Ночной Владикавказ спокоен. Людей на улицах мало, военных почти нет, хотя блокпосты на перекрестках выставлены. Беженцев тоже не видно. Кафе и рестораны работают в обычном режиме. О том, что за перевалом идет война, говорят лишь непомерно взлетевшие цены на билеты - попасть на самолет оказалось чрезвычайно трудно - и увеличившееся вдвое время перелета: почти четыре часа вместо обычных двух, уже над самим Бесланом пропускали военные борта.
В аэропорту меня встретил Алан, парень лет двадцати пяти. С ним меня свела Ольга Борова, моя коллега, которая полетела в Грузию. Они познакомились еще в Беслане - Алан выносил из школы детей.
По дороге он рассказывает, что тоннель вроде еще не взорван и не занят, но в воздухе господствует грузинская авиация - штурмовики гоняются за машинами с ополченцами. До Джавы добраться можно, но дальше дорога перекрыта. Сегодня из Цхинвали вернулся его отец. Ездил туда со снайперской винтовкой. Привез тринадцать ушей. В это я не очень верю.
Единственное бурление в городе в Доме правительства. Во всех окнах свет, коридоры забиты людьми, несмотря на то, что уже почти полночь, на площади митинг - около пятисот человек. Все женщины. Некоторые на грани истерики. Спрашиваю Алана, чего они хотят. Хотят войны.
Ловлю советника заместителя председателя парламента Северной Осетии Израила Тотоонти. Он обрисовывает ситуацию:
- Идет сбор призывников. Можно говорить о мобилизации резервистов, но не принудительной, а добровольной. Собираем людей через военкоматы. Берем далеко не всех. Стихийное движение стараемся пресекать. Есть возрастной ценз - 20–45 лет, у человека обязательно должен быть военный билет и военно-учетная специальность. Если он подходит, то издается приказ о его призыве на сборы. Указание о сборах пришло из Минобороны России. Сам я этого приказа не видел, но, думаю, это так. Делается это для обеспечения соцгарантий: если не дай Бог что случится, семья сможет получить все выплаты и льготы. Во Владикавказе людям дают форму, а оружие они получают уже в Джаве. По состоянию на утро субботы отправлено примерно полторы тысячи человек. Сейчас туда везут боеприпасы и стрелковое оружие - пулеметы, автоматы, гранатометы. Что касается числа погибших, то точные цифры нам не известны - думаю, несколько сотен. Кроме официально призванных резервистов, есть и добровольцы. Они не включаются в осетинские части. Выехали около 300 чеченцев, возможно, нам удастся приписать их к североосетинскому военкомату. Есть добровольцы из Волгограда, ветераны-афганцы. Ждут официального решения три тысячи дагестанцев - их представитель сейчас здесь, в правительстве. Насколько граница прозрачна, сказать не могу, но резервистов пока пропускают без проблем.
Утром десятого на пункте сбора добровольцев обычная неразбериха. Желающих отправиться в Цхинвали меньше, чем можно было бы ожидать, человек двести. Вообще во Владикавказе складывается ощущение, что люди всячески поддерживают Южную Осетию - впрочем, на Южную и Северную её здесь не делят, говорят просто Осетия, Алания - но сами воевать не очень-то рвутся. Массового движения не наблюдается. Впрочем, большинство людей едет все же не через военкоматы, а сами по себе, но и тут говорить о едином порыве не приходится.
Переодеваюсь в форму и записываюсь добровольцем в третий взвод. В списке значусь под номером двадцать. На мне запись прекращается. Всего сформировано четыре взвода. Остальные будут отправлены завтра.
По словам Зилима Ватаева, начальника общественного штаба, набор добровольцев для отправки в Цхинвали к настоящему моменту прекращен. Распоряжение об этом пришло ночью. Официально мы теперь - бригада спасателей. Направляемся для оказания помощи гражданскому населению, эвакуации беженцев и восстановления инфраструктуры города.
Добровольцы в основном осетины, хотя есть несколько казаков с шашками и нагайками, и несколько русских. Трое или четверо со своим оружием - автоматы Калашникова. Общий настрой - едем воевать за свою Родину.
