"Сюда, мессир!" Паж распахнул в стене замка тяжелую, обитую медными полосками дверь. Арчимбольдо шагнул внутрь, но дверь вдруг зловеще заскрежетала и захлопнулась. Художника обступила тьма. Он что – пленник?! Арчимбольдо поднял руку: та уперлась в низкий каменный потолок, осклизлый от влаги и грязи. Видно, он в тайном подземелье королевского замка… Но кто посмел заточить в подземелье известнейшего художника Европы – Джузеппе Арчимбольдо, любимца всесильного императора Рудольфа II?!
Глаза художника, привыкающие к темноте, различили вдали слабый свет. Осторожно ступая, Арчимбольдо побрел вперед. Коридор круто повернул, и ошарашенный узник увидел прикрученный к стене факел. За ним вдали – другой и третий. Факелы словно заманивали в глубь подземелья. Идти – не идти? Но не стоять же здесь, эдак и замерзнуть можно. Художник побрел вперед. Подземный ход сделал крутой поворот и вывел к каменной лестнице. Ступени уперлись в приоткрытую кованую дверь. Художник толкнул ее плечом и замер на пороге.
Перед ним был вовсе не мрачный каземат, а небольшая, но вполне светлая комнатка с оконцами поверху. В центре стояли стол, стул и… мольберт с натянутым холстом. Джузеппе кинулся к нему, как утопающий к спасительному кругу. На столе разложены кисти и краски. У стены на лавке в бадьях цветы – те самые, что он рисует на своих картинах. Что за черт?! Выходит, кто-то похитил художника, чтобы заставить его рисовать? Арчимбольдо повернулся к мольберту. Как же он не заметил сразу? К холсту была приколота записка: "Пока не напишешь прекрасную Йошку в виде нимфы, отсюда не выйдешь!"
Да кому понадобилось таким идиотским способом заказывать портрет дочки дворцового садовника?! Ведь если о похищении узнает Рудольф, любому, даже самому высокопоставленному поклоннику "прекрасной Йошки" несдобровать! Впрочем, любовь творит и не такие безумства. Уж он, Джузеппе, знает об этом не понаслышке – сам был влюблен по уши.
Это случилось 12 лет назад – в 1574 году. Джузеппе был тогда в расцвете сил и неравнодушен к женскому полу. Юная Каролина, дочь мелкого судейского чиновника, вскружила ему голову. Девушка и впрямь была хороша: щеки – как розы, губы – алые гвоздики, глаза цвета васильков, а волосы – золотистые пряди льна. Хоть сейчас пиши портрет. Арчимбольдо и написал. Отец Каролины пришел в восторг – лучший императорский художник рисует его дочь. Девушка же от портрета как-то скисла: "Неужели у меня вместо волос – пакля, а вместо груди – два кочана красной капусты?"
Джузеппе тогда отшутился, заплатил судейскому папаше 200 флоринов отступного и взял Каролинку в домоправительницы. Накупил платьев, чепцов, драгоценностей. А когда вечером вошел в ее спальню, грезя о жарких любовных ласках, случилось странное… Он дотронулся до теплой девичьей груди, а почувствовал упругую крепость кочана капусты, провел рукой по шелковистому податливому телу, а там – охапка цветов. Да и волосы Каролинки действительно показались паклей на ощупь. У Джузеппе голова пошла кругом, к горлу подкатил ком тошноты. Жуть какая-то, мистика, колдовство! Неужто в погоне за метаморфозами он разложил бедную Каролинку на цветовые составляющие?! Заменил живую девушку на поддельную растительность и теперь воспринимает как клумбу или огородную грядку? Неужто он разрушил единство человеческого Целого?..
