Мы бросились бежать в лес, а навстречу нам сверкали молнии и раздавались взрывы. В стройных рядах вражеских самолетов расплывались дымные шапки разрывов снарядов, небо все гуще и гуще покрывалось этими шапками. Потянулись к земле черные шлейфы дыма - это горели падающие самолеты. От других самолетов горохом посыпались бомбы, которые противно выли и, приближаясь к земле, пропадали из виду. Землю рвало с огромной силой. Вдруг вся армада начала разворачиваться и ушла куда-то в сторону, стрельба прекратилась. Остались только черные расплывчатые шлейфы, оставленные сбитыми бомбардировщиками.
Мы собрались на дороге и смущенно смотрели друг на друга. Неприятно было показывать свою боязнь. Я уже встречался с авианалетами, а большинство ощутили это впервые. Что и говорить, очень неприятное это ощущение, когда видишь летящие, кажется, именно в тебя воющие бомбы и слышишь вспарывающие землю и воздух необычайной силы разрывы.
Построенные повзводно, мы вновь продолжали свой путь. Солнце подкрашивало в розовый цвет расползающиеся в небе барашки от разрыва зенитных снарядов. Впереди мы увидели деревянную будку и полосатый шлагбаум, часовых. Командир головного взвода переговорил с часовыми, те подняли шлагбаум, и мы вошли, как оказалось, на территорию, прилегающую к Внуковскому аэродрому.
Нас привели в лес, в котором размещались дачи москвичей. Старшина по списку проверил наличный состав и повел к складским помещениям: там нам выдали обмундирование, а нашу одежду мы связали в узлы, прицепили бирки и сдали на склад. При переодевании у некоторых брюки оказались чуть ли не по колено, а рукава гимнастерок - по локти. Смеялись, менялись с теми, у которых все было наоборот. В другом складе нам выдали котелки, ложки, кружки, фляги, ремни, кирзовые сапоги, портянки, мыло, вещмешки.
Затем нас повели в походную баню. Возле больших брезентовых палаток стояли на автошасси котельные для подогрева воды и автоцистерны с водой, "вошебойки". В палатках были деревянные полы и над ними душевые сетки.
Наконец, уже к обеду, когда "кишки играли марш", нас подвели к кухне и в новые котелки и крышки к ним выдали обед из двух блюд - борщ и кашу с тушенкой, по куску хлеба. Армейская жизнь началась.
Вновь построили на перекличку. Меня подозвал старшина, возле которого стоял капитан. Старшина сказал, чтобы я шел с капитаном. Капитан привел меня в 1-й отдел штаба дивизии, усадил за стол и заставил писать автобиографию. Я бойко начал писать, благо она тогда вмещалась на четвертушку листа. Капитан взял листок, хотя я еще не окончил писать, прочитал и сказал:
- Так вот что, товарищ Уразов, вы будете служить в моем распоряжении писарем в штабе дивизии. У вас среднетехническое образование, и вы нам подходите.
Он открыл дверь и подозвал старшину, сказал, чтобы меня зачислили во взвод охраны штаба, а работать я буду у него в оперативном отделе. Жильем обеспечить вместе со взводом.
Старшина крикнул: "Яхонтов, ко мне!" К нам подошел высокий худой солдат, лихо козырнул.
- Вот товарищ… - старшина взглянул в листок, - товарищ Уразов будет в вашем отделении. Получите матрас, одеяло, наволочку и устройте на жилье. Работать он будет здесь! - И он кивнул на капитана.
Яхонтов повел меня в коттедж. Он еще не был отделан, и через щели в стенах узкими полосками светило солнце. Мы взяли два матраса, одеяло, наволочку. Матрас мой положили на пол мансарды рядом с матрасом Яхонтова. С нами спал еще и Саша Мезенцев из хозвзвода. Так началась моя по-настоящему армейская жизнь.
Ночью я проснулся от холода. Я спал у стены и через щели стен видел звезды. Стучали зубами и Яхонтов с Мезенцевым. Спали мы не раздеваясь, а поверх одеял укрылись шинелями. Это не согревало. Тогда мы решили спать на двух матрасах, а двумя оставшимися укрылись сверху.