Самый примечательный персонаж - русский миротворец с подбитым глазом. Тельняшка, берет, кричащий камуфляж и запах опохмелки. Ездил в отпуск и теперь пытается попасть к своим. Иностранные журналисты налетают на него, как пчелы на мед. Он с удовольствием раздает интервью. Лицо России, так сказать.
В штабе на него смотрят косо, но от журналистов не прячут - черт с вами, снимайте, мы открыты для прессы. Для меня, как для журналиста, это говорит о многом. Если люди не увиливают от вопросов и ничего не скрывают, значит, чувствуют уверенность в своей правоте.
Выезжаем уже во второй половине дня. Автобусов пять-семь. Они курсируют постоянно, туда везут добровольцев, хлеб и главное - воду, оттуда - женщин и детей. Для нашего водителя это уже второй рейс за сегодня и точно не последний.
Дорога, узкая двухполоска, петляет по ущелью между горами. Осетия очень красива. Горы ниже, чем в Чечне, и от этого не так суровы. Как-то здесь жизни больше, что ли, умиротворенности. Все в зелени. Много солнца.
Начиная от Алагира, дорога забита военной техникой. Идет 58-я армия. По-моему, вся. Колонна растянулась километров на сто, если не больше. Много поломавшихся машин. Все как обычно - техника в говенном состоянии. Насчитал и штук десять перевернувшихся. Два "Урала" свалились с обрыва вместе. Кабины расплющены. То есть небоевые потери уже есть.
На границе пропускают всех подряд, ни о чем не спрашивая, лишь бы был паспорт. Единственный вопрос - есть ли оружие. Но не для того чтобы отобрать: обратно с оружием уже не впустят.
Перед Чертовым мостом стоит ракетная часть. Издалека не видно - "Искандер" это, или "Точка-У", но ракеты серьезные.
Рокский тоннель забит. Пробки в обе стороны. Пока идет армия, движение гражданских машин приостановлено. Впрочем, нашу колонну пропускают без проблем. Трехкилометровый тоннель практически не проветривается. Пыль и угар такие, что дороги не видно даже с фарами. Дышать совершенно нечем. Две сломавшихся САУ стоят и в тоннеле. Экипажи ковыряются в моторах. Лица замотаны косынками, чтобы хоть как-то фильтровать воздух. Долго они здесь не выдержат, это точно. Трагедия на Саланге, когда от выхлопов задохнулись более двухсот человек, ничему не научила.
За перевалом дорога окончательно превращается в одну сплошную многокилометровую пробку. Больше стоим, чем едем. Для аланов правил дорожного движения не существует. Каждый лезет в образовавшуюся щель и забивает дорогу совсем намертво. Какой-то офицер разгоняет машины по обочинам - навстречу идет колонна "Скорых". Раненные и беженцы. Двадцать пять машин. Все под завязку. Но, насколько мне было видно, в основном все же беженцы. Их вывозят на чем только можно. Идущие с той стороны автомобили почти все без стекол, пробиты осколками. С грузовиков люди свешиваются гроздьями, как виноград.
* * *
Если верно, что каждая война имеет свой радиус распространения, то Югоосетинская начинается в Джаве. Это первое крупное село после тоннеля, перевалочная база. Именно здесь приходит ощущение, что все - ты пересек черту, въехал в круг.
Пространство забито людьми, тюками, холодильниками, танками, диванами, козами, БТРами, машинами, ополченцами, солдатами, таксистами, простынями… Шанхай. Все орут, бегают, хотят уехать - туда и оттуда, лезут в автобусы и на броню - туда и оттуда, договариваются, сидят обреченно, спят или просто смотрят в одну точку.
В магазине трое солдат покупают мешок лука и мешок помидор. Возбуждены и озлоблены. Осетин называют "осетрЫ". С ударением на "ы". Грузин - "грызуны". Рассказывают, что только что из города. Доставали своих из подвалов - передовые части пытались зайти в Цхинвал еще вчера и их там зажали. Город до сих пор не взят. Идут локальные стычки.