В ту ночь Арчимбольдо так и не притронулся к Каролинке. Правда, потом дело поправилось. Но еще долго Джузеппе помнил дьявольское ощущение, кошмарную трансмутацию: живая девушка превращалась в бездушную охапку овощей и цветов…
Впрочем, сейчас об этом нечего вспоминать. Больше Каролина ему не позировала, зато родила прелестного сына Бенедетто. Арчимбольдо добился от императора разрешения признать ребенка. Рудольф, и сам умелец по женской части, только гоготнул и подписал бумагу. Еще бы не подписать – он тоже прижил шестерых незаконных детей. И с кем? С дочкой аптекаря – Марией де ла Страда. Двор дивится: аптекарша и император?! Но Рудольф только захихикал: "Хочу – сплю с аптекаршей, хочу – с садовницей!"
Однако сейчас не до чужих проблем. Самому бы выйти живым из этого заточения! Художник начал торопливо смешивать краски. С портретом Йошки он управится быстро: розы – на щеки, сливы – на темные глаза, смородинка – на родинку у виска. Кисть привычно скользила по холсту, выписывая округлости лепестков. Арчимбольдо работал, не замечая времени. Опустился на стул и… заснул. Проснулся от какого-то скрипа. Оказалось, пока спал, принесли еду: хлеб и воду. Ну точно – узник!
Есть он не стал, а принялся заканчивать работу. Когда последним взмахом кисти проставил подпись, перед глазами уже все плыло. Выпил воды и провалился в темноту.
Очнулся от тряски. Его куда-то тащили. Хотел вырваться, но сил не хватило. Рядом кто-то захихикал – противненько, но знакомо. И Арчимбольдо вновь погрузился в темноту.
Очнулся он дома на Златой улице. Над ним со свечкой в руке (значит, уже ночь) склонилось испуганное лицо Каролины. "Почему ты так кричишь, Джузеппе? Ты проспал два дня. Тебя принесла стража, говорят, упал в обморок на рыночной площади". Джузеппе отвернулся к стене. Выходит, страшное подземелье ему просто приснилось. Да и портрет "нимфы Йошки" по чьему-то тайному приказу он тоже писал во сне. Но тут дверь распахнулась, и тоненький одиннадцатилетний Бенедетто бросился к отцу: "Где ты был два дня, папа?" Арчимбольдо обнял сына и перевел укоризненный взгляд на Каролину: "А ты говоришь, я два дня спал дома!" Каролина смутилась: "Так велели сказать стражники, что принесли тебя час назад. И ты тоже так считай. Это высочайшее повеление".
Художник откинулся на подушки. Высочайшее повеление… Какой же он осел! Сам ведь недавно видел, как император Рудольф выходил, отряхиваясь, из темной аллеи сада. А минут через пять оттуда выскочила розовощекая Йошка и дала стрекача. Только такой наивный дурень, как он, Джузеппе, мог не понять, что произошло в этой уединенной аллее! А хихиканье, которое он слышал, когда стража грузила его, обессиленного, на носилки, – разве оно не показалось знакомым Арчимбольдо? Конечно, это же был Рудольф!
Однако хороша шуточка – запихнуть его в зловещее подземелье, чтобы тайно получить портрет?! И почему тайно? Наверное, потому, что, если о новой любовнице проведает Мария де ла Страда, беды не миновать. Недаром придворные шепчутся, что Мария хоть и незаконная спутница императорской жизни, но поколачивает Рудольфа похлеще законной супруги. Да и сам Рудольф хорош – его шутки над придворными давно приобрели садистский характер. Правда, по отношению к Арчимбольдо император жестокостью никогда не отличался. Но все имеет свое начало… Вот и случилось подземелье. Только что будет в конце – настоящая тюрьма, пытки под веселое хихиканье? Предупреждал же императорский лекарь – наследственная душевная болезнь Рудольфа прогрессирует…
"Каролина, – тихо сказал художник, – завтра же начинай собираться. По семейным делам мне нужно съездить в родной Милан". – "Мы вернемся в Прагу?" – взволнованно спросила Каролина. "Всем говори: да. Но сама знай: нет. Никогда!"