В таких условиях лишнего не поспишь. Рано утром мы вскочили, топая ногами и хлопая руками, стараясь согреться. На траве сверкал иней. В ведре пришлось разбивать корочку льда. Кое-как умылись, но надо было еще и побриться. Яхонтов сбегал на кухню и принес котелок горячей воды. Раздалась команда стать на зарядку. Сбросили шинели и побежали на улицу, покрякивая от холода. Трава серебрилась инеем, с деревьев сыпались листья. Старшина построил нас в одну шеренгу, рассчитались, повернулись - и бегом по лесным тропинкам. Не все выдерживали темп бега, но зато согрелись.
После завтрака я пошел в штаб, поздоровался. Капитан указал мое место, дал мне работу - переписать приказ по дивизии с черновика. Вошел какой-то седой военный. Все штабные вскочили и, вытянувшись, застыли, на приветствие ответили дружно. А я сидел и писал.
- Это кто? - спросил седой.
Меня подталкивал капитан, чтобы я встал.
- Это только вчера прибыл новичок, - ответил капитан.
- Надо учить военному делу. Приказ готов?
- Так точно, товарищ комдив!
Так вот это кто! Командир нашей воздушно-десантной дивизии Капитохин. Высокий, худощавый седой интеллигент. Капитохин разрешил всем сесть, присел сам, прочитал приказ, исправил мою ошибку, дописал что-то и отдал капитану в печать.
При выходе комдива все офицеры вновь вскочили и вытянулись. Смотря на них, с некоторым опозданием сделал это и я. Когда дверь за комдивом закрылась, капитан сказал мне жестко:
- Вы что расселись? Что, не знаете, что при входе старших по званию, тем более командира дивизии, надо стать по стойке "смирно" и ответить на приветствие? Так вот, с сегодняшнего дня будете ходить на строевые занятия во время, когда этим занимаются взвод охраны и хозвзвод. Остальное время вы должны быть здесь!
Как я позже узнал, наш комдив до войны был заместителем начальника управления Главсевморпути, работал с Отто Юльевичем Шмидтом, хорошо знал Папанина. Его интеллигентность, подтянутость, стройность уже седого человека, культура общения, энергия - в общем, внешняя и внутренняя красота - очаровали меня, да и не только меня. Вскоре ему было присвоено звание полковника.
Его адъютант, старший лейтенант, впоследствии часто приходил в оперативный отдел по делу и без дела, сплетничая с нашими офицерами в моем присутствии. Он говорил, что комдив много читает, и ему приходится часто ездить в Москву за книгами. Сейчас неотрывно читает книгу Суворова "Наука побеждать". В дивизии служит и его сын, старший лейтенант, командир артдивизиона на конной тяге…
У Яхонтова я узнал, когда проводят строевые занятия, и ревностно начал делать себя военным. Другие сражались на фронтах, и я в это время кое-как исполнять свой долг и обязанности считал преступлением перед Родиной. Строевая подготовка у меня подвигалась успешно, но у многих других - до смешного нескладно.
Был у нас, например, высокий, худющий парень со шрамом под глазом. У него ничего не получалось нормально. В строю он шел обязательно не в ногу, путал право и лево, кругом поворачивался через правое плечо. Это доводило его до слез. С ним командир отделения занимался и дополнительно, но строевая наука давалась ему очень трудно. Застенчивый по натуре, он, видимо, терялся, не мог быстро сообразить и отреагировать на команду. Был он деревенским парнем из-под Костромы, вырванным из своей привычной среды.
В воздушно-десантную дивизию прибывало все больше и больше вновь призванных в армию молодых парней-комсомольцев, приходили новые командиры. Подразделения проходили усиленную подготовку и сколачивание. Изучались парашюты, их конструкция, укладка, использование. Инструкторы по парашютно-десантной службе (ПДС) старались изо всех сил.
