Применительно к материалу Д. Аллена и Д. Диптулы осталось рассмотреть концепт гибридных войн. В настоящее время этот термин крайне популярен среди военных – практиков и теоретиков. Она завоевал признание экспертного сообщества, а в последнее время, в том числе в связи с событиями в Ливии, Сирии, Украинским кризисом широко используется и в средствах массовой информации. Франк Хофманн, один из авторов концепции гибридных войн, характеризует их как "полный арсенал различных видов боевых действий, включая конвенциональные возможности, иррегулярную тактику и формирования; террористические акты, включая беспорядочное насилие и криминальные беспорядки. Гибридные войны могут вестись как государствами, так и различными негосударственными акторами". С каждым годом термин "гибридные войны" трактуется все более расширительно. В частности, в приведенном выше интервью Ф. Бридлава прямо говорится, что "DIME-конфликты – это и есть современные "гибридные войны". По сути, все возрастающее большинство, в первую очередь, практиков военного дела понимают под "гибридными войнами" любые насильственные конфликты, в которых соединились физическая и психологическая, военная и невоенная составляющие. Если раньше можно было четко отделить друг от друга политическое принуждение и вооруженные столкновения, обычную войну и террористические операции, финансово-экономические диверсии и партизанскую герилью, то сегодня все смешалось в некое единое, подчас неразделимое целое.
Хотелось бы обратить внимание и на еще одно чрезвычайно важное обстоятельство. В своем материале авторы критикуют американских военных теоретиков и практиков за отставание по сравнению с военными мыслителями из других стран. В частности они указывают, что понимание войны как комплексного конфликта, ведущегося во всех сферах возможного противоборства, было еще в 1999 году сформулировано двумя китайскими генералами Куиао Лиангом (Qiao Liang) и Вангом Хиангсуи (Wang Xiangsui) в знаменитой книге "Война без правил" ("Unrestricted Warfare"). Это понимание легло в дальнейшем в основу разработки практических мероприятий по ведению жесткого противоборства НОАК. В 2009 году о необходимости принятия на вооружение армией Израиля концепции системного, превентивного противоборства, включающей армейские, политические, информационные, включая кибернетические, и экономические аспекты, говорил известный израильский политический деятель, министр обороны Эхуд Барак.
С учетом изложенного необходимо сделать один весьма важный и принципиальный практический вывод. До последнего времени некоторые российские военные теоретики и практики считали использование термина "война" применительно к информационным, экономическим, технологическим противоборствам не допустимым для серьезных аналитиков, позволительным только для публицистов и журналистов. Однако в нашем переменчивом мире в очередной раз оказалось, что действительность опровергает застоявшиеся точки зрения. Это, кстати, отлично понимали и классики стратегии, которые, например, как Клаузевиц, сравнивали войну с "изменчивым хамелеоном" или Сун-Цзы, описывавшим ее при помощи метафоры "переменчивого и стремительного потока воды".
Реалией сегодняшнего дня является то, что жесткие, силовые, информационные, финансово-экономические, политические, технологические противоборства в полном и прямом смысле стали войнами. А если что-то похоже на утку и крякает как утка, то это наверняка утка, а не поросенок. Поэтому всегда лучше называть вещи своими именами.
В этой связи, особенно принимая во внимание перетекание акцентов насильственных конфликтов из материально-вещественной формы в информационную, представляется важным не в умозрительно-теоретическом, а в практически-прикладном плане разобраться с феноменом информационных войн.
В этой сфере и у нас, и за рубежом подчас наблюдается значительная путаница. Например, даже один из основоположников теории информационных войн и разработчиков их практических аспектов М. Либитски выделяет то пять, то семь видов информационной войны.
Представляется, что и в практическом, и в содержательном плане можно выделить три основных типа информационных войн. Это – ментальные или психологические войны, кибервойны и поведенческие войны.
Ментальные (психологические) и кибервойны разделяются по объектам и средствам боевого воздействия.
Ментальные (психологические) – это контентные войны, имеющие своей целью изменение массового, группового и индивидуального сознания или психики. В процессе ментальных войн идет борьба за умы, ценности, установки и т. п. Ментальные войны велись задолго до интернета, насчитывают историю, измеряемую даже не сотнями, а тысячами лет. Интернет просто перевел эти войны на качественно иной уровень интенсивности, масштабности и эффективности.
Что же касается кибервойн, то это целенаправленное деструктивное воздействие информационных потоков в виде программных кодов, на материальные объекты и их системы.
Бывший высокопоставленный чиновник, а ныне эксперт по безопасности Правительства США Ричард А. Кларк дал такое определение: "Кибервойна – это действие одного национального государства с проникновением в компьютеры или сети другого национального государства для достижения целей нанесения ущерба или разрушения".
По де факто сложившемуся, но юридически не закрепленному мнению подавляющего большинства военных и специалистов по информационной безопасности (вне зависимости от их страновой принадлежности) под кибервойнами понимают целенаправленные действия по причинению ущерба, перехвату управления или разрушению критически важных для функционирования общества и государства сетей и объектов, производственной, социальной, военной и финансовой инфраструктуры, а также роботизированных и высокоавтоматизированных производственных, технологических линий и т. п.