Родной город встретил блудного художника неласково. Но неунывающий Арчимбольдо бодро взялся за кисть: как только миланцы увидят его необыкновенную живопись, от заказчиков отбоя не станет. Но вышло иначе. Уже через пару недель к художнику пожаловал местный аббат Игнаций Поцци. Он долго рассматривал начатые работы и наконец процедил: "Император может позволить себе свободомыслие, но мы нет. Вот это что?" Палец аббата уперся в почти законченный диптих "Адам" и "Ева".
"Это наши святые прародители! – объяснил Арчимбольдо. – Мы все вышли из них, поэтому я и нарисовал их тела, состоящие из множества еще не родившихся детей. Это философская аллегория!" Аббат скривился: "Это ересь! Коверканье человеческого обличья. А ведь оно дано нам по образу и подобию Божьему!"
"Все мы – творения Его! – выпалил Арчимбольдо. – Я хочу создать "метаморфозный" портрет Христа. Ведь если признать, что все сущее на земле – Его творение, значит, Он состоит из всего: из добрых и злых людей, красавцев и уродов, из цветов и фруктов, домов и деревьев, солнца и луны, небес и бездны". И тогда аббат не сдержался. "Это кощунство! – завопил он. – Тебя отлучат от церкви и проклянут настоящие художники! Ты совершаешь преступление!"
После разговора с аббатом Арчимбольдо долго бродил по Милану. Какой недобрый и холодный город, не то что Злата Прага! Ночью у художника начался озноб, потом дикие боли. Врачи сказали: это камни в почках. Между приступами художник думал: раз не суждено написать Христа, может, написать портрет своей болезни? Камни в почках – какие они? Теперь он весь, кажется, состоит из этих камней…
Через месяц начался бред. В беспамятстве Джузеппе звал старых мастеров – Леонардо, Рафаэля и Боттичелли – и пытался оправдаться перед ними: "Я не хотел расчленять человека на составные части! Я только искал новые пути в живописи!"
11 июля 1593 года Джузеппе Арчимбольдо не стало. Ему было 66 лет. Сын художника попытался продать его оставшиеся картины, но выручил всего 11 флоринов. Зато через 300 лет ХХ век оценил работы Арчимбольдо миллионами долларов. А великий Сальвадор Дали назвал странного художника родоначальником нового течения в живописи – сюрреализма.
Роковой портрет Рокотова
Уже третий век портрет юной Александры Струйской, написанный Федором Степановичем Рокотовым (1735–1808), бередит души восхищенных зрителей. Невозможно забыть эту девушку, словно тающую в зеленоватой дымке: светлое платье, коса до пояса, глаза в пол-лица, смотрящие на зрителя, подошедшего к ее портрету, с изумлением и вопросом: отчего ожидаемая радость жизни все не приходит и придет ли вообще?
Обаяние портрета прошло сквозь века и в ХХ веке поразило поэта Н. Заболоцкого.
Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?Ее глаза – как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза – как два обмана,
Покрытых мглою неудач…
Только вдумайтесь – девушка, которой уже века нет на свете, стала музой поэта. Это ли не лучшее доказательство того, что юная красавица до сих пор живет своеобразной жизнью в искусстве? Но что мы реально знаем о ней?..
Портрет – взмах кисти художника в ответ на взмах темных девичьих ресниц. Еще вчера Сашенька Струйская сидела в мастерской Рокотова, то улыбаясь, то недоуменно поднимая брови. Но завтра портрет уже нужно отдать. Это же заказ…
Художник вздохнул – такова его доля. Любой живо писец – человек подневольный. Тем более он – Федор Степанович Рокотов. Он же хоть и пишет портреты светских красавиц и щеголей, блистающих при дворе императрицы Екатерины II, но сам-то живет на "незаконных основаниях".
