– А когда я заметил Свету в меховой шубке, в окружении снежинок, я подумал, что так она еще красивее, чем в ореоле солнца. – Мужчина замолкает, снова переживая тот блаженный момент. Потом продолжает без моих вопросов: – Вы слышали ее голос? Такой нежный, мелодичный. А видели, как она двигается? Плавно, тихо, как кошка. Я могу за ней часами наблюдать.
Весь этот романтический захлеб я слушаю с неизбежным скептицизмом опытного человека и туг вдруг вспоминаю: это же было десять лет назад. Но Майкл внезапно закончил:
– Я и сейчас могу за ней часами наблюдать. Не устаю.
Свою любовь он подтверждает ежедневно. Вернувшись с ночного дежурства, сменяет жену: она как раз уходит в это время на работу, подбрасывая двоих детей в школу. А Майкл принимается за рутинные домашние дела: убирает квартиру, моет посуду, стирает белье в машине. И главное, готовит ужин. Последнее он делает вдохновенно.
– Можно, конечно, купить каких-нибудь полуфабрикатов. Но я хочу, чтобы еда была по-домашнему вкусной. Ведь это такое удовольствие – видеть, как все трое едят то, что им нравится.
Он говорит "все трое", но я-то вижу, куда он смотрит за столом: только на нее, на Свету.
Он приносит ей цветы, дарит подарки. И бесконечно объясняется в любви. Она смотрит на него как на ребенка, спокойно улыбается. На его ненасытное "Любишь?" ровно отвечает: "Люблю". Мне поначалу кажется, что Света слегка лукавит, не хочет его огорчать. Но, разговорившись с ней, понимаю, что ошиблась.
– Да люблю я его, люблю, – уверяет она меня. – Но я ведь сибирячка, а мы люди сдержанные, даже суровые. Может быть, и сильно чувствуем, а показать это не умеем.
И пока она это говорит, муж ее, не отрываясь, на нее смотрит. Любуется.
Янулла Качия
В детстве у меня была няня, душевная деревенская женщина. Иногда она делилась со мной своими планами – например, как перевезти в город племянницу. "Нечего ей в деревне делать, – говорила няня. – Не найдет она там себе ровню. Она ведь у нас такая ладная да складная".
Племянница нянина так в город и не переехала: нашла себе жениха в соседней деревне. Давно я не вспоминала няню, а тут вдруг всплыло это ее выражение: "ладная да складная". Оно очень подходило к Янулле, хозяйке дома, где я жила.
Взглянув на ее невысокую легкую фигурку, я удивилась: как она сумела в свои сорок сохранить гибкость и стройность двадцатилетней? А когда познакомилась с ней поближе, оценила ее поразительную способность так же по-молодому быстро и умело делать все, за что бы она ни бралась. Все у нее получалось наилучшим образом. Она вязала, плела кружева, мастерила кукол. Ее изделия – яркие, замысловатые, смешные – украшают комнаты во всем доме. Вначале я была уверена, что все эти вещи фабричные, так тщательно и аккуратно они сделаны.
А еще Янулла воспитывает двоих сыновей-школьников, получает грамоты за родительские заслуги. В школе ее хорошо знают: она одна из самых активных членов родительского совета. Нужно помочь учителю во время загородной прогулки? Приготовить сладости для детского утренника? Украсить школу к празднику? Она всегда готова. Ко всему, чем она занимается, Янулла относится серьезно, с почти профессиональной педантичностью.
Я часто вижу ее за компьютером. То она ищет рецепты блюд, то информацию о новейших стилях вязания. То, наоборот, древний способ плетения кружев. Но иногда на экране совсем другие тексты: "Как научить детей правильно молиться?", "Как подготовиться к конфирмации?", "Что нужно рассказывать о Христе?" Это не только для ее собственных детей. Еще и для маленьких прихожан церкви Стелла Марис – она там преподает в воскресной школе.