В садах молодые душарики-срочники собирают яблоки. Грязные, не выспавшиеся, голодные. Их подгоняют матами с брони.
В Джаве добровольцев останавливают. Транскам, единственная дорога, соединяющая Северную Осетию с Южной, перед самым Цхинвалом проходит по грузинским селам, и прилегающие высоты все еще заняты противником. Проехать нельзя, грузины жгут все, что движется. Сегодня утром подбили БМП и две "шишиги" пятьдесят восьмой армии - после третьего сбитого нашего самолета авиаподдержка колонн прекратилась.
Ловлю Жорика на прострелянной медицинской "таблетке" без лобового стекла:
- В Цхинвал?
Кивает.
- Через лес?
Кивает.
- Проедем?
Пожимает плечами.
Разговорчивый человек, ничего не скажешь. Двинули по объездной Зарской дороге. Здесь её называют почему-то "через лес", хотя идет она по горам. Дорога - обычный проселок, измочаленный танками совсем уж в муку. Вся эта мелкая взвесь столбом встает из-под колес и валит через выбитое стекло прямо в салон. Глаза, рот, нос, уши сразу забиваются сантиметровой пробкой пыли.
Здесь уже едем почти в полном одиночестве. Места дикие и кто тут хозяйничает, неизвестно. Сегодня утром - десять часов назад - здесь, на этой же дороге, сожгли батальонную колонну 58-й армии. Почти полностью уничтожили. Двадцать пять машин. Ранили пятерых журналистов.
На одном из поворотов чуть не врезаемся в очередную свалившуюся со склона "бэху". Опять брошенная техника по обочинам. И экипажи на камушках.
Жорику лет пятьдесят. Автомат на коленях, лицо мрачное, в кузове шмотки. За всю дорогу не сказал и десяти слов. Гонит как может, надо успеть до темноты. Что он видит в пыли, не понятно. Камикадзе чертов. Люблю таких.
В салоне - завернутый в покрывало телевизор.
- Телевизор-то тебе там зачем?
- А куда я его дену?
Все свое ношу с собой, в общем.
На дорогу выходят двое с пулеметом и приказывают остановиться. Как-то слишком хорошо экипированы для ополченцев - те все больше в обычном камуфляже или горках, а у этих броники, каски, разгрузки, пластиковые фляжки.
Смотрю на Жорика.
- Все в порядке. Наши.
Молодые парни, лет по двадцать пять. Веселые. Воевали в городе, съездили домой, сейчас обратно на передовую. Настроение победное, город только что взяли обратно под контроль. Показывают снятых на мобильный телефон грузинских пленных - в подвале человек 10–15, из-за пыли не разглядел. Но рассказывают, что их больше.
Уже на подъезде к городу на обочине обелиск. В прошлую войну грузины расстреляли здесь автобус с детьми. Около тридцати человек. Каждый год на этом месте проходит панихида. Такие вот дела.
* * *
Цхинвал лежит в чаше между гор темным мертвым пятном. Даже издалека видно, насколько он разрушен. Работала авиация, артиллерия, "Град". Говорят, вчера горело все. Кое-где чадит до сих пор.
Периодически долбят гаубицы и работают снайперы. Гаубицы вроде наши, стреляют по окружающим город высоткам. Снайпера вроде не наши - обрабатывают город с высоток.
Прошу Жорика поездить поискать штаб миротворцев. Он соглашается очень неохотно - видно, как тяжело ему заставить себя колесить ночью по разрушенному городу под непонятно чьим обстрелом. Нарваться можно запросто, неизвестно, кто засел в подвалах.
Только доехали до подбитых танков, как опять заработала артиллерия. Снаряды прошелестели над головами и легли в километре-полутора. Началась интенсивная стрельба.
- На хрен, сваливаем отсюда.
Запрыгнули в таблетку. Свалили… на соседнюю улицу. К нему домой.
Дом более-менее цел. Правда, без окон и дверей, и осколками побит, но не рухнул. Хотя Жорик в нем не живет, ночует у соседа наискосок через улицу - у того подвал есть.
