Именно в этой войне Штауффенберг узнал запах пороха и крови. Как штабной офицер, он мог бы спокойно сидеть на передвижном КП дивизии. Но не сделал этого. Заботясь о тыловом обеспечении, он выезжал в боевые порядки, чтобы знать потребности войск. Он так мало заботился о собственной безопасности, что его машину захватили польские диверсанты. Вместе со всеми его личными вещами. Но его радость воителя была очевидной. 10 сентября он написал жене: "Складывается впечатление, что одержана великая победа […]. Это может стать новым Танненбергом". В письме от 14 сентября он был по-прежнему в восторге, хотя и сокрушался, что "к сожалению, потерь больше, чем хотелось бы", по причине отсутствия боевого опыта у некоторых офицеров, их глупого безрассудства и их кавалерийского презрения ко всему, что связано с картами и планированием операций. Он был доволен тем, что страна сыграла злую шутку с врагами по ту сторону Ла-Манша. Когда была захвачена военная техника противника, он написал: "Самое замечательное в этом то, что она большей частью английского производства и за нее даже не надо платить." Он описывал также пейзажи, бедные, скудные, мрачные. Он явно был согласен со штампами, которые выдавала немецкая пропаганда: "Население невероятно невежественное, большое смешение народов, много евреев. Этим народом можно руководить только с помощью кнута. Тысячи пленных очень помогут нашему сельскому хозяйству. Они, несомненно, на что-то пригодятся Германии. Они трудолюбивы, своевольны и скромны". В его письмах явно прослеживались взгляды пангерманизма, ходившие в стране с конца XIX века и призывавшие к "дранг нах остен" (походу на восток). Эти земли могли быть превосходными для сельского хозяйства рейха. "Главное, - писал он, - здесь мы можем начать планомерную колонизацию".
Не имея ничего особенного против целей войны, он восхвалял рыцарский характер немецких войск. Один фельдфебель заметил на чердаке дома двух женщин, которые размахивали носовыми платками. Он решил, что они таким образом корректировали огонь польской артиллерии. Его командир приказал расстрелять их на месте. Этим офицером был лейтенант, которого Клаус знал лично. Однако он добился его осуждения за преступное поведение. В рапорте, направленном в военный трибунал дивизии, он напомнил о некоторых из десяти принципов из "Памятки солдату", которая была у каждого: "Немецкий солдат должен сражаться по-рыцарски ради победы своего народа. Проявления жестокости и страсть к разрушению недостойны его […]. Запрещается убивать сдавшегося противника, даже если он партизан или шпион […]. Любой ценой следует щадить гражданское население". Он потребовал правосудия. Тот офицер был разжалован в рядовые. Когда ему стало известно о том, что 37 евреев были убиты в одном из погребов подразделениями СС в тылу дивизии, он направил генералу фон Леперу рапорт с осуждением этого деяния. Об этом быстро узнали в высших сферах, но мер никаких принято не было. Это уже не было в компетенции вермахта.
Несмотря на охватившую его гордость воителя, он не потерял способности мыслить критически. Его смущал германо-советский пакт о ненападении. Это было совершенно неестественно! "Не могу удержаться от смеха, - написал он Нине, - при мысли о братании, которое нас ожидает, когда мы будем жать руки воинам Красной армии". После того как в конце октября 1939 года дивизия вернулась в Вупперталь, где влилась в состав 6-й танковой дивизии под командованием генерала Вернера Кемпфа, он написал в Генеральный штаб отчет о прошедшей кампании. Там было все что угодно, кроме похвал. Конечно, он дал высокую оценку взаимодействию танков и авиации, позволившему совершить решительные прорывы. Но он там указал на недостатки в тыловом обеспечении нового вермахта: нехватка горючего, нехватка боеприпасов, нехватка саперно-мостовых частей, наличие слишком капризной и слишком сложной боевой техники, плачевное состояние медико-санитарной службы, не позволявшее оказывать незамедлительную помощь раненым. Это был серьезный документ. В нем он утверждал, что перед лицом "хорошо организованного противника будет невозможно поддерживать в течение многих часов напряженный темп боевых действий". Во всяком случае, лично он успешно справился со своими обязанностями. В своем выступлении перед дивизией генерал фон Лепер отметил, "что ему, к счастью, не было необходимости заниматься тыловым обеспечением, поскольку все прекрасно работало под управлением Штауффенберга".
