Профессиональный историк может проследить, как культ Сталина укрепляла партийная бюрократия. Ей было выгодно иметь абсолютно непререкаемого вождя. Партийные чиновники многомиллионной партии составляли сотни тысяч активных людей, это была весомая часть народа. Сталин стал произведением ленинской системы, неизбежным ее созданием. Личные его качества - коварство, актерство, садистская жестокость и так далее, заложенные в его характере, достаточно ужасны, но партаппарат не смягчал их, не приглушал, а позволял разрастись от чудовищной безнаказанности.
Вскоре после XX съезда собирались опубликовать некоторые материалы партархивов, письма к Сталину от деятелей культуры и искусства. Мне показывали некоторые из них. Восторженные панегирики слали известные люди. Они ничего не просили, они высказывали переполнявшие их чувства поклонения. Страх, лакейство, верноподданничество, густая смесь всего "чего угодно". Читать было стыдно. Многие из них еще были живы. Письма эти не стоило публиковать. Наверное, правильно. Хотя бы потому, что это частные письма. Но кроме этих писем существовали кипы, тюки писем от рядовых граждан - пылкие признания в любви, полные обожания, неподдельного умиления.
Называйте это ослеплением, холуйством, наваждением, как угодно. Во всяком случае Сталин имел право воспринимать их любовь, их признания как народную любовь. Сам он презирал этот народ, весь народ, без разбора национальностей и сословий.
У Льва Толстого есть удивительная фраза: "Он не любил никого и поэтому все любили его".
Стоит внимательно всмотреться в кадры старой кинохроники: лица демонстрантов, идущих мимо мавзолея, где стоит Сталин со своими соратниками. Какой восторг на лицах, как пылко приветствуют вождя. Нескончаемая колонна движется часами перед трибуной, и улыбки, радость тысячекратно повторяются у старых и молодых, такие же, как у немцев, приветствующих Гитлера (в фильме "Обыкновенный фашизм" Михаила Ромма).
Речь идет о массовых чувствах, не о тех единицах, которые сомневались, ненавидели, знали цену диктатору.
Не они и не заключенные ГУЛАГа определяли настроение тех лет. Сталину приписывали все достижения, все результаты, вплоть до Победы. Терялось чувство народного достоинства, самоуважения. Из года в год доказывали Сталину, что он гений. Доказывали крупные специалисты, потрясенные его мудрыми замечаниями по поводу моторостроения, самолетов, танков, металлургии и т. п. Его подняли выше Ленина, его убедили, что все, что он делает, правильно, все благо.
В его примитивных работах ученые выискивали мудрость, которой там не было, тратили на это свой, порой незаурядный, талант. Светлые умы страны не желали видеть в Сталине ничего плохого, вера их не терпела сомнения. Ныне все это золото и драгоценности, как в сказке, превратились в черепки. На черепках легко резвиться нынешней молодежи и удивляться тому, как лучшие умы были ослеплены. Сталина славили такие поэты, как Твардовский и Исаковский, Янка Купала и Пастернак, не говоря уж о тогдашних молодых. Это не в укор им, это для того, чтобы понять общее состояние культовой психики.
Есть личные преступления, но пособником преступлений был весь наш народ. Народ создал обстановку верноподданности и несет ответственность за сталинизм. Партия? Партия, имеющая 18 миллионов членов, это тот же народ.
История культа - это позорная история добровольного унижения народа. Народ не обманули, он сам упорно обманывал себя на протяжении тридцати лет сталинского режима, он боялся взглянуть правде в глаза. И после смерти Сталина, после разоблачения культа всеобщего прозрения не наступило. Чары не спадали. Десятки лет еще догорала вера в сталинского идола, и ныне она чадит угаром. Сталин не служил примером геройской жизни или примером святой жизни, его не воспринимали как революционера, нет, это был скорее патернализм, этому всего лучше соответствовало выражение "отец народов". Требуется мудрый всезнающий вождь, без него мы не можем сами жить, без указки, без призывов, и не хотим, и не умеем.
Что бы Сталин ни изрекал, миллионы верили ему безоговорочно. Волкогонов в книге о Сталине "Триумф и трагедия" писал, что не удалось обнаружить в архивах малейших следов публичного несогласия с вождем. Патерналистское мышление основано не на страхе, а на абсолютном авторитете отца-покровителя.
Вина Сталина очевидна, вина его окружения безусловна. Но есть еще и вина наших народов, вина поколения. Ее-то мы не хотим установить, признать, а между тем без этого трудно осознать историю и страны, и сталинского культа.
