Наследники Прометея
В 1978 году я снимал рок-оперу "Наследники Прометея". Музыку к ней написал Александр Градский, и он же исполнял одну из ведущих партий. Если учесть, что это был 1978-й год, что это была рок-опера, что это был Александр Градский, которого руководство ЦТ на дух не принимало, то непонятно было, на что мы рассчитывали. А тут еще сам Градский, тоже не подарок. Мы ваяли нашу теле-рок-оперу в каком-то прекрасном и яростном мире. Работа эта мне потом долго в кошмарных снах снилась. Когда мы с Градским сталкивались во дворе Дома звукозаписи (там теперь располагается телеканал "Культура), ор стоял такой, что вокруг нас собиралась огромная толпа зевак. А мы и впрямь напоминали двух бойцовских петухов. Зрители со страхом ждали трагической развязки, а наш музыкальный редактор Ира Чурик хохотала до слез. Она всплескивала руками и сгибалась буквально пополам от безудержного хохота. Ира говорила, что наши с Сашей разборки напоминают ей спор двух биндюжников на одесском Привозе. Мы ругались с ним до поросячьего визга. И при всем при том не знаю, как он втайне относился ко мне, но я восхищался его незаурядным талантом, совершенно потрясающей работоспособностью и высочайшей требовательностью к себе и к соучастникам этого действа. Он даже на видеомонтаж ко мне приходил, чего никогда не делал ни один актер. Меня это ужасно раздражало, и я ему в сердцах говорил: "Саша! Ну не мешай работать!" А теперь-то я понимаю. Он органически не терпел ни одной фальшивой ноты в спектакле, где он принимает участие. Единственный, с кем Саша Градский умудрился не поругаться, был Сережа Жирнов. И в самом деле, в роли Сен-Симона Жирнов был хорош, как, впрочем, и в других ролях. На наши "утопические" песни и пляски сбегалась смотреть вся редакция.
Когда Валерий Васильевич Донцов, заведующий отделом общественных наук Главной редакции научно-популярных и учебных программ, ознакомился со сценарием "Наследники Прометея", в котором речь шла о социалистах-утопистах, он с очень большим опасением меня спросил: "У вас что, социалисты-утописты будут петь?" Я ответил: "И танцевать". На что Валерий Васильевич смог только выдохнуть: "Вы с ума сошли!" Но тем не менее главный редактор нашего научно-популярного и образовательного телеканала Вилен Васильевич Егоров посмотрел эту программу и сказал: "Послушай, дорогой мой Меерович-Данченко, этому твоему продукту, как хорошему вину, не хватает выдержки. Пусть полежит, а там видно будет". И вызревал этот плод нашего труда, как ребенок в утробе матери, девять месяцев. Вдруг, когда я уже потерял всякую надежду, вызывает меня Егоров и говорит: "Завтра в 10.30 ты должен погнать по каналу своих "Наследников" в Останкино (наша редакция располагалась на Шаболовке) для показа Стелле Ивановне Ждановой (она тогда была первым замом С. Г. Лапина по телевидению), но… ты появишься в аппаратной перегона вместе с рулоном в 10.45". – "А почему не в 10.30?" – наивно спрашиваю я. "Не задавай лишних вопросов. Меньше знаешь – крепче спишь. Понял?" – "Так точно! Понял", – по-солдатски ответил я. На следующий день я появился в аппаратной перегона вместе с рулоном в 10.45. Шуму было… Егоров рвал и метал. Грозил лишить меня премии и даже понизить в категории. В 10.50 на мониторе у Ждановой возникла наша картинка. А в 11.00 появился очень известный тогда и влиятельный композитор. Посмотрел и сказал: "Надо же, какие молодцы! Оказывается, вы и такие программы делаете!" – "А вы что думаете, что мы только – два притопа, три прихлопа?" – ответила польщенная Стелла Ивановна. И программа пошла в эфир.