Ментальные и кибервойны представляют собой две разновидности войн, ведущихся в сетевом электронном пространстве, которое охватывает не только интернет, но и закрытые государственные, военные, корпоративные и частные сети. Для каждого из этих двух типов войн свойственны свои инструментарии, методы, стратегии и тактики ведения, закономерности эскалации, возможности предупреждения и т. п.
Отдельная тема – это поведенческие войны. В настоящее время практически невозможно найти западных публикаций, посвященных данной теме. В значительной степени это связано с ее чрезвычайной деликатностью, в том числе для западного общественного мнения. Кроме того, возможности ведения полноценных поведенческих войн появились лишь недавно в связи с накоплением огромных массивов объективной информации о человеческом поведении, в том числе поведении социальных и иных групп сколь угодно большой размерности. Эти сведения в основном содержатся в интернете, который по факту является огромным поведенческим архивом.
Возможности поведенческих войн связаны с инструментарием, разрабатываемым на стыке когнитивных вычислений, Больших Данных и междисциплинарного комплекса поведенческих наук. Давно и хорошо известно, и особый вклад внесли в это российские психологи, что человеческое поведение в значительной мере зависит не только от наших представлений, ценностей, убеждений, а в немалых своих компонентах базируется на стереотипах, привычках, поведенческих паттернах, а также складывается под воздействием формальных и неформальных институтов.
Доказано, что человек по своей психофизиологии склонен как любое живое существо к решению задач с по возможности меньшей затратой энергии и других ресурсов. Поэтому, как неопровержимо установили исследователи, значительная часть нашего поведения осуществляется в своего рода полуавтоматическом режиме, на основе привычек и стереотипов. Это касается не только элементарных поведенческих функций и стандартных жизненных ситуаций. Наши привычки, поведенческие паттерны, культурные стереотипы и т. п. оказывают серьезное воздействие даже в сложных ситуациях выбора, казалось бы, требующих глубоких размышлений и мобилизации ресурсов сознания.
Хорошо известно, что человеческая деятельность не сводится к человеческой психологии или работе психики. Она в значительной мере носит социальный характер. На протяжении практически 50 лет этот тезис успешно доказали на основе огромного массива впечатляющих экспериментов в первую очередь советские психологи. Сегодня на основе в том числе и их исследований, с привлечением огромных массивов данных о реальном поведении людей в различных ситуациях, их привычках, склонностях и реакциях и разрабатывается арсенал принципиально нового вида информационных войн – поведенческих войн.
В их сердцевине лежит манипулирование вложенными в нас социумом, а также собственной биографией и культурной средой, алгоритмами поведения, привычками, стереотипами деятельности и т. п. Грубо говоря, инструментарий поведенческих войн состоит в том, чтобы отделить привычку от сложившегося вида деятельности, сформировавшей ее ситуации, и использовать поведенческие паттерны для достижения иных целей. Это категорически не ментальные войны, которые велись, как отмечено выше, на протяжении всей человеческой истории.
Поведенческое оружие – это оружие завтрашнего дня. Именно под него заточен только что пущенный в эксплуатацию супергигантский по своей информационной емкости, центр АНБ в штате Юта, аккумулирующий массивы поведенческой информации, охватывающие все страны мира и все континенты. Именно на этот не только не афишируемый, но и засекреченный новый вид вооружений возлагаются частью американских элит наибольшие надежды в жестких противоборствах ближайшего будущего. Именно тема поведенческих войн в наибольшей мере табуирована и засекречена в мировом информационном пространстве. Более того, известно, что ведущие американские средства массовой информации, наиболее популярные блоггеры и т. п. получили из Вашингтона негласную рекомендацию: при появлении каких-либо материалов на тему поведенческих войн дискредитировать их любыми доступными средствами, начиная от обвинений в конспирологии, и заканчивая доказательством о якобы технологической невозможности ведения поведенческих войн.
В режиме реального времени все более четко проступает новое лицо войны. Войны становятся с одной стороны все более опасными, сложными и деструктивными. С другой – они, как и предвидели это великие мыслители Д. Оруэлл и С. Лем, становятся все более трудно определимыми, маскирующимися под мир. На наших глазах стирается граница между войной и миром и формируется, по крайней мере, на обозримое будущее новая реальность – войномира или мировойны. В этой, неудобной, жестокой и некомфортной реальности предстоит жить России. Ей сегодня, а тем более, завтра, будут брошены прямые и жесткие вызовы, созданы новые, в том числе непривычные, угрозы.
В ландшафте неминуемо разворачивающегося системного кризиса индустриализма в его поздней стадии финансизма, любые жесткие насильственные противоборства неизбежно приобретают характер войн за будущее. Такого рода войны ведутся во имя решения трех задач.
