Составляя своё "Мнение", Державин запрашивал и мнения кагалов – и уж никак не обрадовал их своими предложениями. В официальных ему ответах их отрицание было сдержанным: что "евреи способности и привычки к хлебопашеству не имеют и в законе своём находят к тому препятствие", "сверх нынешних их упражнений, никаких других способов, служащих к их продовольствию, не предвидят, и не имеют в том надобности, а желают остаться на прежнем положении". Однако кагалы видели, что в этом докладе речь идёт о подрыве всей кагальной системы, о наложении контроля на доходы кагалов, – и стали оказывать всему в целом проекту Державина негласное, но сильное и долгое сопротивление.
Державин считал одним из проявлений того скорую жалобу на государево имя одной еврейки из Лиозно, что якобы на тамошнем винокуренном заводе он "смертельно бил её палкою, от чего она, будучи чревата, выкинула мёртвого младенца". И о том – началось расследование через Сенат. Державин же отвечал: "быв на том заводе с четверть часа, не токмо никакой жидовки не бил, но ниже в глаза не видал", – и дорывался быть принятым самим императором: "Пусть меня посадят в крепость, а я докажу глупость объявителя таких указов… Как вы могли… поверить такой сумасбродной и неистовой жалобе?" (Еврея, писавшего за женщину ту ложную жалобу, приговорили на год в смирительный дом, но через 2‑3 месяца, уже при Александре, Державин, как он пишет, "исходатайствовал ему свободу из оного".)
Убитый в марте 1801, Павел не успел принять по "Мнению" Державина никакого решения. Доклад этот "привёл в то время к меньшим практическим результатам, чем можно было ожидать, так как, благодаря перемене царствования, Державин потерял своё значение".
Лишь в конце 1802 был составлен "Комитет о благоустроении евреев" – для рассмотрения "Мнения" Державина и выработки решений по нему. В Комитет вошли два близких Александру польских магната, кн. Адам Чарторыжский и гр. Северин Потоцкий, гр. Валерьян Зубов (обо всех трёх Державин примечает, что как раз они владели большими имениями в Польше и при выселении евреев из деревень "была бы знатная потеря их доходам", "частная польза помянутых вельмож перемогла государственную"), министр внутренних дел гр. Кочубей и только что назначенный министром юстиции (первым в русской истории) Державин; близкое участие принимал Михаил Сперанский. В комитет велено было пригласить еврейских депутатов ото всех губернских кагалов – и они были присланы, большей частью купцы 1‑й гильдии. "Кроме того, членам комитета дано право избрать несколько лиц из известных им просвещённых и благонамеренных Евреев".В качестве таковых были приглашены уже известный Нота Ноткин, переселившийся из Белоруссии в Москву, затем в Петербург; петербургский откупщик Абрам Перетц, тесно друживший со Сперанским; близкие к Перетцу Лейба Невахович, Мендель Сатановер и ещё другие, – не все они бывали прямые участники заседаний, но значительно влияли на членов Комитета. (Интересно тут отметить, не будет другого места: сын Абрама Перетца Григорий был осуждён и сослан по делу декабристов – возможно, лишь за то, что обсуждал с Пестелем еврейский вопрос, не подозревая об их заговоре, а внук был – российским государственным секретарём, весьма высокая должность. Невахович, из просветителей-гуманистов, но не космополит, а привязанный к русской культурной жизни, исключительное тогда явление среди евреев, издал в 1803 на русском "Вопль дщери иудейской", призывая русское общество помнить, что евреи стеснены в правах, внушая русским людям взгляд на евреев как на "соотчичей", чтобы русское общество приняло в свою среду евреев.)
Комитет соглашался с тем, чтобы "приобщить [евреев] к общей гражданской жизни и общему образованию", "направить их… к производительному труду"; облегчить им торгово-промышленную деятельность; смягчить стеснения в праве передвижения и жительства; приучить перейти на немецкое платье, ибо "привычка к одежде, обречённой на презрение, усугубляет привычку к самому презрению". Но острее всего встал вопрос о проживании евреев в деревнях с целью виноторговли. Ноткин "убеждал комитет оставить евреев на местах, приняв лишь меры против возможных злоупотреблений с их стороны".
"Учреждение Комитета вызвало переполох в кагалах", – пишет Гессен. Чрезвычайное собрание их депутатов в Минске в 1802 постановило: "просить Государя нашего, да возвысится слава его, чтобы они [сановники] не делали у нас никаких нововведений". Решили послать особых ходатаев в Петербург, объявили для того сбор средств и даже трёхдневный общий еврейский пост, "тревога разлилась… по всей черте оседлости". Не говоря уже о грозящей высылке евреев из деревень, "кагалы, оберегая неприкосновенность внутреннего быта… отрицательно относились к вопросам культуры". И в ответ на главные статьи проекта "кагалы заявили, что вообще реформу нужно отложить на пятнадцать-двадцать лет".