Вилен Васильевич Егоров был не только талантливым журналистом, теоретиком, руководителем. Именно в его бытность советское научно-образовательное телевидение, по признанию ЮНЕСКО, считалось лучшим в мире. Но ко всему прочему, он был еще и гением аппаратных игр. Вот и в этом случае он рассчитал все до минуты. Надо ли говорить, что в отличие от моего дебюта, "Театрального разъезда", в этой ситуации все вышло с точностью до наоборот: я и премию получил, и гонорар, и постановочные, и категорию повысили, и диплом получили на международном фестивале телевизионных образовательных программ. А ведь по мнению реалистов, это был на 100 % непроходной спектакль, а по мнению тогдашнего моего начальника отдела, еще и антимарксистский.
Тайная вечеря Дюрера
В 1983 году к 80-летию первого съезда РСДРП мы снимали цикл телеспектаклей "Рассказы о партии". Мне выпала честь ставить "1917-й год". Я стал внимательно изучать все события этого года. И вдруг наткнулся на один любопытный факт: на совещании лидеров большевиков в октябре 1917 года, взявшем курс на вооруженное восстание, присутствовало 13 человек, чертова дюжина. И сразу родилась форма спектакля – тайная вечеря. Большевистский Христос, вернее, Антихрист и 12 апостолов. Был даже свой Иуда. Ленин ведь его так и называл в свое время – иудушка Троцкий. Мы восстановили в студии "Тайную вечерю" Леонардо да Винчи один к одному, только усилили красные и черные тона. Художником по свету был Сережа Вальковский. И еще одно отступление сделали от оригинала. Один из апостолов, Иосиф Сталин, которого играл Сережа Жирнов, молча ходил за спиной присутствующих и покуривал трубку.
И вот сдача спектакля. Народу в кабинет Егорова набилось видимо-невидимо. Закончился просмотр. Первым слово берет, как и положено по статусу, секретарь партбюро: "Не знаю, сознательно или несознательно, но режиссер Вилен Визильтер сделал антисоветский спектакль. Это не совещание членов ЦК, а какая-то "Тайная вечеря" Дюрера". – "Побойтесь Бога! – завопил я. – Нет у Дюрера "Тайной вечери"!" – "Действительно! – неожиданно поддержал меня Егоров, – ты уж хватил через край. При чем здесь Дюрер и тайная вечеря, тем более что, как оказывается, не было у него "Тайной вечери". Конечно, нужна партийная бдительность, но при чем здесь Дюрер?"
Что-то там еще поговорили и стали расходиться. "А ты, Визильтер, останься", – сказал мне Егоров. Когда все ушли, он наклонился ко мне и шепотом спрашивает: "Послушай, ты, Меерович-Данченко, когда эфир?" И я так же шепотом ему отвечаю: "Завтра в 21.00". – "Так вот, в 22.02, расквадрат твою гипотенузу, чтобы рулон был размагничен, и "исходники" тоже. Понял?!" – "Понял", – ответил я. Спасибо Дюреру. Спас ситуацию.
Страх
Страх, который я пережил после эфира "1917 года", трудно передать словами. И тем не менее, это ощущение страха я попытался передать в одном из своих стихотворений, написанном для спектакля о Франсиско Гойя. Дело в том, что у нас в Главной редакции научно-популярных и образовательных программ была рубрика "Исторический театр". В этой рубрике я сделал несколько нашумевших спектаклей, таких, как "Томас Мюнцер". Кстати, музыку к этому спектаклю создал и записал все песни вагантов тогда еще молодой, а ныне известный и знаменитый композитор Владимир Иванович Мартынов. В этой рубрике были поставлены и "Наследники Прометея", и не дошедший до эфира "Гойя". В основу спектакля была положена та часть жизни великого испанского живописца, когда на его горизонте замаячил костер инквизиции – и этот хорошо мне знакомый жуткий, вползающий в душу мистический страх, с неистребимым душком 37-го года. Во времена моего детства и молодости он передавался по наследству. Впоследствии рукопись сценария куда-то исчезла, а стихотворение осталось.
