В нем автор высказал свою, уже в основном определившуюся философию бытия. Это означало, что обращение в новую веру произошло: Пешков "разлюбил жизнь"[53, с. 390–391], все сильнее сдаваясь "Горькому". Но, кажется, еще не до конца. Такое ощущение, что "альтернирующая личность" Горького никак не могла окончательно возобладать над волей Пешкова. Да, тот порой еще задавал "ненужные" вопросы. Например, о происхождении зла он вопрошает, неожиданно появившись перед Иоанном Кронштадтским. Впрочем, даже непонятно, то ли спрашивал, то ли искушал батюшку… Тихим летним вечером, когда маститый протоиерей отдыхал в саду и вкушал финики, неожиданно, как бес из табакерки, перед ним с вопросами на устах появилась какая-то нелепая фигура. Прозорливец сказал ему: "Церковь говорит тебе: зло - от дьявола, и ты или веришь этому - благо тебе, или не веришь - тогда погиб[…] я знаю[…] Ты возмутитель жизни, ты ходишь, возмущая людей[…] Горький задал святому еще один вопрос: "Если Бог всемогущ, зачем же допускает козни дьявола?" На это ему был дан жесткий ответ: "Не твое дело, отверженник, ставить вопросы сии! Разумей это и - оставь меня…"
"Та двойственность в восприятии мира, какая была присуща "серебряному веку", не обошла и Горького, в котором собственное индивидуальное своеобразие мировидения соединилось с общею болезнью времени - и привело к искаженному пониманию бытия.
Алексей Максимович признавался: "Это… раздвоение личности переживалось мною весьма мучительно и нередко заставляло меня создавать драмы там, где можно было бы ограничиться весёлою игрой в легкой комедии"" (Гольцман Е. Странные знаменитости. М., 2003. С. 449).
…Для того, чтобы справиться с Пешковым, нужны были все новые шоки. Вот очередной из них.
В 1897 году "… он тяжело, почти смертельно заболел то ли туберкулезом, то ли опаснейшей формой хронического бронхита. Три месяца будет находиться на грани жизни и смерти… Больного, уже обремененного семьей, его начинает преследовать нужда… Он начинает закладывать вещи. Пишет Короленко, что как писатель совершенно не может работать.
В этом состоянии он, тем не менее, завершает рассказ "Коновалов", герой которого кончает с собой (реальный казанский пекарь Коновалов этого не делал). И тогда же пишет "Вареньку Олесову", апофеоз победы телесной красоты над "скучной" моралью. И это в то самое время, когда, как обнаружил самарский специалист по грудным болезням доктор В. И. Косарев, "дело оказалось очень скверным: и хрипы, и продухи, открытие каверны".
С этого момента начинается пожизненное кровохарканье Горького, и из здоровенного парня, способного ворочать многопудовые мешки с мукой, он превращается в объект постоянной головной боли для докторов. Так "рождался" писатель Горький. Через "переход и гибель"…[27, с. 146]. Гёте проделал практически такой же трагический путь до него, Михаил Булгаков - после[10].
Горький выстрелил в Пешкова
В чем заключалась трагедия? В логике духовного развития Горького, в образе которого определенно угадывались признаки если не сверхчеловека, то "сверхписателя", Пешкову отводилась роль "бывшего человека", брошенного кокона, из которого выпорхнула бабочка. Точнее - буревестник[3–2, с.160].
"Новый человек" даже убить хотел "бывшего". Этот случай Горький опишет потом в автобиографическом рассказе "Случай из жизни Макара". "Герою рассказа (то есть, по сути, самому Максиму Горькому) 19 лет, он здоров, жизнь кажется ему интересной, он ищет новых впечатлений, общается с людьми, читает много книг. Ни о каких драматических ситуациях в его жизни речь не идет. Но вот… постепенно у него появляется чувство усталости, скуки, острое недовольство собой и людьми. Макар покупает револьвер, изучает анатомический атлас, чтобы не промахнуться, стреляя в сердце, тщательно моется в бане, оставляет предсмертную записку" (Гефдинг Г. Очерки психологии. СПб., 1898).