Однажды заместитель командира дивизии по ПДС дал приказание оперативному отделу штаба подготовить документацию на операцию по учебной выброске парашютных подразделений в районе поселка Раменское. Однако оказалось, что подробных карт данного района в штабе не было в наличии.
Тогда подполковник решил совместно с оперативным отделом выехать на место выброски десанта для рекогносцировки. Мне дали большой планшет с бумагой для составления кроков поля, где будут приземляться парашютисты.
Легковая "эмка" мчала нас по Внуковскому шоссе. Подполковник рассказал нам, что он сделал уже 980 прыжков и является вторым в СССР по их количеству. Его соперник совершил около 1200, но он уже стар, и подполковник надеялся его обойти. Это был полноватый красивый офицер лет 45, разговорчивый.
Наконец он указал на открывшееся поле, окруженное лесом. Машина свернула с шоссе на вспаханное поле. Земля промерзла еще неглубоко, и нам пришлось подталкивать машину, чтобы взобраться на невысокий холмик, возвышающийся над местностью.
Подполковник и капитан осмотрелись, начали прикидывать размеры поля, возможность разброса десантников, обсуждать условия, чтобы парашютисты не угодили на лес и в овраг у лесной кромки.
Потом подполковник приказал мне залезть на "эмку", стать на нее и зарисовать кроки лесов, окружающих поле, придерживаясь масштаба. Расстояние определялось с помощью линейки, вытянутой на длину руки, и делений бинокля. Я боялся, что крыша автомобиля под моей тяжестью может проломиться, но меня убедили не бояться.
Когда я зарисовал кроки и отдал планшет подполковнику, он выразил свое удовлетворение, а проверив расстояние на глаз, удивился, что я так точно сделал абрис поля. Его похвала была мне приятна, так как я выполнял такую работу впервые - и сразу удачно.
В это же примерно время в армии ввели погоны. С их введением мы, авиадесантники, имели пехотную форму со знаками различия летчиков, но носили при себе ножи. Артиллерийские же офицеры, по примеру сына Капитохина, одевались еще своеобразнее: они носили летные фуражки, голубые погоны со знаками различия артиллеристов, шпоры и сабли. Даже кадровые военные терялись - кто перед ними. Летчик? Но при чем тут артиллерийские знаки отличия? Зенитчик батальона аэродромного обслуживания? Но что тогда значат шпоры и сабля? Может быть, морской летчик, поскольку на ремне болтается кортик?
В Москве их задерживали и отводили в комендатуру как шпионов. А щеголяли наши офицеры, оказывается, неспроста. Рядом с нами, тоже в дачных коттеджах, размещались девчата, которых готовили для заброски в немецкий тыл. Они целыми днями зубрили немецкий язык, валяясь в постели и задрав ноги. Стучали ключами радиопередатчиков, слушали наставников. Питались они в сравнении с нами по-царски - грызли шоколад, курили "Казбек". Этим добром они угощали наших офицеров, не скупясь на поцелуи, и офицеры вились возле них роем.
Разведчицы знали, что их жизнь в руках случая, и старались взять от нее как можно больше. Рассказывали, например, что в тыл забрасывали много радисток и разведчиц, и почти все они быстро попадали в руки врага. В чем дело - никто не знал. Случай помог установить причину провалов: одна радистка вырвалась из лап гестапо, пробилась через линию фронта и сообщила причину гибели остальных. Она шла по селу в тылу врага, навстречу попался немецкий патруль, который остановил ее. Немец подошел и задрал ей юбку, посмотрел и задержал. Оказывается, всем разведчицам выдавали нижнее белье одной и той же трикотажной фабрики. В тылу такие рейтузы женщины не могли достать, носили собственноручно сшитые из ситца. Стали такие шить и нашим разведчицам. Теперь наши офицеры смеялись - мы узнаем разведчиц по индивидуально пошитым трусикам.