Страх
Монолог Гойи
Знаком язык мне шпаги и кинжала,
Звенящий свист их и смертельный взмах.
Рука в жестоких схватках не дрожала.
Но знаю, знаю, что такое страх.
В сильных руках -
СТРАХ! -
В сжатых устах -
СТРАХ!
В причудливых снах -
СТРАХ!
Ты посмотри на гордого тореро,
Не в схватке, а в соседнем кабачке.
Он, говорят, отважен, смел не в меру,
А сколько страха в этом смельчаке!
В его глазах -
СТРАХ!
В складках у рта -
СТРАХ!
В каждом суставе -
Страха отрава.
Беда подстерегает нас повсюду:
В публичных и укромнейших местах.
Как часто подавляю я подспудный,
Ползущий в душу леденящий страх.
Во всех углах -
СТРАХ!
И в небесах -
СТРАХ!
Даже в мечтах -
СТРАХ!
Нет, я не трус и никогда им не был.
Когда же с воплем человечий прах
В огне, в дыму взмывает прямо в небо,
Пронзает сердце беспощадный страх!
Несет монах -
СТРАХ!
В его церквях -
СТРАХ!
В его кострах -
СТРАХ!
Этот гимн страху Егоров перехватил еще на сценарном уровне. Удивительно, как он меня терпел! Ведь от меня постоянно исходила некая опасность. И не потому, что я был каким-то там диссидентом. Я им никогда не был. Но рядом с закоренелым страхом в душе всегда жила внутренняя творческая свобода. И время от времени вырывалась наружу. С этим ничего нельзя было поделать. Творческое искушение пересиливало страх. Хорошо, что рядом, начеку был Вилен Егоров. А то бы я плохо кончил. Увы, но серая масса Системы всегда выдавливает из своих рядов яркие личности. Это происходит во все времена, независимо от социального строя и политических реалий. Так в конце концов вытеснили и Егорова. Однажды, когда он уже совсем ушел из ЦТ и все его прихлебатели и "друзья" от него отвернулись, я совершенно случайно встретил его в кабинете у Саши Забаркина, одного из замов директора программ ЦТ. Я обрадовался этой неожиданной встрече, и у меня вырвалось: "А вот мой самый любимый главный редактор из всех живущих на свете". Вилен был польщен: "Да какой я уже главный редактор?" На что я ответил: "Для меня, Вилен Васильевич, вы всегда были, есть и будете самым главным редактором". И это действительно так. Так и кажется, что сейчас он выйдет и скажет: "А где это мой Мееерович-Данченко?" Эх…
Карл Маркс с киноаппаратом… и с метлой
На самой что ни на есть заре перестройки я создал первый телевизионный документальный политический театр. По форме это был своеобразный хеппенинг. Все эти зрелища собирали огромную аудиторию в тысячу и более зрителей, которые незаметно вовлекались в действие спектакля. Актеры общались друг с другом только через зрителей. Ведущим оператором был Дмитрий Васильевич Гуторин, внешне очень похожий на Карла Маркса, с такой же гривой волос и с такой же бородой. Во время антракта выхожу из автобуса ПТС (передвижной телевизионной станции) и захожу в фойе. Рядом беседуют две интеллигентные дамы. Одна другой говорит: "Я, конечно, все понимаю, эксперимент, авангард, андеграунд и все такое прочее. Это понятно. Я только одного не могу понять. Подсаживается ко мне Карл Маркс, молча наводит на меня киноаппарат, посидел и так же молча отошел. Что он хотел этим сказать?"
