тебе Замятия да Смирной Отрепьевы?" И он мне сказал, что Замятия ему дед, а Смирной - дядя". И я ему говорил: "Какое тебе дело до меня?" И он сказал: "Жил я в Чудовом монастыре у архимандрита Пафнотия в келье да сложил похвалу московским чудотворцам Петру, Алексею и Ионе. Да у патриарха Иова жил я, и патриарх, видя мои способности, начал меня в царскую думу с собой водить, и я вошел в великую славу, но мне славы и богатства земного не хочется не только видеть, но и слышать, и хочу с Москвы съехать в дальний монастырь. И есть монастырь в Чернигове, и мы пойдем в тот монастырь". И я ему говорил: "Ты жил в Чудове у патриарха, а в Чернигове тебе не привыкнуть, потому что, слышал я, Черниговский монастырь - местечко не великое". И он мне говорил: "Хочу в Киев в Печерский монастырь, а в Печерском монастыре многие старцы души свои спасли". И я ему говорил, что Патерик Печерский читал. Да он мне говорил: "Поживем в Печерском монастыре, да пойдем в святой град Иерусалим, к храму Воскресения Господня и к Гробу Господню". И я ему говорил, что Печерский монастырь за рубежом в Литве, а за рубеж ехать нельзя. И он мне сказал: "Государь московский с королем взял мир на двадцать два года, и ныне стало просто, и застав нет". И я ему говорил: "Для спасения души и чтобы повидать Печерский монастырь и святой град Иерусалим и Гроб Господень, - пойдем".
И в том, государь, мы клялись христианскою верою, что нам ехать, отложили до другого дня и назначили срок, чтобы сойтись в Иконном ряду. И на другой день сошлись в Иконном ряду, а у него еще подговорен ехать чернец Михай-ло, а в миру звали Михаилом Повадиным, я знал его у князя Ивана Ивановича Шуйского. И мы пошли за Москву-реку и наняли подводы до Волхова, а из Волхова до Карачева, а из Карачева до Новгорода Северского. И в Новгороде он договорился, и нас приняли в Преображенский монастырь, и строитель Захарий Лихарев поставил нас на клиросе, а тот дьякон Гришка на Благовещенье с попами служил обедню и за иконой Пречистой ходил. И на третьей неделе после пасхи в понедельник достали себе провожатого Ивашку Семенова, отставного старца, да пошли к Стародубу и к Стародубскому уезду, а провожатый Ивашко провел нас за рубеж в Литовскую землю, и первый литовский город, что мы прошли, был замок Лоев, а другой - Любец, а третий - Киев. И в Киеве в Печерском монастыре нас принял архимандрит Елисей, и в Киеве всего жили три недели, и Гришка захотел ехать к киевскому воеводе князю Василию Острож-скому, и отпросился у братии и у архимандрита Елисея Плетенецкого.
И я архимандриту Елисею и братии говорил о нем и бил челом, что он собирался жить в Киеве в Печерском монастыре ради душевного спасения, а потом идти к святому граду Иерусалиму к Господнему Гробу, а ныне идет в мир к князю Василию Острожскому и хочет иноческое платье сбросить, и он будет воровать, и Богу и пречистой Божьей матери солгал. И мне архимандрит Елисей и братия говорили: "Здесь-де земля в Литве вольная: кто в какой вере хочет, в той и пребывает". И я бил челом архимандриту и братии, чтобы позволили жить мне у себя в Печерском монастыре, но архимандрит и братия мне не дали: "Четыре-де вас пришло, вчетвером и уходите". И пришли в Острог, к князю Василию Острожскому, этот князь Василий в истинной христианской вере пребывает. И мы у него прожили лето, а осенью меня и Миса-ила Повадина князь Василий послал в свое богомолие, в Дер-манский монастырьЖивоначал ьной Троицы. А Гришка съехал в город Гощею к пану Госкому, да в Гощее иноческое платье с себя скинул и стал мирянином, да начал в Гощее учиться в школе по-латински и по-польски, и люторской грамоте, и стал отступник и нарушитель законов сущей православной христианской веры. И я, государь, из монастыря ездил в Острог к князю Василию и князю Василию бил челом, чтобы Василий велел его вернуть из Гощеи и сделать по-старому чернецом и дьяконом, и велел бы его послать к нам в Дерманский монастырь. И князь Василий и все его дворовые люди говорили мне: "Здесь такова земля - как кто хочет, тот в той вере и пребывает". Да князь мне говорил: "Сын-де мой князь Яныш родился в христианской вере, а держит ляшскую веру, и мне-де его не унять. И ныне-де пан Краковской в Гощее". А Гришка в Гощее у него и зимовал, а после пасхи из Гощеи пропал без вести и очутился в городе Бра-чине у князя Адама Вишневецкого и назвался князю Адаму князем царевичем Дмитрием Ивановичем Углицким.