Мы сами породили и монстра, и демона, и злых духов. Сами под руководством партии выходили, вырастили культ Сталина, превратили его в дракона, укрепили слепую веру, с которой бороться уже никто не мог. Сталин - наш общий грех. Загадка Сталина - это не психическое явление личности.
Горбачевская гласность обернулась прежде всего против Горбачева. Насмешка, издевка над всеми власть имущими была как бы разрядкой. Заполыхало освобождающее чувство разочарования, в огне которого спалили всех кумиров прошлого: Молотов, Калинин, Ворошилов, Берия, Каганович, Маленков, Булганин…, а с ними и настоящего. На действующих министров, мэров, губернаторов с мстительным чувством вешают все беды, не щадят никого, вплоть до президента. Чего только ему не приписывали! Похоже, что не осталось никого, кого бы почитали, кому бы верили. Монументы свергнуты. Божества превратились в болванов. Жертвы также оказались злодеями или ничтожествами (А. Кузнецов, Попков, а до них С. Киров).
Пространство авторитетов опустошено. Опустошено или расчищено для новых кумиров? Свергнуть - не значит избавиться. Цинизм и скепсис молодых когда-то должен уступить место нормальной потребности кому-то отдать любовь и уважение. Не обернется ли это опять поклонением, бездумной верой?.. Приобретем ли мы иммунитет, сможем ли спокойно воспринимать избранных нами людей как земных, со всеми их слабостями и достоинствами, требуя от них понимания, что все они, каждый, должны быть умнее любой власти.
2000
Страх, который больше страха смерти
Много лет назад Даниил Гранин в книге "Страх" описал состояние человека, которому довелось жить в сталинскую эпоху: "Что это был за страх, трудно себе ныне представить. Нечто мистическое, страх, который больше страха смерти, страх, от которого цепенела мысль… Олицетворением такого страха был Иосиф Сталин. Он внушал почитание, преклонение и ужас одновременно, как в демонологии Самаэль, злой дух, глава всех сатанов". Выветрился ли из нас самаэлевый дух, или же мы и спустя полвека продолжаем пребывать под гнетом былых напастей, по-прежнему цепенея от ужаса при воспоминаниях и ожидая прихода нового "отца народов"? Об этом - разговор с живым классиком отечественной литературы.
- К 50-летию со дня смерти Сталина социологи приурочили очередной опрос, и оказалось, что более половины россиян с симпатией относятся к вождю, положительно оценивают его роль в истории, поддерживают проводимую им политику. Цифры - упрямая вещь, Даниил Александрович. Выходит, Сталин жил, Сталин жив, Сталин будет жить?
- Не знаю, на результаты какого опроса вы ссылаетесь, но у меня иное представление о состоянии умов соотечественников. Сталин, на мой взгляд, доживает. Или отживает, если угодно.
- Что дает Вам основания так думать?
- Например, то, что страха в обществе стало меньше. Иногда его даже не хватает.
- Как-то Вы написали: "Скажи мне, чего ты более всего боишься, и я скажу, кто ты. Человек, лишенный страха, был бы страшен". Правда, Вы не обозначили, чего именно следует бояться.
- Закона, собственной совести, дурной славы… Существует множество страхов - естественных, здоровых, патологических, индивидуальных: страх перед толпой, страх перед неизвестностью, страх политика потерять популярность, страх бизнесмена лишиться капиталов… Страхи определяют время, историю и личность. И, кстати, неправда, будто страх только разрушает. Он может быть и созидательным.
- Вы много боялись в жизни?
- Конечно. Наверное, впервые по-настоящему испугался, когда выслали моего отца. Он стал лишенцем, человеком без гражданских прав.
- За что его так?
- Тогда не спрашивали: за что? Отец работал лесничим. Наверное, обвинили в порче народного имущества или чем-то подобном. Точную формулировку не помню. В ту пору многих отправили в ссылку. Отец попал в Бийск, где снова занялся привычным делом - уходом за лесом.
- Вам было страшно за отца или за себя?