У соседа только подвал и остался. Две ракеты: одна во двор, вторая точно в дом. Во дворе сгоревшая десятка, в доме до сих пор тлеет - жар от потолка заворачивает ноздри, как в хорошей сауне, пригибает к земле. В свете зажигалки спускаемся по ступеням.
Подвал - так, не подвал, кладовка. Мелкая и маленькая. Все заставлено банками с компотом - богатство по местным меркам. Больше нет ничего: ни воды, ни света, ни продуктов. Люди питаются только гуманитаркой, которую привозят как добровольцы - каждый, кто едет в Цхинвал, загружает машину по средствам и возможностям - так и Российская армия.
Хуже всего без воды. Трубопровод перебит ещё в ущелье и из него ровным мощным водопадом льет вода. Холодная вода, вкусная… Хочется пить уже.
Между банок топчан с матрасом на одного человека, столик и свеча.
- Добрый вечер, - здороваюсь.
- Да какой он добрый… Что наделали, сволочи. Весь город вдребезги.
Хозяин - пожилой мужчина лет шестидесяти. Интеллигентный. По-русски говорит свободно и грамотно, в отличие от молодежи. И без мата.
Предлагают остаться, но решаю все же идти искать миротворцев. Даю Жорику денег - возьми, бензин же тебе понадобится, заправишься. Он не берет. Но видно, что растроган до слез, по-моему, сейчас даже расплачется. Оставляю деньги на скамейке и ухожу, обещая, что если не найду никого, вернусь.
У танков взвод ополченцев. Танков не два - три. Один подбил лично Секретарь Совбеза Южной Осетии Анатолий Баранкевич. От него не осталось ничего кроме гусеницы, куска днища с двумя катками, и воронки. Отброшенная взрывом башня пробила козырек дома метрах в двадцати. Остальное разлетелось мелкими кусками по окружности в четверть километра.
Два других сдетонировали уже от этого, первого взрыва.
- Эй, Аркан, вот грузинский танкист! - показывают ногой. - Их тут собаки жрут. Будешь снимать?
Никогда не любил охотников за трупами. Не надо изгаляться над смертью. Я не пережил всего этого. Имею ли право? Но в итоге решаю все же снимать. В конце-концов, я приехал именно за этим. Морализировать можно и в Москве. Делаю несколько кадров. В свете вспышки еще можно различить человеческую грудину без ничего. Красная прожаренная кожа обтягивает ребра.
Дальше в город идти не советуют - взять-то его взяли, но окончательной зачистки еще не было. Над головами опять шелестят снаряды и падают на окраинах. Аланы предлагают остаться с ними в подвале. Пожалуй, самое оптимальное решение. Но все же надо проверить ворота с эмблемой миротворцев в ста метрах отсюда.
За воротами уже есть люди. Полвзвода ополченцев.
- Ребят, где журналисты, не знаете?
- Да ходили по городу…
- А пресс-центр, штаб или командование хоть какое?
- Здесь. Вон, домик светится. Все там.
На крыльце с десяток офицеров. Сразу натыкаюсь на Владимира Иванова, пресс-секретаря миротворческих сил. Уставший донельзя человек. Записывает меня в свою тетрадку.
- Откуда?
- Из "Новой газеты".
- О, знаем такую. Опять армию говном поливать будете? Что хоть напишешь?
- Понятия не имею. Что увижу, то и напишу.
- Ну что ж… Не выгонять же тебя. Пошли.
Отводят в столовую. Дают тарелку гречневой каши с мясом и яйцо. Чая нет. Надо было, конечно, купить во Владике ящик минералки. Кто ж знал…
Подсаживаюсь за столик к майору, такому же измотанному вдребезги. Он рассказывает, как их обстреливали два дня.
- Много погибших?
- Много.
- Сколько?
Майор жмется:
- Батальона больше нет…
- Ну, сколько? Десятки? Сотни?
- Десятки. Две БМП стояли на улице. У них был приказ огня не открывать. Сожгли. Там человек двадцать пять было. И потом еще…
Официально говорят о восемнадцати погибших. Позже цифру снизили до одиннадцати.