В своей настоящей жизни Пешков тоже оставил записку. С прелюбопытнейшим содержанием: "В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль и сердце. Прилагаю при сем мой документ, специально для сего случая выправленный. Останки мои прошу взрезать и рассмотреть, какой черт сидел во мне за последнее время"… То ли сам Пешков такое выдумал, то ли Горький, издеваясь, написать заставил?
Просьба Алексея "взрезать" его труп кажется эксцентричной только на первый взгляд.
Ирина Паперно в книге "Самоубийство как культурный институт", проанализировав много записок самоубийц XIX века, обнаружила, что такие просьбы были удивительно частым явлением, то есть несчастные зачем-то непременно желали быть "взрезанными"[3–2, с. 94–96]. Начавший "просвещаться" человек традиционного общества еще помнил, что в душу грешника может вселиться бес, но уже настолько доверял науке, что считал ее способной разрешить ситуацию хирургическим путем.
Горькому убить Пешкова не удалось. Пуля, пробив легкое, застряла в спине.
Пулю вырезал ассистент хирурга, профессора Казанского университета Н. И. Студентского - И. П. Плюшкин, и операция прошла удачно.
Однако на третий день в больницу на обход приехал сам Н. И. Студентский, известный своей грубостью. Он чем-то обидел прооперированного. "Горький", не оставлявший своих замыслов, тут же воспользовался ситуацией. Шепнул что-то Пешкову и тот, схватив большую склянку хлоральгидрата, выпил его… Алексею промыли желудок.
Потом несостоявшегося самоубийцу, пригласили (так полагалось в православном государстве) на духовное собеседование. Позднее писатель вспоминал: "Допрашивал иеромонах, "белый" священник, а третий - Гусев, профессор Казанской духовной академии. Он молчал, иеромонах сердился, поп уговаривал. Я заявил, чтоб оставили меня в покое, а иначе я повешусь на воротах монастырской ограды"[3–2, с. 106]. Немедленно отправить своего подопечного в ад - это намерение вселившийся в него бес выполнял упорно.
В 1892 году Алексей Максимович писал… "Пуля в лоб или сумасшествие окончательно. Но, конечно, я выбираю первое"[3–2, с. 62].
В творчестве Горького, особенно раннем, - очевидный избыток самоубийц. Начнем с самоубийства Сокола, приветствуемого автором, в отличие от "мудрости" Ужа. А разве не убивает себя Данко, пусть и ради людей? Кончает с собой красавец и силач Коновалов. Илья Лунев в романе "Трое" разбивает себе голову о стену. Вешается на пустыре возле ночлежки Актер…
Своей "суицидальной" литературой Горький тоже как будто бы "откупился" от демона самоубийства. Забросил в сознание миллионов читателей выгодную инфернальному миру идею и за это самого его - до времени - бесовский мир как бы оставил в покое[11].
Отношение к самоубийцам зрелого Горького - резко отрицательное… На трагедию Маяковского он отозвался почти презрительно: "Нашел время…"
Кстати, и герой рассказа "Случай из жизни Макара" постепенно выздоравливает и возвращается к реальной жизни, навсегда отбросив мысли о смерти.
И это - на фоне разраставшегося "вертеризма". На фоне того, что самоубийство стало даже темой газетных шуток. (Рисовали, например, повесившегося на осине человека и делали подпись: "Подосиновик"… Очень смешно!). Горький отмечал: "Эпидемия самоубийств среди молодежи - в тесной связи с теми настроениями, которые преобладают в литературе, и часть вины за истребление молодой жизни современная литература должна взять на себя.