Что касалось политики, то его все больше и больше раздражала нацистская пропаганда, в частности Геббельс. Тот в одной из свойственных только ему зажигательных речей заявил, что в ходе польской кампании "немецкий солдат дрался лучше, чем когда-то это делали тевтонские рыцари, потому что сегодня речь идет не о какой-то фикции, а о хлебе и жизненном пространстве". Древне-германская сторона его натуры и католические чувства противились подобному высмеиванию духа крестовых походов немецкого рыцарского ордена, с которым у него было связано столько мечтаний. И все-таки, когда Фридрих Дитлоф фон Шуленбург предложил ему стать адъютантом генерала фон Браухича, чтобы подготовить новый государственный переворот, он категорически отказался. И пояснил, что после победы над Польшей переворот был невозможен и преждевременен. И потом, ему хотелось быть там, где сражались. Его ждали Франция и Англия.
Гитлер планировал пойти на запад сразу же после разгрома Польши, в конце октября 1939 года. Но климатические условия и изменение планов нападения повлияли на эти намерения. Вначале предусматривалось использовать план Шлиффена образца 1914 года: нарушение нейтралитета Бельгии и Голландии, захват бельгийских фортов, широкий обходной маневр с выходом к морю с целью окружения франко-английских войск. Генеральный штаб был очень доволен этим планом, не перечеркивавшим его устоявшейся концепции. Однако некоторые умы опасались использования этого устаревшего плана, воевать по которому готовились по обе стороны границы. Начальник Генерального штаба фон Рунштедт и командующий группой армий "А" генерал фон Манштейн предложили другое. "Линия Мажино" не была сплошной. Она слабо прикрывала арденнские леса, которые французы считали непроходимыми. Почему бы было не воспользоваться этим для эффекта внезапности? Вначале Гитлер и слушать об этом не желал. Рунштедт был в принципе согласен. Манштейн был так уверен в успехе плана, что решил лично поговорить об этом с фюрером. И тут в дело вмешался посланный судьбой человек из его штаба, майор фон Тресков. Он дружил с адъютантом диктатора. После долгих уговоров он добился, чтобы его начальника приняли в Ставке Верховного главнокомандующего. 17 февраля Манштейну удалось изложить свой план Гитлеру. Тому план очень понравился. Наконец-то было придумано что-то оригинальное! Наконец-то появился гениальный план, который позволит ему войти в историю наравне с такими великими полководцами, как Александр и Наполеон. Было и еще нечто, что повлияло на отказ от плана Шлиффена. За несколько дней до этой встречи самолет с офицерами штаба был вынужден сделать аварийную посадку на британском аэродроме. Планы начала войны попали в руки врага. Невозможно было не воспользоваться этим знаком судьбы для того, чтобы провести прекрасную операцию по дезориентации врага. Генеральный штаб пришел в ужас. Новый план шел вразрез со всеми правилами военного искусства. Но Гитлер навязал этим генералам свою волю. 24 февраля были одобрены основные направления плана "Гельб", предусматривавшего удар серпом через Арденны. По жестокой иронии судьбы фюрер был обязан своей самой яркой военной победой именно Хеннингу фон Трескову, тому самому, кто стал душой заговора 20 июля 1944 года.
На рассвете 10 мая "странная война" закончилась. Для введения противника в заблуждение и укрепления его в предположении, что немцы придерживались начального плана войны, группа армий "Б" напала на Голландию и Бельгию. Как и было предусмотрено, франко-британские войска двинулись им навстречу. А тем временем группа армий "А" двинулась через Арденны. 41-й армейский корпус генерала фон Клейста, в который входила 6-я танковая дивизия Штауффенберга, должен был форсировать реку Мез недалеко от Седана. 12 мая, молниеносно пройдя по югу Бельгии, дивизия вышла к реке в районе Монтермэ, что в двадцати километрах от Шарлевиля-Мезьер. Мосты были взорваны. Берег находился под обстрелом французских стрелков, которых поддерживала артиллерия. Клаус снова стал участником военного спектакля и его трагических поворотов. Вызванные для поддержки "Штуки" отбомбились неточно. Когда они вышли из пике и улетели, на берегу остались гореть немецкие танки. Наконец, днем 13 мая, саперам удалось переправиться через реку вплавь на надувных лодках под интенсивным огнем противника. На сооруженных из подручных средств паромах удалось переправить несколько танков. Боевая группа полковника фон Эзенбека, оснащенная танками Т-3 и Т-4, оказалась на другом берегу реки Мез. Несмотря на разрушение одного из временных мостов, 14 мая она удержала плацдарм. Город Монтермэ был взят. 15 мая пали редкие форты "линии Мажино", прикрывавшие эту зону. В нападение с этого направления верилось так слабо, что у оборонявшего эти форты 12-го колониального полка боеприпасов хватило лишь на несколько часов боя. Вечером 15 мая вермахт вклинился на глубину порядка 50 километров. Главнокомандующий французской армией Гамелен все еще не понимал, что происходит. Французы продолжали втягиваться в приготовленную им на севере ловушку. В то же самое время Гитлер понимал, что прорыв удался. Он отдал приказ группе армий "А" идти на соединение с войсками Рунштедта. Начался марш-бросок к морю.