Янулла – глубоко религиозный человек. Я почему-то всегда считала, что слишком преданные религии люди должны быть сдержанные, может быть, даже слегла суровые. Янулла опрокинула это мое представление. Она всегда оживлена, шутливо настроена. Со своим мужем Андреем они любят друг друга подкалывать. Я не видела ее никогда в дурном настроении. Это естественно для человека, который окружен любовью, умеет быть в ладу с людьми, а главное, в гармонии с самим собой.
И вдруг Янулла мне говорит:
– Я настрадалась от своего комплекса неполноценности.
Я от неожиданности даже выронила ручку, которой записывала наше с ней интервью. Какой такой комплекс? Она же у нас ведь такая "ладная да складная"…
– Это началось еще в Англии. Мы там оказались с отцом, который служил в Британской армии. У меня был ужасный мальтийский акцент, а еще эти волосы. И эта фамилия.
Ее черные жесткие волосы спутанной копной возвышались надо лбом. Как и у большинства мальтиек, они завивались в мелкие тугие колечки. А когда мама пыталась расчесать их гребнем, упорно торчали во все стороны, как у дикобраза.
Что же касается фамилии – Маниколло, такой естественной на ее родине, то здесь, на чужой земле, она казалось почему-то очень смешной. Дети дразнили ее: "Янулла Маникулла", смеялись над ее торчащими волосами и, конечно, вызвали у нее комплекс неполноценности.
Она мечтала вернуться домой, где и ее выговор, и волосы, и имя будут вполне естественны. Однако, когда семья вернулась в их родной дом в Слиме, обнаружилось, что девочка опять не как все. На этот раз проблема оказалась серьезнее.
Программа британской школы, где несколько лет училась Янулла, сильно отличалась от мальтийской. Многие знания тут оказались ни к чему, а те, что давно усвоили ее одноклассники, были ей неизвестны. И опять она попала в разряд изгоев. Над ней, правда, уже не смеялись, но и дружить не спешили.
– Если бы вы видели меня тогда, – вспоминает Янулла со вздохом. – Я была очень-очень застенчива. Стеснялась спросить учителя, если что-то не понимала. И старалась как можно больше молчать, только бы на меня не обращали внимания. Особенно тяжело было общаться с незнакомыми людьми.
Однажды она сказала отцу, что хотела бы стать юристом. Отец решил посоветоваться со своим знакомым адвокатом. Тот взглянул на робкую девочку, которая еле слышно выговаривала слова, и рассмеялся:
– Ну, какой из нее юрист? Она даже говорить толком не умеет.
– Я окончательно замкнулась, ушла в себя. И прочно уверовала: я типичная неудачница, не будет мне в жизни счастья.
Но время шло. Из несуразного подростка она стала превращаться в миловидную девушку.
– В какой-то момент я решила, что сама могу поменять свою судьбу. С чего начать? Ну, наверное, с того, что зависит от меня. Я раздобыла учебники, по которым учились мои одноклассники, пока я жила в Англии. Стала сама их штудировать, много читала. И постепенно из самых отстающих превратилась в одну из лучших учениц школы.
– Не пробовали все-таки стать юристом?
– Нет, теперь у меня были совсем другие цели.
Тут надо рассказать немного о Януллиной маме. Она любила музыку, обожала принимать гостей и ходить в гости. А больше всего ей нравилось танцевать. В это замечательное занятие она вовлекла и мужа. Оба увлеклись танцевальным искусством настолько, что даже стали учить всех желающих. А потом официально открыли школу танцев.
От своих школьных неурядиц Янулла стремилась укрыться в уютном доме. Но уюта-то как раз в родном доме и не было. Зато им был пропитан дом бабушки.
Именно у мамы своей "недомашней" матери научилась она всему, что ей нравилось: готовить, наводить образцовый порядок, вязать, шить, плести кружева.
– Больше всего на свете хотелось мне иметь свой дом, чтобы его обихаживать и наполнять теплом.