Ведь хоть и рос он в барском доме князя П.И. Репнина, но рожден был от крепостной девушки. Князь сыном его признать так и не сумел, но помогал средствами и продвигал по жизни. Рокотов стал членом Академии художеств, прикупил в Москве собственный дом, был принят в домах знати. Вот и заказчик этого портрета, Николай Еремеевич Струйский, называет художника милейшим другом. К концу этого, 1772 года Рокотов написал два портрета – 24-летнего Струйского и его 18-летней супруги Александры.
Портрет А.П. Струйской. 1772
Чета Струйских приехала в Москву из села Рузаевка Пензенской губернии. Там у Николая Еремеевича богатейшие поместья и крепостных до тысячи душ. Можно жить вольготно, ни в чем себе не отказывая. Струйский так и живет – дает по Москве балы, скупает наряды и драгоценности для молодой жены. Отчего же тогда цепкий взгляд художника увидел в лице красавицы Сашеньки не просто грусть – неотвратимость беды?..
Юная Александра Петровна Озерова, дочь помещика той же Пензенской губернии, пошла замуж за Струйского по собственной воле, без нажима родителей. Впрочем, отчего ж не пойти? Николай Еремеевич хоть и молод еще, но уже успел лихо послужить в лейб-гвардии Преображенского полка, был замечен самой Екатериной II, которая считалась патронессой преображенцев. Выйдя в отставку и вернувшись в родовое имение, Струйский не потерял связей с императрицей. Теперь он пишет стихи, собирает их в книги, печатает в собственной типографии, которую завел в Рузаевке, и посылает с дарственной надписью в Петербург. Екатерина гордится таким стихотворцем-издателем, показывает его книги иностранным послам, приговаривая: "У нас и за тысячу верст от столицы процветают искусства и художества!"
Словом, Струйский обласкан не только богатейшим наследством, но и монаршим вниманием. В юную супругу влюблен – пушинки сдувает. До того ее бережет, что приказал Рокотову невероятное сделать. Дело в том, что Струйский уже был женат, да супруга его умерла четыре года назад. Остался от нее один лишь портрет. Так теперь, влюбившись в Сашеньку, Струйский велел на портрете бывшей жены написать мужскую одежду. Объяснил: не хочу тревожить Сашеньку, а молодой человек не будет вызывать ее ревности. И все равно – при эдакой-то любви! – глаза у Сашеньки полны грусти. Отчего это? Может, просто Рокотову хочется видеть эту тайную грусть? Может, права старая нянька художника, вздыхающая жалостливо: "Уж не влюбился ли ты, голубчик Федя?"
Художник в сердцах отбросил кисть – этого не должно быть! Живописец не должен влюбляться в моделей. Мало ли зрелых красавиц рисовал Рокотов, неужто именно полудевочка Сашенька Струйская тронула его душу?
Получив парные свадебные портреты, Сашенька взглянула на них удивленно. Странно – она старается всегда быть веселой, а на портрете грустна. А муж всегда выпячивает грудь, чтобы показать, какой он важный вельможа, а на портрете выглядит каким-то щупленьким и нервным. Неужто художник Рокотов оказался прав: и веселость – не в радость, и важность – напоказ?..
Муж вообще меняется на глазах. Пока ездили на медовый месяц в Москву, он был внимателен, обворожителен, одевался по моде. Ну а вернулись в Рузаевку, все пошло по-иному. Конечно, соседи говорят, что Николай Струйский – чудак и оригинал, но ведь всему же есть предел!
Одевается теперь Николай странно: носит с фраком парчовый камзол, подпоясывается розовым кушаком, на туфли прикрепляет бантики, а на голову повязывает накладную длинную прусскую косу. Вся страсть его ушла теперь в стихотворство. На самом верху барского дома он завел покои, названные "Парнасом", в святилище свое никого не впускает, даже пыль сметать не разрешает. Иногда по неделе не выходит к обеду, все пишет стихи. Написавши, мучает жену их чтением. А стихи-то длинны – часа по два читает. Поначалу Сашенька слушала с любопытством. Она и сама обожала поэзию, особенно любила стихи Сумарокова. Но куда Николаю до петербургского поэта! Даже провинциалы-соседи понимают, что бедняга Струйский просто графоман, который никак не может сладить со своей пагубной страстью к маранию бумаги. Но каково Сашеньке?! Стихи-то ведь большей частью ей посвящены. Муж величает ее Богинею, Сапфирою и изводит элегиями:
Достойна ты себя, Сапфира, и Небес!