Штауффенберг выбивался из сил, стараясь обеспечить бесперебойное снабжение дивизии всем необходимым. Он пересаживался из командной машины в самолет "Шторх" своего командира дивизии, чтобы облететь тылы и обозы. Когда было необходимо, он приказывал пилоту садиться на первую попавшуюся удобную площадку, чтобы остановить какую-нибудь колонну или подогнать другую. Его отвага не знала пределов. Однажды пилот едва не "наломал дров", потому что от него потребовали приземлиться на слишком короткую площадку. В другой раз он едва спасся от французского истребителя "Девуатин", обильно поливавшего его пулями. Но это было неважно! Уроки Польши не прошли даром. Тылы танковых частей были хорошо оснащены. Служба снабжения горючим работала исправно. Если все-таки случались перебои в поставках топлива, Клаус использовал реквизированные транспортные самолеты, с которых войскам на парашютах сбрасывались бочки с горючим.
6-я танковая дивизия начала утомительный марш-бросок. 16 мая она столкнулась у Монкорне с французскими танками под командованием какого-то полковника де Голля. Понеся потери, она все-таки переправилась через реку Уаза. 18 мая дивизия захватила в плен штаб 9-й французской армии в полном составе. Оставив Реймс и Париж слева, дивизия 19 мая мочила гусеницы своих танков в водах реки Сомма и канала Сен-Кантен. Она не встретила никакого организованного сопротивления. Был взят город Кабрэ. Штауффенберг написал жене: "Мы удивительным образом видим поражение великого народа, не только в военном плане, но, главное, в психологическом". Он считал, что поляки дрались много лучше. Действительно, этот разгром победителей 1918 года был ошеломляющим. Всего за восемь дней дивизия взяла в плен 20 000 человек. Для Клауса это было трудной задачей. Как можно было управлять такой массой? Иногда он приказывал их обезоружить и прогнать, чтобы они не загораживали дороги. До чего же прекрасна жизнь победителя! Походные кухни были обеспечены продуктами. Войска вовремя получали пищу. У Штауффенберга был дар обнаруживать в подвалах все, что могло понравиться солдату на войне. Один из его товарищей, майор Топф, вспоминал, что "во всем этом переполохе он всегда сохранял спокойствие". Он тепло принимал офицеров связи, даже если те прибывали требовать от него невозможного. И чаще всего они уходили от него с несколькими сигарами и бутылкой доброго вина.
20 мая под Дулланом, неподалеку от Аббевиля, дивизия впервые наткнулась на англичан. Контратака томми была яростной. Было подбито восемнадцать немецких танков. Штауффенберг написал, "что, в отличие от французов, они проявили большое умение воевать. Они хотели биться". 22 мая он был в Сент-Омере, менее чем в 20 километрах от побережья. По непонятным причинам Гитлер приказал прекратить продвижение. Казалось, он был удивлен своим успехом и опасался ловушки. Если только не надеялся на то, что, дав экспедиционному корпусу уплыть из Дюнкерка, он получит возможность проще договориться с Лондоном. Передовым войскам это было непонятно. Штауффенберг был озадачен. Несмотря на то что 23 мая разведчики могли добраться до города Кале и связать редкие группы обороняющихся, ему был непонятен приказ стоять на месте, опустив оружие. Вместе с полковником фон Эзенбеком он клял "эти глупые приказы берлинских трусов". Тем более что в это время Королевский военно-морской флот переправлял войска на другой берег Ла-Манша. Когда наконец был отдан приказ сузить Дюнкерский котел, враг уже успел опомниться. 28 мая в дюнах Касселя одна британская бригада заняла оборону, полная решимости стоять до конца, выполняя задачу, если придется даже пожертвовать собой. Потери 6-й дивизии были большими и бесполезными!
Но Штауффенберг не имел времени на то, чтобы раздумывать над этой странной стратегией. 27 мая он получил "печальное известие" о своем назначении в штаб сухопутных войск, во 2-й отдел ОКХ, занимавшийся вопросами тылового обеспечения во время войны. Он мог теперь делать в крупном масштабе то, что уже два года делал в масштабе дивизии. Войну его однополчане должны были выиграть без него. 17 июня маршал Петен запросил перемирия. 22 июня оно было подписано в Ретонде близ Компьеня, в бережно сохраненном вагончике, где в 1918 году маршал Фош принимал немецких полномочных представителей. Круг замкнулся. Версаль был отмщен.