…Эту картинку я наблюдаю много раз, сидя в гостиной у Януллы. Я вижу, как она делает сразу несколько дел. Готовит суп на плите. Тушит жаркое в духовке. Нагревает соус для пасты в микроволновке. Моет посуду. Протирает дверцы холодильника. Начищает до блеска металлические ручки шкафов. Смахивает пыль со стульев, переворачивая их вверх дном, залезая в каждую щелочку. И все это одновременно.
Еду она готовит не только для своей семьи, но еще и для гостей, которым вроде меня сдает комнаты. Идея совместить рабочие дела с домашними пришла не случайно.
– Я долго раздумывала, как сделать так, чтобы, не отрываясь от дома, от хозяйства, от детей, иметь возможность зарабатывать деньги. Конечно, для этого, прежде всего, надо было иметь сам дом. А это ведь очень дорого. Из чего выплачивать долги? И тогда я подумала: пусть это будет что-то вроде отеля: три комнаты на четыре – шесть человек. Я готовлю утром завтрак, вечером – горячий ужин. И дом, и работа – все в одном месте.
– Янулла, но ведь это огромный труд, – говорю я. – Каждый день готовить на девять человек, стирать белье, убирать комнаты. И все это без помощников.
– Да мне помощники не нужны. Если бы они были, тогда бы пропала идея моего дома – не просто помещения, где живут люди, а теплоты и уюта, которые я сама в нем создаю. Своими руками.
– Чего вам в жизни не хватает? – спрашиваю ее напоследок.
Она долго думает.
– Даже не знаю, что ответить. Все, о чем я мечтала, у меня вроде бы есть.
Мария Велла
Испещренное глубокими морщинами лицо. Руки в набухших жилах. Дряблая шея старого человека. В свои восемьдесят два она выглядит так, как должен выглядеть человек в ее возрасте. Но во всем этом облике есть какая-то удивительная привлекательность. Это обаяние доброты и света. Можно ли в эту пору быть счастливой?
– А когда же еще, если не сейчас? – говорит Мария. – В детстве я страдала от бедности, часто голодала. В зрелые годы много работала, растила пятерых детей, и времени на отдых, а значит, и на радость не оставалось. Мне было за шестьдесят, когда мы с мужем наконец заработали себе на приличную жизнь, радовались внукам. И тут внезапное горе: у мужа рак, через три месяца он умирает.
Многие ли женщины в пожилые годы, под семьдесят, могут привлекать мужчин? А Мария смогла. Тут все дело в том, чем привлекать. Если молодостью и красотой, тогда это не про нее. А если добротой и сердечностью, тогда это про Марию, тогда все понятно.
Словом, в шестьдесят девять лет она снова вышла замуж.
– Мне повезло. И первый брак у меня был удачный. И второй тоже.
Когда женщина на девятом десятке говорит так, можно быть уверенной, что тут дело не в везении. Дело в самой женщине.
Почему вдовец, моложе ее, решил жениться на Марии, я не спрашивала. Я и сама это понимала. Потому что с такой женщиной легко жить. И потому что она может быть понимающей, чуткой женой. И потому что ее доброты хватит не только на своих детей, но и на его. А у него их четверо. Они заботились обо всех.
Каждое воскресенье Мария с мужем садятся и составляют расписание, когда к кому из молодых поедут в гости. И когда дети с внуками приедут к ним. На неделе обычно остается пара свободных дней. И тогда они идут в Day Care Center. Это развлекательный центр, где проводят свободное время пожилые горожане (позже я расскажу о нем отдельно). Там я и познакомилась с Марией.
– Мы с мужем как-то задумались. То, что мы вдвоем радуемся жизни, – это хорошо, но эгоистично. Мы должны сделать так, чтобы и другие старики научились быть счастливыми в своем возрасте.