Несомненно, что некоторые явления в литературе должны были повысить число самоубийств"… Горький вел кампанию против постановки в московских театрах инсценировок романов Достоевского "Идиот", "Бесы" и "Братья Карамазовы", изображавших самоубийство на сцене: "Кто знает? - не влияла ли инсценировка Карамазовых на рост самоубийств в Москве".
Да, повзрослевший Алексей Максимович как будто одумался и с осуждением писал о том, к чему причастен был сам. Как будто… На самом же деле окрепший Горький (например, в драматургии 30-х годов) действовал в прежнем же направлении, только куда тоньше.
Вот священник в одной из его пьес говорит о причинах самоубийств именно то, что и должен сказать иерей: "Высокоумие, атеистическая мечтательность - причина таких и подобных фактов". Все так. Однако здесь есть одно "но"… "Но в пьесах, - пишет профессор Дунаев, - раз за разом к подобным высказываниям нарастает всё более ироничное, неприязненное отношение. Истина опрокидывается, выворачивается наизнанку, происходит ее компрометация и отвержение. Не успевает о. Павлин и рот открыть, а уже известно: сейчас скажет очередную вредную глупость.
Сознавал то Горький или нет, но совершал он тем несомненное служение бесу"…[16, с. 460].
Спустя два года после попытки самоубийства Алексея Максимовича почему-то поразила философская система Эмпедокла, рассказанная одним студентом. Начинающий писатель живо представил себе, как вначале во Вселенной царил хаос, а потом из бесчисленных отдельных частей постепенно сложились растения, животные и люди. Представил настолько живо, что почувствовал приближение безумия. "У него появился поток зрительных и слуховых галлюцинаций и явления дереализации, страхи и бессонница. То ему казалось, что в небе появляется дыра, а оттуда - огненный палец, который грозит ему, или по небу ползет гигантская змея, Волга превращается в бездонную щель, а оттуда выходят миллионы людей, луга сворачиваются в свиток, все пространство превращается в гигантское ухо, которое слушает Горького, он убивает мечом тысячи людей и т. д., и т. п." Все это изложено в рассказе ("О вреде философии" - Ю.В.) гораздо подробнее и красочнее. Горький был близок к самоубийству и не совершил его только из-за воспоминаний о неудачной попытке два года назад"[9, с. 284].
После краткого урока философии с Горьким случилось такое: "Ко мне, - сообщает он, - подходила голая женщина на птичьих лапах вместо ступней ног, из ее грудей исходили золотые лучи; вот она вылила на голову мне пригоршни жгучего масла, и, вспыхнув, точно клок ваты, я исчезал". Может быть, именно тогда началось основательное "растворение", "исчезновение" личности Пешкова? Студент-наставник не без удивления отметил: да у вас слишком богатое воображение! Что ж, без "богатого воображения" он и не стал бы писателем. Корней Чуковский отмечал, что беспомощные умствования самоучки-Горького читать скучно и неинтересно, а вот описание деталей, образность, фантазирование - другое дело. Здесь писатель необычайно силен… Это его качество и оценил демонический мир.
И изменил свой проект относительно талантливой личности. Теперь Пешков подлежал не уничтожению, а возвеличиванию - под новым именем.
Писатель и самоубийство России
Что такое - отправить молодого самоубийцу в ад? Для беса - рядовая практика. Постепенно у инфернального мира родились относительно талантливого парня планы посерьезнее. Он должен был участвовать в убийстве или самоубийстве, не отдельных людей, а целой страны. Православной России! И дело, конечно, не в том, что крупные политики Некрасов и Терещенко, генералы Алексеев и Рузский - все они были масоны - в 1916 году собирались на квартире Горького и составляли "морской план" дворцового переворота. У писателя были дела помасштабнее…
Духовная болезнь молодого Горького ушла вглубь, но не исчезла. В петербургские годы стремительного восхождения к славе недуг возобновился в очередной раз. Медицинский диагноз был точен: раздвоение личности. Именно тогда Горький диктовал, а Пешков послушно записывал: "Суть в том, что я искреннейшее, непоколебимо ненавижу правду, которая на 90 процентов есть мерзость и ложь. Я знаю, что 150-миллионной массе русского народа эта правда вредна и что людям необходима другая правда… Люди мне противны…" (цит. по:[53, с. 392]).