Яхонтов был настоящий московский пройдоха. Он, не знаю почему, привязался ко мне, а меня подкупала в нем безобидность, коммуникабельность до развязности, какой-то блатняцкий шик. Он никогда ни в чем не терялся, увлекательно рассказывая были и небылицы, был интересным собеседником. Он был и сам внешне интересен: высокий, худощавый, с приятным лицом, живыми глазами, женскими сочными губами. В Москве он имел семью: жену, сына, тещу. Разведенный отец-учитель жил один.
Как-то мне было дано задание поехать в Москву и достать писчей бумаги и канцелярские принадлежности. Москву я не знал, и мне дали в помощь Яхонтова. Нам разрешили переночевать в Москве, о чем упросил Яхонтов.
В Москве не успели мы выйти из машины, как нас окликнул патруль и задержал, как одетых не по форме.
В комендатуре было много задержанных, и нас продержали часа два, пока не разобрались, что наша воинская часть существует.
Затем мы добрались на квартиру к отцу Яхонтова. Отец, уже пожилой человек, жил в одной комнате старинного здания. Он засуетился, собрал на стол, поставил поллитровку водки. Я отказался пить, но отец и сын со смаком опорожнили бутылку. Много говорили.
К вечеру мы пошли на квартиру семьи Яхонтова. Встретила нас теща не очень любезно, видимо, с зятем у нее были классические отношения. Когда разделись, Яхонтов подхватил годовалого сына, стал подбрасывать вверх. Тот от удовольствия повизгивал и смеялся. Пришла с работы жена Яхонтова Клава. Это была приятная молодая женщина со вздернутым носиком. Она, как мне показалось, не очень обрадовалась нам, и я отнес это на свой счет. Во-первых, я был посторонний, и ей при мне выказывать радость и нежность к мужу было неловко; во-вторых, это были голодные годы, и мы были лишними ртами, хотя и с сухим пайком; в-третьих, жили они в одной комнате в тесноте, и мое размещение на ночлег было проблемой.
Утром мы с Яхонтовым пошли по магазинам. Он, как оказалось, хорошо ориентировался не только в Москве, но и в людских слабостях. Ручек, карандашей, резинок мы накупили, а вот бумаги нигде достать не могли. Наконец, в одном небольшом канцелярском магазинчике Яхонтов не стал спрашивать продавца, есть ли бумага, а попросил вызвать заведующего.
- Я к вам по важному делу, - сказал он.
- Прошу пройти за мной!
Мы прошли в подсобку. Там Яхонтов представился ординарцем генерала Капитохина, показал увольнительную записку, сказал, что генералу нужна бумага, что мы можем обеспечить магазин продуктами: капустой, картофелем, крупами, а если достанут бумаги килограммов пятьсот для штаба - то и тушенкой. За бумагу будет заплачено наличными.
Заведующий явно заколебался, а потом сказал, что столько бумаги у него сейчас нет, но он может достать, если привезут обещанное. Яхонтов условился о дате и попросил продать столько бумаги, сколько есть. Нам продали около 40 килограммов, упаковали, выдали копию чека. Довольные, мы поехали на вокзал. По пути я упрекнул Яхонтова за обман, но он, хохотнув, сказал:
- Дураков много на свете. Ты что, хотел вернуться в часть с пустыми руками? Они тоже не святые!
На вокзале мы стали ждать поезд в сторону Сухиничей, где проходила линия фронта. Когда объявили посадку, народ ринулся на перрон. Военная комендатура проверяла документы. Естественно, образовалась толпа. Сжимали в ней так, что не выдерживали ребра, стоял гвалт, раздавались истерические крики. Солдаты оттесняли людей без документов, а другие напирали на них, стараясь пройти. Изо всех сил пробивались к двери и мы. Какая-то девушка, зажатая нами, просила нас провести ее через контроль - у нее не было разрешения на проезд:
- Ребятки, миленькие, проведите!
- Да как же мы вас проведем, в карман не поместитесь…
- Ну, пожалуйста, я вас отблагодарю. Мне очень надо домой!
Нас несло людским потоком, и мы помогали ему изо всех сил. Девушка спасалась от давки под вещмешком высокого Яхонтова. Бойцы комендатуры проверили наши документы, потребовали их у девушки, но толпа выдавила нас, и солдаты не успели вытянуть ее - мы оказались на перроне.