Я смотрю на ее изборожденное морщинами лицо с удовольствием. Я думаю, что ум в таком возрасте сильно обогащен опытом, и можно говорить уже не просто об уме, а о мудрости. А раз так, мне интересно побеседовать со старой женщиной о чем-нибудь важном.
– Мария, как может быть старый человек счастлив, если знает, что жизнь движется к концу, что дни его сочтены?
– А в молодости он этого не знает? Значит, раньше радоваться можно – конец не скоро. А ближе к этому концу нельзя?
– Ну, в начале жизни много надежд.
– В том числе на бессмертие? Послушайте, если известно, что каждый, без исключения каждый, из земной жизни уйдет, то почему радоваться надо только в начале этой жизни? Вот люди на празднике веселятся. Что, разве только до определенного времени? А потом начинают печалиться? Это только какие-нибудь очень скучные люди. Нормальные веселятся до самого конца. А ведь жизнь – тот же праздник. Это дар Божий. Не ценить его – все равно что сказать Богу: "Не нужны мне Твои подарки. Я как тосковал, так и буду тосковать". Но это ведь святотатство. Сказано же: уныние – большой грех. И нигде не говорится, что с годами он легче прощается.
– Мария, но не у всех жизнь складывается так удачно, как у вас. Она зарядила оптимизмом вас на весь ваш век. Вам просто повезло.
– Вы так думаете? – Она усмехается, глубокие морщинки разбегаются по всему лицу. – Нет, милая, жизнь меня совсем не баловала. Было в ней много лишений, горестей. Ну вот, например, можете вы себе представить, каково это – прожить с человеком полвека, а потом его потерять? Тогда я думала, что навсегда разучилась улыбаться. Страдала ужасно… и, если бы не боялась совершить грех, приняла бы яду.
– А потом встретился хороший человек и вы снова научились улыбаться?
– Нет, это было не так. Как только немного пришла в себя, стала оглядываться вокруг – нет ли того, кто нуждается в моей помощи? Это делало меня сильной, уверенной в себе. Я всячески боролась со своим унынием. Я училась снова ценить жизнь. Знаете, что мне сказал при нашем знакомстве мой второй муж: "Какая же ты светлая…" – Она вдруг предложила: – Попробуйте канноли, пока они теплые.
Вкуснейшее это лакомство – сырное пирожное – лежало на большом блюде на столе. К нему тянулись старики со всех столиков.
– Только что испекла, смотрите, как они радуются – словно дети. Ведь многие живут одиноко, и для себя они не станут эти сладости печь.
Я поинтересовалась у Марии, где ее муж. Она сказала, что пошел в ресторан договариваться о праздничном ланче на пятьдесят человек.
– Завтра мы все там соберемся, сыграем в бинго, послушаем музыку. Глядишь, веселых людей станет больше.
Неспешность
"Если мастер обещал вам заменить электроплиту на следующей неделе или механик – отремонтировать автомобиль завтра, не вздумайте принимать все эти обещания всерьез. Вполне вероятно, что эта неделя и этот день не настанут никогда". Я взяла эту цитату из статьи немецкой писательницы Сабины Альперт. Она уже двадцать лет живет здесь со своим мужем-мальтийцем. Ей нравится все – и климат, и пейзаж, и дружелюбие соседей… Все, кроме одного: необязательности местной публики.
Я, признаться, прочитав ее предупреждение, сделала скидку на национальность автора – известно ведь, что немцы большие педанты. Однако, пожив на острове некоторое время и полюбив его, я была поражена масштабом этой повсеместной необязательности. А выражение "Обещанное завтра может не наступить никогда" теперь воспринимаю не как метафору, а почти буквально.
…Высокопоставленный чиновник уважаемой организации Мальты в Москве покорил меня своей приветливостью. А главное, готовностью помочь мне в сборе материалов для этой книги. Он пообещал предоставить необходимую информацию, познакомить с интересными людьми, связать с учеными.