Постепенно у Горького вызрела идея оккультного воздействия на общество с помощью создания специфических произведений со специфическими героями. Написанное на бумаге должно было действенно влиять на происходящее. В рамках этой бумаги можно рассматривать создание соцреализма и творческого союза писателей. Даже свое участие в выпуске Большой Советской Энциклопедии он рассматривал, кажется, именно под таким специфическим углом зрения. Писатель "утверждал, что, когда энциклопедия выйдет в свет и ее прочтут, войны на земле прекратятся навсегда. Интересно, что точно такую же, по сути, бредовую идею приблизительно в то же время высказывал Герберт Уэллс, который участвовал в издании Британской Энциклопедии"[9, с. 285]. Что ж, и Гоголь писал: без истинной веры искусство обречено на темную магию.
Итак, оккультное воздействие литературы. "Здесь он реализовал намеченную еще в 1912 г. совместно с Оствальдом, Демелем и Синклером идею о создании всемирного мозга, который тогда представлялся как Интернациональная Лига ученых, потом была реализована как Лига Наций, а в советское время как Союз писателей, Академия наук и др…
В 1924 г. Горький в "Рассказе об одном романе" показывает, как много вреда может причинить плохой и безответственный писатель Фомин, автор неоконченного романа и недописанного героя. Несчастный недоделанный герой жалуется на своего автора: "Они думают, что образ, созданный ими, закреплен только на бумаге и этим все кончено, но ведь на бумаге остается только рисунок образа, а сам он исходит в мир и существует, как я, вы, как психофизическая эманация, результат распада атомов и нервов, нечто более реальное, чем эфир…""[27, с. 85].
Горький знаком был с работой Флоренского начала 1909 года "Общечеловеческие корни идеализма": "Чем напряженнее желание, чем непосредственнее сознание, тем ближе друг к другу мысль, слово и дело. В экстазе магического творчества, в упоении миротворческою властью нет границы между ними. Одно есть другое. Огненной лавой течет из уст заклинание и ударяясь о вещи, плавит их и отливает в новые формы, даваемые кудесником. Активность художника - это нечто совсем, совсем иное, нежели обычное, пассивное восприятие мира… Слово мага - это не есть "только слово", "дым и звук пустой"… Нет! Оно державно и мощно" (Богословский вестник, 1909. февраль-март, с. 297, 410).
Горький вполне согласен: "Художник не ищет истины, он создает ее". Так из фантазии писателя и вырвался нарочито-революционный Буревестник. Исследователь М. Дунаев обращал внимание на такую особенность Буревестника: на его сопоставление с "чутким демоном". Сознавал ли сам Горький это точное религиозное определение революционного начала? Да, птица носится над бушующим морем жизни как дух злобы поднебесной. Впрочем, романтизировать летающую тварь не ново. Необычной оказалась романтизация босячества. Чтобы оценить всю меру этой странности, надо понять, что в наши дни (если очистить босяка от литературного грима) к понятию босяк ближе всего - бомж. Опухший от пьянства дурно пахнущий человек. Как правило, он уже переродился. Все попытки поместить его в нормальные условия жизни и дать работу ни к чему не приведут. "Босяк" украдет что сможет и тут же опять окажется на вокзальной скамейке. И это - герой? И это герои?
Почему он выбрал их? Ощущал в них что-то родное? "…Среди грузчиков, босяков, жуликов, я чувствовал себя куском железа, сунутым раскаленные угли, - каждый день насыщал меня множеством острых, жгучих впечатлений. Там передо мною вихрем кружились люди оголенно жадные, люди грубых инстинктов, - мне нравилась их злоба на жизнь, нравилось насмешливо враждебное отношение ко всему в мире и беззаботное к самим себе. Все, что я непосредственно пережил, тянуло меня к этим людям, вызывая желание погрузиться в их едкую среду".