Клаус не строил иллюзий. Он знал, что дорога будет долгой, особенно после того, как прочувствовал боеспособность британцев. Он написал Нине: "Не надо расслабляться. Нам еще предстоят тяжелые бои. Мы начинаем войну по уничтожению Великобритании". Пусть даже инцидент с Кале его огорчил, он думал о том, что стал свидетелем необычайного события, что служил "величайшему полководцу всех времен". Всего за месяц, понеся небольшие потери, фюрер добился того, что не получилось за четыре года предыдущей войны, унесшей 1,5 миллиона солдат, погибших в грязи траншей.
Поэтому Штауффенберг с гордостью мог войти в самое сердце немецкой военной машины, находиться ближе к кишкам этого монстра. Начиная с 31 мая он носил на груди Железный крест 1-го класса.
Выбор Антигоны
"Вступление в движение Сопротивления означало конец личной жизни. Этот процесс уже начался, хотя и не без трудностей, на оккупированных Германией территориях. Полагаю, то же самое происходило и у немцев. Я стал офицером вовсе не для того, чтобы убить как собаку главу государства. Желать конца режиму и смерти его главе было в глазах наших соотечественников не просто преступлением, а ударом кинжалом в спину всего народа, сплотившегося в беспощадной войне. Решение присоединиться к Сопротивлению могло стать лишь результатом медленного возмужания и созревания, ускоренного, естественно, событиями, обстоятельствами, увиденными или пережитыми сценами из жизни. Не обобщая мой случай, могу сказать, что в Германии было мало примеров, по крайней мере среди ее военных, импульсивного и спонтанного вступления в борьбу против режима. Меня на это подвигло стечение различных обстоятельств, они определили мое решение. И это решение было таким твердым, хотя вначале это трудно было и предположить, что в 1942 году я уже воспринимал это как очевидное и даже как свой долг".
Так выразился Филипп фон Бозелагер, один из тех немногих офицеров, которые, как и Фабиан фон Шлабрендорф, уцелели после попытки государственного переворота и даже оставили свои мемуары. Путь Штауффенберга к этому решению должен был быть примерно таким же. Но восстановить его в хронологическом порядке невозможно. Требования скрытности не позволили ему оставить никаких письменных следов. Его расстрел вечером 20 июля также не оставил ему времени на то, что бы сообщить родным причины своего поступка. Посему мы можем делать это лишь с помощью дедукции, по высказываниям его окружения или по его письмам, пытаясь найти нить Ариадны, которая меж строк и слов соединяет эмоции, раздумья и решение, подобно маякам на пути, который привел его к попытке убить тирана.
В штабе Верховного командования Сухопутными силами, когда проявилось настоящее лицо Гитлера-стратега
Когда Клаус прибыл в организационный отдел ОКХ, он все еще находился под впечатлением победной кампании во Франции. Это был невероятный успех, эйфория победы была равна чувству удовлетворения от немногочисленных жертв. 6-я танковая дивизия потеряла менее 500 человек! Он сказ ал жене, что нет на свете ничего лучше кампании, проведенной под барабанный бой с товарищами по оружию в ходе "самой красивой и самой стремительной операции, какую себе можно только представить". Однако его оптимизм стал более умеренным, начиная с приема дел по резервам от майора фон Петцольда, его предшественника на этой должности, бывшего сослуживца по 17-му Бамбергскому полку. Тот не считал, что Германия победила, потому что Англия не была выведена из войны. Штауффенберг не был слеп. Требования материально-технического обеспечения войск предрасполагали к большему реализму, нежели блестящие танковые удары. В одном из писем от 19 июня 1940 года он написал Нине: "Это стало тотальным разгромом […], сражением, от которого этот народ - французы - не сможет скоро оправиться […]. Но мы должны понимать, что это резкое изменение соотношения сил дается нам всего на несколько лет. Только упорством можно достичь желаемого. Если бы мы только смогли внушить нашим детям, что только борьба и напряженные усилия могут спасти нас от упадка […], что твердость, бережливость и смерть имеют одну цену, тогда мы смогли бы выполнить большую часть нашего долга по их патриотическому воспитанию". Как и все настоящие солдаты, он не идеализировал войну, пусть даже он был счастлив оттого, что принимал в ней участие. Он закончил письмо несколькими строками стихов Штефана Георге: воины должны будут "стоять в грязи по щиколотку, по колено/и сдерживать давление врага/[…] Им праздновать победы не годится,/Триумфа никогда нельзя добиться,/Наградой будут им бесславные руины".