Во-первых, для выигрыша времени, необходимого для нахождения путей выхода из кризиса. Войны за время – это самые жестокие войны, поскольку во многих случаях они предполагают лишь одного выжившего, забравшего себе временной ресурс всех проигравших.
Во-вторых, это войны за ресурсы, в том числе не только за полезные ископаемые, производственный потенциал и т. п., но и во все возрастающей степени, за воду, другие рекреационные ресурсы, нетронутые территории, которые могут стать основой новых техноценозов и т. п.
В-третьих, войны, главной целью которых становится не обладание каким-либо ресурсом, а десубъективизация противника, превращение его из активного, деятельного актора, играющего свою роль в мировой политике, а главное, имеющего собственное культурное и цивилизационное лицо, в объект, инструмент для решения тех или иных задач победителя военного конфликта.
Новые вызовы и угрозы России требуют не пустого теоретизирования, не выдвижения самых правильных лозунгов, остающихся зачастую лишь словами, а конкретных практических, можно даже сказать технологических, во всех смыслах этого слова, ответов. Эти ответы должны носить асимметричный, неожиданный и непросчитываемый характер и приносить нашей стране победу в любых, даже самых сложных и жестких противоборствах, происходящих, в том числе, в максимально неблагоприятной обстановке.
В нынешних конкретно-исторических условиях Запад (с учетом отмеченной выше условности применения данного термина) в рамках проведения DIMET-операций на основе эффектов в форме гибридного противоборства против России, главные усилия сосредоточил на экономическом и технологическом измерении.
Огромные надежды в сфере информационного противоборства связываются на Западе с практическим задействованием инструментария поведенческих войн. Однако пока в этой сфере осуществляются завершающие подготовительные мероприятия и экспериментальные практические апробации скрытых поведенческих воздействий в разных регионах, на разных группах населения и других организованностях. Широкое применение этого вида вооружений – дело ближайшего будущего в горизонте двух-трех лет.
В этих условиях фактически безальтернативными полями противоборства стали экономика и технологии. Традиционным инструментом, используемым в этих сферах, является механизм санкций.
Этот механизм в том или ином виде действует уже более 200 лет. Впервые он, как специальный юридический и организационный механизм, был использован британским правительством Уильяма Питта против Наполеона в форме так называемой "континентальной блокады".
Теме экономических и технологических санкций посвящено огромное количество работ. Она постоянно находится в поле зрения политиков, военных, стратегистов. Обсуждается на многочисленных открытых и закрытых конференциях. Наибольшим авторитетом на Западе в этой сфере обладают Г. Хофбауэр, Д. Скотт и К. Эллиотт, а также Б. Тейлор. Они являются авторами основополагающих трудов, посвященных теоретическому и эмпирическому анализу санкций за последний век. Эти книги, по сути, являются настольными руководствами для лиц, принимающих решения, в столицах стран Запада и Японии.
Всего в новейшей истории санкции используют достаточно части: в 1950-х годах – 15 раз; в 60-х – 21; в 70-х – 37; в 80-х – 23; в 90-х – 54; в нулевых – 67 раз. В подавляющем большинстве случаев, особенно в 50–70 годы санкции применялись в одностороннем порядке Соединенными Штатами. Начиная с 80-х годов санкции, как правило, вводились Соединенными Штатами по согласованию с союзниками по НАТО, а затем странами ЕС и Японии.
К настоящему времени среди представителей западного разведывательного, политического и аналитического сообществ сложился консенсус относительно долгосрочной эффективности санкций. Признано, что они, бесспорно, имеют потенциал как инструмент воздействия на противоборствующую сторону, но лишь в исключительных случаях могут принести победу в противоборстве. Согласно консенсусному мнению, бесспорным примером успеха санкций является только случай падения режима апартеида в ЮАР и перехода власти к представителям коренного населения страны. Большинство экспертов сходятся также на том, что санкции, прежде всего, связанные с тотальным ограничением экспорта энергетических ресурсов, а также с отключением от мировой финансовой системы, весьма негативно сказались на экономике Ирана и, в конечном счете, стимулировали определенные подвижки во внутренней и внешней политике страны.
В рамках консенсуса имеются некоторые разногласия относительно эффективности санкций против Советского Союза, особенно во времена Рональда Рейгана и более ранний период. По мнению высших должностных лиц администрации Рональда Рейгана, приведенных в книге П. Швейцера "Победа", санкции, прежде всего, относящиеся к сфере технологий, явились решающим фактором победы Запада в "холодной войне" с СССР. Между тем, не говоря уже о сомнительности тезиса победы в "холодной войне", многочисленные расчеты, проведенные российскими и зарубежными экономистами, показывают, что технологические санкции, хотя, безусловно, негативно сказались на советской экономике и объемах ее экспорта, тем не менее, не явились важным фактором, вызвавшим коллапс народного хозяйства Советского Союза.
Результаты критического анализа применения санкционного механизма в сфере экономического и технологического противоборства были, несомненно, учтены Соединенными Штатами, примкнувшими к ним странами Евросоюза, Канады и Японии при разработке системы санкций против России в рамках украинского кризиса.