В духовном плане человек либо возрастает, либо опускается. Так что опустившиеся люди - понятие духовное. Мережковский так оценил суть выбора этих необычных героев: "Последняя же сущность босячества - антихристианство, пока еще тоже старое, слепое, темное, - религия человечества, только человечества без Бога, - но с возможностью путей к новому, зрячему, сознательному антихристианству - к религии человекобожия" (Мережковский Д. Полн. Собр. Соч. Т. XIV. М., 1914. С. 81). Все так. Опустившийся босяк - анчутка беспятый. Человек деградирует "во образ" отпавших бесов. (Хотя, в отличие от бесплотных тварей, всегда имеет возможность покаяния). Кстати, вырожденец и деградант не обязательно должен одеваться как Сатин. Он/она вполне может носить костюмы из английской шерсти или дорогие камеи. И заниматься не мошенничеством на Хитровом рынке, а литературным творчеством.
Ангелы, ставшие дегенератами
Советская власть свергала памятники православным царям и сбивала кресты с надгробий, а вот скульптура лермонтовского Демона в Пятигорске ее не смущала. Материалистов почему-то не пугало, что диавола и его подопечных искусство возвело на пьедестал - со всеми их "асоциальными" качествами.
"А сердце тянет к выстрелу, а горло бредит бритвою", - писал Маяковский. Среди верных признаков одержимости - помешательство и самоубийство. Имя таким гениям - легион. Автор книг по оккультизму Станислав Де Гуайта "злоупотреблял наркотиками и пропагандировал их как лучшее магическое средство для выхода из грубого тела и исследования астральной среды. В 1898 году этот поэт и маркиз "вышел в астрал", выбросившись из окна"[31].
Игумен N в книге "От чего нас хотят "спасти"" перечисляет подобных кумиров всех времен и народов: Моцарт, Цветаева, Блок, Брюсов, Есенин, Врубель, Модильяни, Ван Гог, Дали… Увы, страшный список можно продолжать и продолжать: Всеволод Гаршин бросается в лестничный пролет, Николай Успенский перерезает себе горло, Хемингуэй направляет в себя смертоносное дуло… Нам, привыкшим к почитанию классиков, говорить об этом трудно. Человеческая слава стала формой для изготовления величественных идолов. А кипящий металл в эти формы залил сам ад. И вот они застыли, возвышаясь на постаментах. Не подступись! Но мы, с Божией помощью, подступимся…
Знаете, Цветаева сравнивала состояние творчества с наваждением: кто-то в тебя вселяется, твоя рука - исполнитель. Возможно, Цветаева имела представление, что именно с ней происходит. Во всяком случае, она владела раритетным изданием знаменитого визионера Беме - в переводе "масонского старца" Гамалеи. Беме ведь, этот сапожник, вошедший в историю без сапог, был тоже - "того". "Тайны невидимого мира" он познал в особом состоянии, которое длилось семь дней. А может быть, и это лишь образ? Лишь литературный символ вдохновения? Что ж, Цветаева писала рифмованные слова, я пишу слова о Цветаевой, а кто-то может написать обо мне: такие мракобесы и хотят ввести преподавание православной культуры в школах! Все - слова. Они опровергаются словами, но кто опровергнет жизнь?! Помните, как она закончилась у Марины Ивановны? Но об этом - после…
"Согласно ее теории искусства, которая лишь на первый взгляд кажется моралистичной, поэт свободно и неотвратимо отдает себя во власть чары, стихии, природы, демона, чумы или революции - сверх-Другого, достойного подобной жертвы". И надо же - Цветаева вполне прагматично обдумывает условия договора с этой силой: "Демон (стихия) жертве платит. Ты мне - кровь, жизнь, совесть, честь, я тебе - такое сознание силы,[…] такую в тисках моих - свободу"[96].