А тот князь Адам, бражник и безумец, тому Гришке поверил и начал возить его на колесницах и на конях в сопровождении людей. Из Брашна князь Адам поехал в Вишневец и того Гришку с собою взял и к радным панам его возил и называл его царевичем князем Дмитрием Ивановичем Углицким. И в Вишневце у него Гришка Отрепьев прожил лето и зимовал. И после пасхи князь Адам отправил Гришку в Краков к королю Сигизмунду, и сказал князь Адам про него королю, будто он царевич Дмитрий Иванович Углицкий. И король его к руке звал, и он начал прельщать его, называя себя царевичем Дмитрием, сыном благоверного государя царя и великого князя Ивана Васильевича всей великой России самодержца.
А сам Гришка начал плакать и королю говорить: "Слыхал ли ты про московского великого князя Ивана Васильевича всея Руси самодержца, сколь был велик и грозен, во многих государствах был славен? А я сын его родной князь Дмитрий Иванович. И как Божьим судом отца нашего на Российском государстве не стало, а остался на Московском государстве царем брат наш Федор Иванович всея Руси, а меня изменники наши сослали в Углич и не раз присылали многих воров и велели им порчу на меня наводить и убить меня. И Божьим произволением и его крепкой десницей укрывшей нас от их злодейских умыслов, хотящих нас злой смерти предать, и милосердный Бог не захотел исполнить их злокозненного помысла, и меня невидимою силою укрыл и много лет сохранял, вплоть до нынешнего нашего возраста. И ныне я, возмужав, с Божьей помощью помышляю идти на престол прародителей своих, на Московское государство". И говоря это, проливает многие слезы. "А и то было тебе, милостивому королю, можно разуметь: как только твой холоп тебя, или брата твоего, или сына твоего убьет, каково тебе в те поры будет? Разумей по этому, каково ныне мне". И многое другое ему говорил и рассказывал.
Да то же говорили королю и называли Гришку царевичем Дмитрием Ивановичем Углицким пять братьев Хрипуновых, да Петрушка, человек Истомы Михнева, да Ивашка Шварь, да Ивашка, что нас привел за рубеж, да киевляне, посадские мужики. И тот Гришка с князем Адамом Вишневецким отпросился у короля в Самбор.
И я королю про того Гришку говорил, что он не царевич Дмитрий, чернец он, Гришкою зовут, а прозвищем Отрепьев, а шел со мною из Москвы вместе. И король и паны радные мне не верили и послали меня к нему, к Гришке, в Самбор, к воеводе Сандомирскому к пану Юрию Мнишеку, и к ним лист обо мне писали. И как меня привезли в Самбор, и расстрига Гришка с меня платье иноческое снял и повелел меня бить и мучить. Да расстрига Гришка начал говорить и сказывать про нас, про меня и про сына боярского Якова Пыхачева, будто мы посланы от царя Бориса для того, чтобы его убить. И того Якова Пыхачева тот расстрига и сандомирский воевода велели смертью казнить, а он, Яков, и перед казнью называл его расстригою Гришкой Отрепьевым. А меня, избив и мучив, велел заковать в кандалы и кинуть в тюрьму.
И августа в пятнадцатый день тот расстрига пошел войною к Москве, на Успенье пречистой Богородицы, а меня велел держать в тюрьме в Самборе. И держали меня в Самборе пять месяцев, и жена пана Юрья и его дочь Марина меня вызволили и дали мне свободу, и я жил в Киеве в Печерском монастыре. И в 113 [1604/05] -м году, за наши грехи, Божьим попущением, а дьявольским наваждением, а его врага Божия, проклятого от всего вселенского собора, еретика Гришки расстриги злым умышлением, научен от дьявола, как он, еретик, пришел в Москву, а я был в Киеве в Черниговском монастыре. И про то, государь, расспроси пана Юрия Мнишека и его дочь, как он товарища моего Якова Пыхачева велел казнить, и как меня, заковав, оставил в Самборе, и как меня выпустили жена Юрия Мнишека с дочерью,- про все про то ведает пан Юрий Мнишек и его дочь Марина и все его дворовые люди".
Этому сказанию здесь конец. Возвратимся к оставленному и расскажем о сборе Тришкиного войска и о его походе к Москве.
Об этом узнали в Киеве литовские люди и запорожские казаки, что подлинный царевич Дмитрий, родной сын благоверного государя царя и великого князя Ивана Васильевича, всей великой России самодержца, от своих изменников схоронившись и от их злодейских умыслов, ибо хотели предать его злой смерти, скрылся, жил никем не ведом до мужского возраста, и ныне уже возмужал, и помышляет идти на престол прародителей своих, на Московское государство, и самим королем уже истинно испытан, и король обещал его поддерживать и помогать ему Московским государством овладеть. И все, считая его истинным царевичем, присоединились к нему. И потом пришли к нему в Литву русские казаки с Дона и вернулись с ним в вотчину к пану Адаму Вишневецкому.