Кстати, о Карле Марксе. Как-то поехали в командировку в провинцию. По традиции тех времен, первая встреча – в обкоме партии. И там во время дружеского общения за рюмкой коньяку нам рассказали прелюбопытнейшую историю. Позже она ходила уже как анекдот. Работал у них в обкоме дворник, очень добросовестный и хороший работник. В общем, дворник как дворник, только уж очень был похож на Карла Маркса. И вот как-то к ним приезжает сотрудник ЦК КПСС и говорит секретарю обкома: "Дворник-то ваш уж больно похож на Карла Маркса. Карл Маркс – и с метлой, нехорошо". Секретарь обкома вызывает дворника и говорит: "Иван Иванович, дорогой, я доволен твоей работой. Но уж больно ты похож на Карла Маркса. Даже вот представитель ЦК сделал нам замечание, Карл Маркс – и с метлой. Нехорошо. Сбрей бороду, зачем она тебе?" – "Бороду-то сбрить недолго, – говорит дворник, – а вот с этим что делать?!" – и бьет себя кулаком по лбу.
Колдунья
Это случилось зимой в глухой тайге, в 300–400 км к северу от Красноярска. Снимали мы для программы "Человек и закон" сюжет о варварском уничтожении тайги. Возвращались со съемок в настроении скверном. То, что мы увидели и отсняли, потрясло нас. А тут еще микроавтобус сломался в сорокаградусный мороз. Хорошо, рядом оказалась заимка, одиноко стоящая, но явно ухоженная и жилая изба. Решили зайти отогреться, пока шофер возится с двигателем. Зашли и остолбенели от буйства красок. Настоящий зимний сад: по стенам вьются всякие зеленые растения, цветы кругом. В горнице накрыт стол. Встречает нас хозяйка, высокая, стройная, с седыми добела волосами, пожилая красивая женщина. Язык не поворачивается сказать "старуха". Но как потом выяснилось, ей было далеко за восемьдесят. Звали ее баба Люба. Это, наверное, о таких поэт с восторгом говорил: "Есть женщины в русских селеньях!.." Она радушно встретила нас. Мы стали извиняться, что ворвались не вовремя. По всему было видно, здесь ждут гостей. "Так вас и ждем, – ответила хозяйка, – садитесь за стол, гости дорогие". – "А откуда вы знали, что именно у вашего дома у нас заглохнет двигатель или что именно этим путем мы будем возвращаться?" – "Этого я не знала, – ответила баба Люба, – но утром, когда я пошла в дровник за дровами, поленница вывалилась у меня из рук. И тогда я сказала хозяину: "Накрывай, дед, на стол. Будут гости. Вот вы и приехали". – "Это все хорошо, – заволновался шофер, – а как нам выбраться отсюда? Мотор, кажется, сдох окончательно". – "Да ты не волнуйся, милок, – успокоила его баба Люба. – Мой руки, садись за стол, отдохни, отогрейся. Небось озяб весь. Не волнуйся, заведется твой мотор. Куда он денется". – "Да вы-то откуда знаете?" – нервничает наш водила. "Да уж знаю", – как-то загадочно ответила баба Люба. И было это сказано с такой спокойной уверенностью, что даже наш шеф успокоился.