Почтить твои красы, как смертный, я немею,
Теряюсь я в тебе, тобой я пламенею…
Из эдаких элегий Струйский составил целую толстенную книгу "Еротоиды. Анакреонтические оды". С ума сойти!
Иногда Александре действительно кажется, что муж сходит с ума. Особенно когда он возвращается после поездок по деревням. Тогда жене выходить из дому не разрешается, муж не хочет ее тревожить. Но Александра и так знает ужасное: муж привозит проштрафившихся (как ему кажется) крепостных и сажает их в специально оборудованную в сарае тюрьму. Ну а когда его стихотворная муза не является, идет в эту тюрьму и мучает людей. Причем средневековые пытки он изучил по историческим книгам и в точности воссоздал орудия "труда". Конечно, крепостные в России все равно что скот, но ведь и собаку бить жалко, а тут пытать ни в чем не повинных людей только для того, чтобы получить "виршевое вдохновение"!.. У Александры красные круги перед глазами разливаются, когда после эдаких вдохновений Николай читает:
Музы, вы мое богатство,
И спокойствие душевно,
И блаженство жизни краткой…
А однажды вышло и вовсе ужасное. Струйский, который все писал о своей Богине и Сапфире, проиграл ее в карты приятелю-помещику. Выходит, никакая Александра не "властительница поэтического сердца", а такая же вещь, как и крепостные Струйского. Хорошо, выигравший ее помещик, привезя чужую жену домой, опамятовался и отвез обратно. А если б выгнал в чисто поле? Сгинула бы там Сапфира…
И ведь все эти выкрутасы продолжались почти четверть века! За это время Александра Петровна родила мужу 18 детей, из которых 10 умерли в младенчестве. Это сколько же мук и горя!.. Струйского не стало в 1796 году. И тоже – по престранному случаю. Его, всю жизнь боготворившего Екатерину II, хватил удар при известии о ее кончине.
После похорон Александра Петровна произвела в помещичьей жизни "реформы": выпустила из жуткой тюрьмы крепостных – забитых, грязных и уже безумных. Правда, семи-восьмилетние девочки, которые работали в ткацкой мастерской, прикованные к станкам, там так и остались. Муж любил изделия, тканные по-особому, да и Александра их любит. К тому же мастерские приносят хороший доход. Ну а то, что девочки слепнут и умирают от пыли, так их по деревням много. Прелестная Сашенька давно забыла о романтических юношеских устремлениях. Не терять же комфорт и выгоду, распуская крепостных по домам?
Теперь она правила в своих вотчинах крепкой рукой. Приходила на порку "порушенных" девок, которые попадались в любовных шашнях. Надо же поддерживать моральные устои! Ну а то, что "рушили" крестьянских девок ее же собственные взрослеющие сыновья, Струйскую мало заботило. Да хоть в каждом дворе по незаконному внуку или внучке – все хозяйству только на пользу. Хотя беременных девок выдрать, конечно, нужно.
Может, жестокость покойного барина оказалась заразной для хозяйки Рузаевки? Большого шума наделал дикий случай. Пьяный сынок Александры надругался над малолетней девочкой-крепостной. Ее отец, озверев, отрубил топором хозяину-бандиту голову да и положил ее на крыльцо барского дома. В сердцах Александра Петровна приказала четыре дня не давать ни людям, ни животным еды и воды. А на пятый день состоялась жестокая экзекуция виновного. Случай этот даже попал в газеты, вот только, в чем состояло наказание, не сообщалось – о такой жестокости и написать было невозможно.