А по свидетельству Державина: "Тут пошли с их стороны, чтоб оставить их по-прежнему, разные происки. Между прочим г. Гурко, белорусский помещик, доставил Державину перехваченное им от кого-то в Белоруссии письмо, писанное от одного еврея к поверенному их в Петербурге, в котором сказано, что они на Державина, яко на гонителя, по всем кагалам в свете наложили херем, или проклятие, что они на подарки по сему делу собрали 1000000 и послали в Петербург, и просят приложить всевозможное старание о смене генерал-прокурора Державина, а ежели того не можно, то хотя покуситься на его жизнь… Польза же их состояла в том, чтоб не было им воспрещено по корчмам в деревнях продавать вино… А чтоб удобнее было продолжать дело", то будут доставлять "из чужих краёв от разных мест и людей мнения, каким образом лучше учредить Евреев", – и действительно, такие мнения, то на французском, то на немецком языке, стали в Комитет доставлять.
Между тем Нота Ноткин "стал центральной личностью организовавшейся тогда небольшой еврейской общины" Петербурга. В 1803 он "представил… в комитет записку, которой пытался парализовать влияние державинского проекта". По словам же Державина, Ноткин "пришёл в один день к нему, и под видом доброжелательства, что ему одному, Державину, не перемочь всех его товарищей [по Комитету], которые все на стороне еврейской, – принял бы сто, а ежели мало, то и двести тысяч рублей, чтобы только был с прочими его сочленами согласен". Державин "решился о сем подкупе сказать Государю и подкрепить сию истину Гуркиным письмом", он "думал, что возымеют действие такие сильные доказательства, и Государь остережётся от людей, его окружающих и покровительствующих Жидов". Но после императора стало известно Сперанскому, а "Сперанский совсем был предан Жидам", и – "при первом собрании Еврейского комитета открылось мнение всех членов, чтоб оставить винную продажу… по-прежнему у Евреев".
Державин – противился. Александр становился к нему всё холодней, вскоре (1803) и уволил с министра юстиции.
Впрочем, по "Запискам" Державина видно, что служил он – хоть на военной службе, хоть на светской – всегда слишком порывисто, пылко, и повсюду получал скорые отставки.
Надо признать, Державин предвидел многое из того, что подымется в российско-еврейской проблеме ещё и во весь XIX век, хотя и не в тех неожиданных формах, как оно на самом деле произошло. Выражения его грубы, согласно его времени, но в плане его не было замысла угнетать евреев, напротив: открыть евреям пути более свободной и производительной жизни.
Глава 2
При Александре I
К концу 1804 "Комитет о благоустроении евреев" закончил свою работу выработкой "Положения о евреях" (известно как "Положение 1804 г.") – первый в России законодательный свод о евреях. Комитет объяснял, что видит целью своей перевести евреев в лучшее состояние и к путям полезной деятельности, "отворяя только путь к собственной их пользе… и удаляя всё, что с дороги сей совратить их может, не употребляя, впрочем, никакой власти". – Положение устанавливало принцип гражданского равноправия евреев (статья 42): "Все евреи, в России обитающие, вновь поселяющиеся или по коммерческим делам из других стран прибывающие, суть свободны и состоят под точным покровительством законов наравне с другими российскими подданными". (По комментарию проф. Градовского, в этой статье "нельзя не видеть стремления… слить этот народ со всем населением России".)
"Положение" открывало евреям больше возможностей, нежели первоначальные предложения Державина; так, при заведении текстильных и кожевенных фабрик, при переходе к сельскому хозяйству на неосвоенных землях предлагалась и государственная прямая помощь. Евреи получали право и приобретать землю – без крепостных крестьян на ней, но с правом использования наёмных рабочих-христиан. Давалось право евреям-фабрикантам, купцам и ремесленникам выезжать за пределы черты оседлости "на время по делам", чем ослаблялась недавно установившаяся "черта". (Отмена двойной подати в этом году ещё только обещалась, – но она и отпала вскоре затем.) Подтверждались все права евреев на неприкосновенность их собственности, личную свободу, свою особенную веру и свободу общинного устройства, – то есть кагальная организация была оставлена без значительных изменений (хотя это уже подрывало замысел влития еврейства во всероссийскую гражданственность), с прежним правом собирания податей, дающим кагалам столь неограниченную власть, – но без права увеличения своих сборов; и с запретом религиозных наказаний и проклятия (херема), – тем была дана свобода хасидам. В согласие с настойчивым желанием кагалов не был принят план учреждения общеобразовательных еврейских школ, но "все дети евреев могут быть принимаемы и обучаемы, без всякого различия от других детей, во всех российских училищах, гимназиях и университетах", причём никто из детей в тех школах не будет "ни под каким видом отвлекаем от своей религии, ни принуждаем учиться тому, что ей противно и даже несогласно с нею быть может". А евреи, "кои способностями своими достигнут в университетах известных степеней отличия в медицине, хирургии, физике, математике и других знаниях, будут в оных признаваемы и производимы в университетские степени". Считалось необходимым усвоение евреями языка окружающей местности, перемена внешнего вида и присвоение фамильных имён. – Комитет заключал, что в других странах "нигде не было употреблено к сему средств более умеренных, более снисходительных и с пользами их [евреев] теснее соединённых". И Ю. И. Гессен соглашается, что российское Положение 1804 г. накладывало на евреев меньше ограничений, чем, например, прусский Регламент 1797 г. И особенно ещё при том, что евреи имели и сохраняли личную свободу, которой не имел многомиллионный массив крепостного крестьянства России. – "Положение 1804 г. относится к числу актов, проникнутых терпимостью".
Тогдашний распространённый журнал "Вестник Европы" писал: ""Александр знает, что пороки, еврейской нации приписываемые, суть необходимые следствия сего закоренелого угнетения, которое давит их в продолжение многих столетий". Цель нового закона – дать государству полезных граждан, а евреям – отечество".
Однако самый острый вопрос разрешался Положением не так, как соединённо хотели все евреи – и еврейское население, и депутаты кагалов, и еврейские сотрудники Комитета. В Положении стояло: "Никто из евреев… ни в какой деревне и селе не может содержать никаких аренд, шинков, кабаков и постоялых дворов, ни под своим, ни под чужим именем, ни продавать в них вина и даже жить в них" – и предстояло совершенно удалить еврейское население из деревень в течение трёх лет, то есть к началу 1808. (Мы помним, что такая мера намечалась ещё при Павле в 1797, и прежде, чем возник проект Державина: не поголовное удаление евреев из деревень, но "чтобы численность еврейского населения в деревнях не превышала экономических сил крестьян, как производительного класса, было предложено лишь разредить евреев в уездных селениях".) Теперь предполагалось обратить большинство евреев к земледельческому труду на пустующих землях черты оседлости, Новороссии, ещё губерний Астраханской и Кавказской, – с освобождением на 10 лет от платимой ныне подати, с правом "получать от казны на заведение заимообразную ссуду", начав возвращать её тоже через 10 льготных лет; а более состоятельным – предлагалось приобретать землю в личную и потомственную собственность с правом обработки её наёмными работниками.
Об отказе от виноторговли аргументировал Комитет: "Доколе отверст будет Евреям сей промысел… который, наконец, столь общему подвергает их самих нареканию, презрению и даже ненависти обывателей, дотоле общее негодование к ним не прекратится". А между тем ""можно ли назвать меру сию [выселение из деревень] для них стеснительною, когда, вместе с тем, открывается евреям множество других способов не только содержать себя в безбедном состоянии, но делать приобретение – в земледелии, фабриках, ремёслах, когда вместе с сим открывается им способ даже владеть землёю в собственность. Каким образом ограничением одной ветви промышленности может быть стеснён сей народ в таком государстве, где тысячи других для него отверсты", где удобные к хлебопашеству и разным заведениям земли в губерниях плодородных и малонаселённых…?".
Аргументы, кажется, весомые. Однако Гессен находит у Комитета "наивный взгляд… на природу экономической жизни народа… что экономические явления можно видоизменять чисто механическим способом, путём приказов". С еврейской стороны оценили намеченную высылку из деревень и запрет корчемного промысла, этого "векового занятия" евреев, – как ужасное и жестокое решение. (И таким же – осуждала его и полвека и век спустя еврейская историография.)
По либеральным взглядам Александра I, его доброжелательному отношению к евреям, его изломчивому характеру, его ненастойчивой воле (вероятно, на всю жизнь подорванной вступлением на престол через насильственную смерть отца) – вряд ли провозглашённое выселение евреев из деревень состоялось бы энергично, не было бы растянуто даже и при спокойной государственной обстановке. А тут, почти сразу за Положением 1804 года, – замаячила война с Наполеоном, началась на полях Европы, а тут и последовали благожелательные к евреям меры Наполеона, создавшего в Париже Синедрион из еврейских депутатов. "Всё еврейское дело приняло вдруг неожиданный оборот. Бонапарте учредил в Париже собрание Евреев, имевшее главною целью предоставить еврейской нации разные преимущества и образовать связи между Евреями, рассеянными по Европе". И в 1806 Александр I повелел составить новый комитет "для соображения, не нужно ли принять каких-нибудь особенных мер и отсрочить переселение Евреев". Требовалось и от русского правительства никак не выставиться притеснителем евреев.