Спать устраиваюсь в столовой на полу. Холодно, но помещение надежное - над головой бетонные перекрытия и стены прочные. Расстилаю матрас в дальнем углу, ложусь, лишь расслабив на ночь шнурки. Бок пытаюсь прикрыть столом - он прочный, на металлических ножках. Беспокоит окно - при разрыве может сильно порезать осколками стекла, но, присмотревшись, замечаю, что никаких стекол давно уже нет.
* * *
Ночью в сортире снайпер обстреливает солдата. Без последствий. Только прочистил кишечник по-человечески.
* * *
С утра Владимир везет группу журналистов снимать Цхинвал. Несколько точек - погибшие мирные жители, разрушения города, больница с раненными, раздача воды российской армией. Наш ответ Чемберлену, в общем.
При свете дня видно, что город разрушен не так сильно, как показалось вначале. Далеко не Грозный. Но в той или иной степени повреждено каждое здание. Улицы завалены кусками железа, ветками, кирпичами или даже обломками стен. В нескольких местах потоки воды. То тут, то там расстрелянные и сожженные машины. И воронки, воронки, воронки…
Гуманитарку раздают около вокзала, перед гостиницей. Здесь до сих пор остались дети. В стенах пробоины, на полу хлам, осколки стекла, навесной потолок кое-где рухнул, везде цементная пыль. Запах пожара. На стойке регистрации куски хлеба и пустые бутылки из-под воды. Продолжается эвакуация, грузовики забивают беженцами.
На подоконнике телевизор. По нему показывают олимпиаду. Все красочно и ярко. Дикторша в восторге. Эксперты в восторге. Все дорого одеты, улыбаются и надувают щеки. В каком мире живут эти люди?
Около выезда из города опять подбитые танки - еще два. Чуть дальше, на повороте, двое ополченцев жгут труп убитого грузина. Не из ненависти. Им самим не нравится то, что они делают. Но жара стоит тяжелая, трупы никто не хоронит, и по улицам уже пополз запах.
Мышцы-сгибатели сильнее мышц-разгибателей, и, сокращаясь, они выгибают тело дугой. От огня живот убитого раздулся как шар. Человек горит неохотно, и они подкладывают в огонь ветки. Пока не сожжены даже ноги.
Фотографировать? Нет? А, пошло все к черту… У вас свои дела, у меня свои. Это надо видеть всем. Залезаю на бордюр и снимаю крупно, в упор. С глазницами и всеми подробностями. Красное поджаренное мясо лезет в объектив.
Не чувствую абсолютно ничего. Как-то быстро притупились во мне моральные запреты. Это самое паскудное - относиться к смерти как к работе.
Разрушения едем снимать в район Двенадцатой школы. Пять-шесть пятиэтажек на окраине. В одном из подъездов вой. Нас зовут туда. Никто из журналистов идти не хочет.
- А зачем вы тогда сюда приехали?
- Ладно, - сплевываю сигарету, - пошли.
В двух квартирах три завязанных узлом простыни: Гаглоев Эдуард, Гаглоева-Тибилова Залима, Каджоева Дина. И фотографии сверху. Все. Больше ничего не осталось. Пытались уехать из города на легковушках, были расстреляны и сожжены.
Этот район обрабатывали сначала "Градом", затем зашла пехота - женщины рассказывают, как они сидели в подвале, над головами ходили грузины, а они молились только об одном - чтобы не заплакал грудной ребенок. Здесь погибло восемь человек.
Думаю, что это средний показатель. "Град" дает не столько фугасный, сколько осколочный эффект - дома повреждены сильно, но ни один настолько, чтобы можно было говорить о десятках трупов под завалами. Так что ни о каких тысячах погибших речи быть не может. По моим ощущениям - сто пятьдесят, двести, триста человек. Но никак не тысячи.
Я не пытаюсь никого оправдать или выгородить. Расстрел города оружием массового уничтожения это, безусловно, преступление. Но я стараюсь быть объективным. Не надо спекулировать погибшими.