Девушка села с нами в один вагон. По ее возбуждению было видно, как она рада. В разговоре выяснилось, что она приехала в Москву две недели назад к родственникам, но их не оказалось дома. Из Москвы ее не выпустили без документов, и она продала все, что имела, голодала, скитаясь по вокзалам. Мы тоже были голодны и Достали банку рыбных консервов и кусок хлеба. Накормили и девушку, а может, лишь усилили ее голод.
Она не знала, как нас отблагодарить, говорила возбужденно и много, намекала, что готова на все, стараясь по отдельности вывести нас в тамбур. Что-то мне в ней не нравилось, и я стал замечать, что она старается узнать, кто мы, из какой части, где собираемся сходить с поезда. Может быть, конечно, что моя антипатия была вызвана всеобщей шпиономанией. Наша попутчица заставила нас снять рубашки, подшила воротнички, пришила пуговицы, а когда нам надо было выходить, сказала, что готова выйти с нами.
- Куда же мы вас возьмем, как проведем через КПП?
- А вы постарайтесь, как в Москве. Я отблагодарю, не пожалеете.
Это было уже совсем непонятно. Подъезжая к Внукову, мы вышли в тамбур. Вышла и она и, прощаясь, начала нас целовать и прижиматься. Яхонтов спросил меня:
- Может, возьмем?
- Куда? Нет и нет! Не сходи с ума!
На полустанке мы сошли. Было уже темно, холодно, моросил противный дождь. Вещмешки были тяжелые, на сапоги налипала пудовая грязь. На КПП нас ослепили фонарики, часовые проверили наши документы и содержимое мешков - не взрывчатку ли мы несем на аэродром? Позвонили в штаб дежурному и, получив подтверждение, что мы свои, пропустили.
Красильников был доволен. Теперь можно было составлять документы на чистых одинаковых листах, а не на случайных лоскутах бумаги. По стопке дали начальнику штаба Чернявскому и комдиву Капитохину.
- Откуда такая? - спросил Капитохин.
- Привез рядовой Уразов.
- А там можно еще приобрести?
- Можно, товарищ полковник, но нужно им подбросить продуктов - картофеля, капусты, крупы, консервов.
- От солдат отрывать?! А, впрочем, картофель и капусту можно - они не нормированы. А остальное - нельзя и не думайте! Под трибунал угодите. Капитан, проверните это дело!
В условленный с директором канцелярского магазина день мы с Яхонтовым смогли выполнить свои обещания. Нам разрешили погрузить в полуторку несколько мешков капусты и картофеля, дали соответствующие документы, и мы поехали в Москву.
Директор магазина выпучил глаза от удивления. Он чувствовал тогда, что мы врем, поэтому, естественно, бумагу нам не приготовил, однако не растерялся, сел в нашу полуторку, куда-то поехал и, пока Яхонтов флиртовал с продавщицами, привез несколько больших пачек бумаги, килограммов 200 - больше не было.
На машине мы приехали на квартиру Яхонтова, отдали теще немного картофеля и капусты. Шофер был москвичом, поэтому уехал ночевать домой. По пути из магазина мы видели красочные афиши пьесы Константина Симонова "Фронт", поставленной в Малом театре. Яхонтов загорелся:
- А что, давайте пойдем в театр!
Билетов в кассе не было. Тогда Яхонтов сказал, что он все равно их достанет, и из телефона-автомата позвонил в театр по телефону с афиши. Изменив голос, он представился генералом Капитохиным, заявил, что приехал с фронта на один день и хотел бы посмотреть постановку "Фронт".
- Мой ординарец Яхонтов сообщил, что билетов нет. Прошу продать хотя бы три билета, моя дочь тоже хочет пойти с нами в театр.
На другом конце провода сообщили, что билетов нет, но потом из уважения к фронтовику все же нашли два билета. Самозваный "Капитохин", немного подумав, сказал:
- Хорошо, давайте хотя бы два. Я пришлю своего ординарца.