Наши переговоры длятся недели, месяцы. Переговорами, собственно, это общение назвать трудно. Я регулярно ему звоню, он весьма любезно говорит, что все помнит, что завтра же мне позвонит. И… не делает ничего. Нет, кое-что все-таки сделал. Передал мне имя и телефон профессора-антрополога, специалиста по Мальте. Спасибо хоть за это.
Обрадованная, принимаюсь звонить по указанному телефону. Выясняется, что профессор: а) специализируется на культуре корейцев, б) к антропологии Мальты не имеет решительно никакого отношения, в) уже несколько лет работает в Корее и на Мальте не бывает.
Ни моя интуиция, ни мой опыт почему-то не пробудили во мне никаких дурных предчувствий. Я тогда решила, что этот эпизод случайность, что персональная необязательность мальтийского чиновника – черта его характера. Знай я раньше, что пример этот не исключение, а правило, не стала бы так бурно огорчаться.
…В крупном мальтийском городе я встречаюсь с молодым мэром. Деловит, подтянут, всем своим видом показывает – он современный руководитель. Я радуюсь за молодое поколение Мальты. Он с ходу воспринимает все мои просьбы. Не задавая ни одного лишнего вопроса, записывает их и, коротко бросив "Идите за мной", быстрым шагом выходит из кабинета.
Мы входим в другую комнату.
– Знакомьтесь, моя помощница.
Из-за стола поднимается молодая дама. Красивое лицо, на нем уверенно поселилось деловитое выражение. Она просматривает листок, с пониманием кивает мэру. Тот, попрощавшись, уходит. Чиновница коротко просит меня подождать. Через несколько минут возвращается с другим листком. Сообщает:
– Здесь все имена и телефоны, которые вам нужны.
Я потрясена. Вот это класс! Вот это европейская организованность. Да, не зря маленькая Мальта принята в члены ЕС.
Взглянув на бумажку, я обнаруживаю там телефоны и имена, однако что они обозначают, совершенно не понимаю.
– Простите, – говорю виновато (если я чего-то не понимаю, то, очевидно, это моя вина), – а кто эти люди? О чем и с кем мне следует говорить?
Дама вздыхает, кидает на меня взгляд, явно фиксирующий мою бестолковость, и объясняет:
– А вы взгляните в свой блокнот, посмотрите, о чем беседовали с мэром. Вам все станет ясно.
Я чувствую себя крайне неловко. В самом деле, ну что я обременяю занятого человека всякой чепухой? Разберусь как-нибудь сама, кто есть кто. Совсем уже смущенно спрашиваю:
– А вы предупредили этих людей о моем звонке?
– Разумеется, – говорит она. – Больше не могу уделить вам времени: очень много работы. – И, кивнув мне, углубляется в компьютер.
Дома я обнаруживаю следующее. Из шести номеров телефонов три записаны неверно: они либо не существуют, либо принадлежат неизвестным лицам. Из оставшихся трех два номера совпадают. При этом между собой абоненты даже не знакомы. Ну и разумеется, ни один из рекомендованных не получал никакого предупреждения о моем звонке. Из-за этого я чувствую себя самозванцем, который звонит с улицы официальным лицам.
Усмехаясь, я вспоминаю деловой стиль, который так впечатлил меня в мэрии, и понимаю ему цену. Теперь уже безо всякого чувства вины я звоню все той же помощнице мэра. Мне же надо хоть что-то полезное извлечь для себя из этой неразборчивой бумажки. Но чиновницы нет. В первый день секретарша отвечает, что она заболела. Во второй – что уехала по неотложным делам и не вернется. В третий – что сегодня День поминовения усопших. Вообще-то это праздник религиозный, а мэрия – учреждение светское, должно работать. Потом наступают два выходных. В понедельник дамы опять нет в офисе, а секретарша доверительным тоном сообщает:
– Знаете, сейчас такое время, работы мало. Так что не думаю, что она скоро появится.
…Ольга, умненькая девочка из Петербурга, замужем за мальтийцем, говорит: