Оценить задачу, решению которой посвятил себя Земмельвейс, пытаясь избавить родильные дома от родильной горячки, можно ознакомившись с коротким описанием условий, царивших в родильных домах Европы того времени. В Англии и Скандинавских странах врачи и медицинский персонал еще имели какие-то элементарные представления о чистоте, но остальная Европа не затрудняла себя подобными мелочами. В Англии родильная горячка встречалась в виде отдельных эпидемических вспышек; в родильных домах континентальной Европы эта эпидемия была постоянной. Говоря об этих эпидемиях и разделяя идею о "миазмах" – то есть о вредоносном воздухе – как причине заразы, Оливер Уэнделл Холмс писал: "Теперь прибавьте ко всему этому [контактной передаче болезни] неоспоримый факт, что в стенах родильных домов часто зарождается миазм, осязаемый, как хлор, каковым его уничтожают; вязкий настолько, что не поддается уничтожению, и, подчас, смертоносный, как чума. Этот миазм часто убивает женщин в европейских родильных домах с такой быстротой, что несчастных приходится хоронить по двое в одном гробу, чтобы скрыть весь этот ужас". Миазм в данном случае был грязью.
Приняв во внимание, что родильная горячка есть не что иное, как раневая инфекция, вызванная заражением огромной раны, остающейся в матке после рождения ребенка, можно оценить санитарное состояние парижского госпиталя "Матерните", прочитав описание Лафорта, посетившего госпиталь в 1864 году – всего за тридцать шесть лет до наступления XX века: "В самом большом отделении в альковах было расставлено множество коек по системе, принятой в английских конюшнях, – койки стоят рядами вдоль каждой стены. Вентиляция здесь практически невозможна. Полы и перегородки моют один раз в месяц. Потолки выглядят так, словно их не белили уже много лет. Заболевших родильниц переводят в изоляторы, независимо от природы заболевания, будь то родильная горячка, понос, бронхит, корь или любая иная болезнь, сопровождающаяся сыпью. Студенты одновременно осматривают здоровых женщин и пациенток с родильной горячкой, выполняя и тем и другим положенные манипуляции".
Лафорт рассказывает о необъяснимом отвращении к воде, о тучах пыли, поднятых во время сухого подметания немытого пола, и заключает: "Нет ничего удивительного, что "Матерните" демонстрирует беспримерную для любой европейской страны смертность. С 1861 по 1864 год через родильный дом прошли 9886 женщин, из которых умерли 1226. Эта смертность составляет 124 на одну тысячу рождений". Это не средневековая богадельня, а госпиталь в центре мировой и европейской культуры, и многие из умерших тогда детей могли бы дожить до нашего времени.
В 1858 году Земмельвейс, который в то время занимался внедрением химической обработки рук для предупреждения родильной горячки, получил письмо от одного из своих студентов, описавшего условия в родильном доме Граца: "В родильном доме Граца можно столкнуться с любой из известных инфекционных болезней. Прозекторская – это единственное место, где студенты могут встретиться и провести время, прежде чем идти на занятия в родильный дом. При этом они часто участвуют во вскрытиях и исследуют патологоанатомические препараты". (В скобках следует заметить, что в то время трупы в прозекторских не обрабатывали антисептиками, как в наши дни, а в Германии, где вскрытие было обязательным для каждого умершего в госпитале, тела, пораженные всеми мыслимыми инфекциями, предоставлялись студентам для занятий.) "Когда их [студентов] зовут в родильный дом, находящийся на противоположной стороне улицы, они не утруждают себя дезинфекцией; некоторые из них даже не моют рук… С равным успехом женщины могли бы рожать прямо в прозекторской. Студенты, как правило, пересекают улицу с мокрыми и окровавленными руками, которые они часто к тому же суют в карманы, высушивают на воздухе, а потом осматривают рожениц и родильниц. Теперь я понимаю, отчего один медицинский чиновник Граца после какого-то совещания воскликнул: "Эти родильные дома – не что иное, как учреждения для убийства!"
В 1850 году из окон родильного дома в Будапеште открывался вид на кладбище, а на другой стороне улицы был виден морг с уборными и открытыми сточными канавами. В 1860 году родильный дом перевели в новое здание, и вот что было написано о нем в одной публикации того времени: "Нельзя отрицать, что учреждение получило здание с более просторными помещениями, но одновременно приходится признать, что внутреннее убранство (мебель, койки и т. д.) находится в невероятно плачевном состоянии. Сломанные столы, рваное, поношенное постельное белье – все это было перевезено сюда из старого здания. В особенно ужасном, неописуемо жалком состоянии пребывает родильный дом. Здесь находятся несчастные роженицы. Некоторые лежат на брошенных на пол соломенных тюфяках, другие страдают на деревянных скамьях или, скорчившись, ютятся в углах. Лишь немногим посчастливилось попасть на настоящие кровати, где они могут вытянуть свои усталые члены. Повсюду видно грязное белье, а простыни настолько стары и изношены, что больше напоминают лохмотья".
Запомним эту цитату и подумаем о современных благотворительных госпиталях в этой стране. У нас есть два класса пациентов, получающих первоклассную медицинскую помощь, – очень богатые и очень бедные, находящиеся в благотворительных госпиталях. И тех и других лечат одни и те же врачи.
Постельное белье, упомянутое в приведенной выше цитате, страдало не только от ветхости. В 1860 году администрация была известна своим взяточничеством, и Земмельвейсу пришлось бороться с ней. Он бился до последнего за перемены в своем отделении, ибо оно находилось в самом худшем состоянии из всех. Несмотря на все его усилия, смертность среди больных оставалась очень высокой, и Земмельвейс принялся проверять инструменты, принадлежности и постельное белье. Сделав это, он пришел в ужас. Он обнаружил, что роженицы лежат на грязных простынях, провонявших запекшейся кровью и маточными выделениями. Это белье старшая сестра родильного дома принимала как чистое от прачечной, с хозяином которой был заключен смехотворно дешевый договор. Все указывало на коррупцию, поразившую госпиталь сверху донизу – от дирекции до практиканток-акушерок. Терпение Земмельвейса лопнуло, он решил во что бы то ни стало спасти от страданий и смерти несчастных, доверенных его попечению. Связав в узел зловонное "белье", Земмельвейс направился в кабинет директора и потряс свертком перед глазами и носом этого господина. Земмельвейс получил от директора все, что требовал, но вдобавок получил его неприязнь и враждебность.
Не следует думать, будто атмосфера, царившая в благотворительных больницах и родильных домах, с их высокой смертностью среди родильниц, равным образом касалась положения дел среди больных из состоятельных классов общества. Среди последних тоже бывали случаи родильной горячки, а иногда случались и эпидемии, но, как заметил еще Холмс, это, как правило, было несколько следовавших друг за другом случаев у одного врача, а затем такая вспышка постепенно сходила на нет. Меньшая частота родильной горячки у женщин, рожавших вне родильных домов, объясняется не тем, что врачи и акушерки особенно тщательно соблюдали чистоту, но идеальными условиями распространения болезни в тогдашних больницах и роддомах. Теперь, в эпоху асептики, положение кардинально переменилось. Теперь женщине намного безопаснее рожать в госпитале, нежели дома. Случаи послеродового сепсиса, которые сейчас наблюдаются в родильных домах, возникают вне его стен, и женщин привозят в госпитали и роддома для лечения. Заболеваемость родильной горячкой в госпиталях снизилась до пренебрежимо низкого уровня – один случай на 8– 10 тысяч рождений.
Вспомним теперь ужасную картину условий, существовавших в роддомах середины XX века, и вернемся к Земмельвейсу и его проблемам. Родильный дом, которым руководил Земмельвейс, состоял из двух отделений; в одном обучали студентов-медиков, а в другом – будущих акушерок. В первом отделении, где обучались студенты, смертность от родильной горячки составляла от 58 до 168 на тысячу рождений, то есть в среднем 99 случаев за шестилетний период. В отделении, где обучались акушерки, смертность в среднем составила 33 случая на тысячу рождений. Эта большая разница заставила Земмельвейса задуматься о причинах, и он принялся исследовать их – одну за другой.
Некоторые врачи уверенно приписывали ужасную смертность от родильной горячки в первом отделении неким эпидемическим влияниям, каковыми тогда считали влияния атмосферные. Изменения погоды в Вене могли, по мнению этих врачей, вызывать вспышки родильной горячки в первом отделении. Эту теорию Земмельвейс отмел сразу, так как атмосферные влияния были одинаковы в обоих отделениях. Он понимал, что причину следует искать в самой больнице. Земмельвейс говорил: "Самый успешный способ уменьшить частоту вспышек родильной горячки – это закрыть родильный дом. Его надо закрыть не в надежде на то, что теперь роженицы будут умирать где-то еще, но в твердом убеждении в том, что они скорее умрут, если останутся в родильном доме под влиянием эпидемических флюидов, циркулирующих в госпитале. Если же они будут рожать вне стен госпиталя, то, вероятно, им будет от этого только лучше".
Земмельвейс продолжал, шаг за шагом, упорно искать таинственную причину, удостоверившись, что она гнездится в самом госпитале. Надо добавить, что лишь одна страшная и неразрешимая дилемма сохранила родильные дома от окончательного закрытия. Женщины, рожавшие в благотворительных лечебных учреждениях, и большая часть рожденных ими детей находились под защитой государства. Но, с другой стороны, именно в госпиталях массами умирали женщины, находившиеся в расцвете сил. Без родильных домов эти женщины, вероятно, остались бы живыми, но из страха перед невозможностью прокормить себя и своих детей они бы стали прибегать к незаконным абортам, оставлять и подкидывать детей, убивать их. Власти терпели родильные дома, выбрав меньшее из двух зол.
Земмельвейс доказал, что скученность пациенток играет незначительную роль в разнице заболеваемости и смертности между двумя отделениями – скученность была одинаковой. Некоторые врачи считали, что причиной болезни является страх, ибо действительно женщины очень боялись попасть в первое отделение. Страх был так велик, что многие и в самом деле думали, что он может быть причиной заболевания. В этой связи Земмельвейс пишет: "Доказательств того, что они боятся первого отделения, было в избытке. Можно было наблюдать душераздирающие сцены, когда женщины вдруг обнаруживали, что по какой-то случайности попали в первое отделение. Женщины падали на колени, заламывали руки и умоляли о выписке. Родильницы с частым пульсом, вздутым животом и сухим языком за несколько часов до смерти кричали, что они здоровы, отказываясь от врачебного осмотра, ибо были уверены, что этот осмотр – предвестник неминуемой смерти". Земмельвейс отверг и теорию страха как причины разницы в смертности, так как разница эта существовала и до появления страха и была его причиной.
Разницу в смертности приписывали и чисто религиозным причинам. Часовня Венского родильного дома была расположена так, что священник мог, идя на причастие, пройти в палату к умирающей, не проходя через другие отделения. Для того же, чтобы попасть в первое отделение, надо было пройти через пять других отделений. Обычно священник шествовал через отделения в своем одеянии, а впереди шел служка и звонил в колокольчик, возвещая, что святой отец, согласно католическому ритуалу, идет причащать больных и страждущих. Как правило, священник ходил на причастия один раз в день, но для родильной горячки двадцать четыре часа – недопустимо долгий срок, поэтому к больным ею женщинам за священником могли послать и через несколько часов после регулярного посещения. Легко себе представить, какое гнетущее впечатление производил зловещий звон колокольчика на женщин. "Этот звон, – писал Земмельвейс, – действует на нервы даже мне; когда священник со служками торопливо проходили мимо двери моего кабинета, сердце мое сжималось от жалости к очередной жертве неумолимой смерти. В первые же недели моего пребывания в должности я воззвал к чувству гуманности служителей Бога и договорился с ними, что впредь они будут ходить на причастия в палаты без колокольного звона, чтобы не привлекать внимания и не возбуждать страх. Это было сделано в обоих отделениях, но разница в смертности осталась прежней".
Все врачи и студенты, посещавшие первое отделение родильного дома, часто контактировали и работали с трупами людей, умерших в госпитале. После обычного мытья рук водой и мылом в коже оставались частицы трупного материала, и этот факт подтверждался запахом, продолжавшим исходить от рук. При обследовании женщин в палатах все студенты были обязаны – для лучшего усвоения методик – проводить ручные внутриматочные манипуляции. При этом происходило инфицирование раневой поверхности, остающейся после отделения плаценты, а за инфицированием следовала родильная горячка. Более того, если инфицирование рук происходило во время исследования больной женщины, а врач не мыл после этого руки и обследовал другую больную, то он заносил инфекцию в ее матку.
Сделав это открытие, Земмельвейс приказал всем студентам мыть руки раствором хлорной извести перед проведением внутриматочных исследований. До этого распоряжения смертность в первом отделении составляла 120 на тысячу рождений. За следующие семь месяцев – после распоряжения Земмельвейса – смертность составила в среднем 12 случаев на тысячу рождений, впервые став ниже, чем во втором отделении. В том же году были два месяца, в течение которых не было зарегистрировано ни одного случая смерти среди пациенток первого отделения.
В это же самое время на карьеру Земмельвейса сильно повлияла антипатия, которую он навлек на себя своим энтузиазмом. Подавленный мелочными проявлениями начальственной несправедливости, он неожиданно подал прошение об отставке и уехал из Вены домой, в Будапешт. Там он написал книгу об истории своего открытия и стал директором небольшого городского родильного дома. Здесь ему тоже пришлось столкнуться с враждебностью и несправедливостями со стороны чиновников. В Вене после этого он побывал еще один раз. В 1865 году душевное состояние Земмельвейса стало внушать тревогу его жене и друзьям. Они отвезли его в Вену на консультацию к известному психиатру. Во время обследования была выявлена рана на пальце, полученная во время недавней операции. Сам Земмельвейс оказался инфицированным болезнью, причину которой он распознал. Он умер 13 августа 1865 года, пав жертвой болезни, искоренению которой посвятил всю свою жизнь. Так заканчивается глава борьбы со смертью от родов, глава, заключительная часть которой – пусть и после смерти Земмельвейса – привела к главному достоинству современных родильных домов – к их безупречной чистоте. Листер, начавший работать в то же десятилетие, завершил то, что начал Земмельвейс.