И началось чаепитие, истинное священнодейство. У каждого к руках краюха ароматного хлеба домашней выпечки, масло с давно забытым вкусом детства, само стелется на хлеб, и ароматный чай – всем чаям чай. Мы окунулись в атмосферу мира, покоя и любви. Буйство растений, птичий гомон и возня детей наполняли жизнью этот райский уголок в сибирской глуши. Мы поначалу подумали, что малыши – правнуки хозяев дома. А оказалось, что это дети, от которых уже отказались врачи, и баба Люба ставит их на ноги, и, судя по шумным играм и звонким голосам, весьма успешно. Их привозят к ней со всей округи, за сотни километров. "Вот так и лечу, – говорит баба Люба, – травой и молитвой. Прежде чем сорвать травку, я читаю молитву и говорю ей: "Травушка-муравушка, ты уж извини меня, старую, но мне надо детей лечить, послужи людям", – а уж потом срезаю. Деревья, травка всякая – это все живое. Они все понимают и помогают, когда к ним относишься с любовью. "Да, так уж и понимают", – засомневался кто-то из наших скептиков. "А как же, понимают, все понимают, – ответила баба Люба. – Видишь вон ту березу за окном. Думаешь, она нас не слышит? Все слышит. Березынька, кудрявая ты моя, не хочешь ли передать привет нашим дорогим гостям?" Береза зашумела, словно под легким ветром, и обильный снег посыпался вниз с ее ветвей. "Вот видишь, – улыбнулась баба Люба. – Они все слышат, все понимают. Просто мы в этой нашей суете потеряли любовь. Бывает, когда изредка приезжаю к своим детям и внукам в Красноярск, иду по городу и вдруг вижу, идет навстречу мне человек, а в нем болезнь уже гнездо свила. Так бы и бросилась к нему: "Милок, тебе нужна помощь!" Так ведь сочтут за умалишенную. Вот с болью в сердце и прохожу мимо".
Певучая, сочная речь этой царицы таежного края просто завораживает. Даже уходить не хочется из этого мира любви, покоя и какой-то издревле осмысленной жизни. Мы как будто прикоснулись к чистому, свежему, животворному роднику.
Первым забеспокоился шофер. Машина на морозе простояла несколько часов. Теперь вообще не заведется. "А ты попробуй, милок, – успокоила его баба Люба, – чего раньше времени отчаиваться. Бог милостив, добрым людям всегда помогает". Мой боевой соратник, редактор и соавтор Саша Карпов (он и сейчас работает в программе "Человек и закон") спросил ее: "Баба Люба, а что нас ожидает в ближайшее время?" Она ответила: "А вас, милок, в ближайшее время ожидают большие испытания. Но все обойдется". Довольно скоро ее предсказания сбылись в полной мере. А пока мы стали прощаться.
Машина завелась с полоборота. Шофер удивлялся и кудахтал всю дорогу до гостиницы, не в состоянии поверить в такое чудо. А я удивлялся и радовался совершенно другому. У Антуана де Сент-Экзюпери есть такая фраза: "Знаете, чем хороша пустыня? Там глубоко скрываются родники". И пока есть еще на нашей грешной измордованной земле вот такие родники мудрой осмысленной народной жизни, не все потеряно.
Великой русской поэтессе от татарских писателей
В нашей закадровой жизни много бывало и злого и доброго. Зло забывается. Помнится добро. Снимали мы телепрограмму в Набережных Челнах. Подсуетились, сэкономили один день и решили съездить в Елабугу, поклониться праху Марины Цветаевой. Благо недалеко. Приехали. Побывали в доме, где она провела последние дни. Пошли на кладбище. Долго искали ее могилу. Наконец нашли. В самом дальнем и заброшенном углу. И даже памятник на могиле… в форме полумесяца. И на нем надпись: "Марине Цветаевой от Союза татарских писателей". Единственный скромный памятник в России "Великой русской поэтессе ХХ века" татарские писатели догадались поставить, а русские – почему-то нет.
Противостояние
В середине 80-х годов прошлого столетия Вилен Егоров покинул Главную редакцию Научно-популярных и образовательных программ, которую он многие годы создавал и которую вывел в мировые лидеры образовательного телевидения. Пришел новый руководитель. Я ему принес свою программу дальнейшего развития телевизионного политического театра. Последовал ответ, что "это нам не нужно". Тогда я подал заявление об уходе. Пришел на свое рабочее место и стал собирать вещички. И тут звонок от заместителя главного редактора пропаганды ЦТ Виталия Рожко: "Вилен Семенович, до нас дошел слух, что вы уходите из учебной редакции. Не хотите у нас поработать?" – "Над чем?" – спрашиваю я. "Собственно говоря, над сходной темой. Мы вам можем предложить принять участие в создании совершенно новой сатирической программы "И в шутку, и всерьез".