- Тот страх не делился на составляющие, он поглощал тебя полностью. В нашем классе родителей большинства ребят посадили, расстреляли. У моего близкого товарища Толи Лютера сначала забрали и казнили отца, потом пришли за семьей… Никто никаких вопросов не задавал, люди исчезали без объяснений, и от этого становилось еще страшнее. Когда меня отказались принимать в комсомол, я почувствовал себя изгоем, неполноценным человеком. Поступил в электротехнический институт, но меня исключили оттуда из-за отца. Пришлось идти в другой вуз, где не было специальностей, связанных с военными секретами… Этот жуткий комплекс непонятой и непонятной вины сильно отравлял организм; со временем от него можно было избавиться, вылечиться, но это отнимало массу сил. Впрочем, освободиться от тяжкого морального груза удавалось далеко не всем, а если учесть, что болезнь поразила значительную часть нашего народа, станет понятно, какую травму обществу нанесла сталинская эпоха. Вдумайтесь: с 1935 по 1941 год было арестовано и сослано в ГУЛАГ двадцать миллионов человек, семь миллионов расстреляно! Добавьте жен, детей, иных ближайших родственников "врагов народа" и получите астрономическую цифру изувеченных сталинизмом людей, которым так и не удалось реализовать себя.
- Это ведь не могло не привести к изменениям в сознании на генетическом уровне, верно?
- И все-таки время - лучший лекарь. Каждое последующее поколение избавлялось от страхов, которыми были отягощены мы. Хотя, безусловно, у любой медали две стороны. Недавно ко мне приходил ваш коллега, корреспондент уважаемой газеты. Должен сказать, с некоторых пор я отказываюсь от большинства интервью, но тут меня уговорил главный редактор. Словом, пришел молодой человек и начал расспрашивать о Великой Отечественной, о том, почему я ушел на фронт добровольцем, хотя работал на Путиловском заводе и имел броню, освобождение от призыва. В тоне журналиста было такое снисхождение, неподдельное удивление и неприятие, что я не стал ничего отвечать. Все равно он не понял бы. Более того, я почувствовал, что и сам не хочу говорить о долге, патриотическом порыве. Эти слова и чувства понятны представителям моего поколения, даже дочь и ее ровесники никогда не спросили бы меня ни о чем подобном, а вот нынешней молодежи вряд ли возьмусь растолковывать, почему записался в народное ополчение и попал в окопы с бутылкой зажигательной смеси в руках. У меня даже винтовки не было, не говоря уже про автомат, но я шел вперед и без колебаний умер бы за родную страну. Хотя умирать, конечно, не хотелось…
- Но "За Родину! За Сталина!" кричали, Даниил Александрович?
- Легенды! Да, поднимаясь в атаку, люди орали от страха, себя подбадривали, врага испугать старались. Одни матерились в голос, другие вопили: "Ура!", третьи молились, четвертые вспоминали родных… Но не товарища Верховного главнокомандующего. Во всяком случае я подобного ни разу не слышал, а только читал. У нас выпускалась окопная газетка, которая так и называлась - "За Родину, за Сталина!"… Но продолжу рассказ про Вашего молодого коллегу. Может, и нет ничего плохого в том, что он не понимает меня. Новое поколение про тоталитарное государство и сталинские репрессии знает лишь из учебников истории и соответственно относится, воспринимая все, словно факты из прошлого, почти столько же древнего, как монголо-татарское иго. Осуждать молодежь за это глупо. Вопрос в ином. Работая над романом о Петре I, я постоянно ловил себя на мысли, что судить о людях минувшей эпохи, оценивать их поступки можно только по законам того времени. Сделать это чрезвычайно сложно. Существует колоссальный риск подмены понятий. Проще простого, глядя на мир из 2003 года, пригвоздить Сталина к позорному столбу истории. Только что это даст? Надо вернуться лет на семьдесят назад и попытаться ответить на вопрос: предполагало ли то время иной стиль руководства, нежели избранный "отцом народов"? Убежден, Сталин - верный продолжатель дела Ленина, он довел до логического конца построение системы, фундамент которой закладывал вождь мирового пролетариата. Другого не могло быть в условиях диктатуры одной партии и одной идеологии, когда любое инакомыслие и даже намек на оппозиционность карались. Система позволила Сталину добиться того, к чему он стремился, о чем мечтал, - единоличной абсолютной власти. Сперва были уничтожены оппоненты, потом объявлены "врагами народа" вчерашние соратники, все, кто мешал движению к цели.
- Иными словами, Даниил Александрович, если бы на месте одержимого маниакальной жаждой власти Сталина оказался другой человек, рек крови, пролитых Виссарионовичем, - все равно было бы не избежать?
- Вы ведь знаете: история не терпит сослагательного наклонения. Полагаю, не забыли и то, что она, история, не бывает плохой или хорошей. Сталин оказался наиболее последовательным и целеустремленным, он четко представлял, чего хочет, и по трупам шел наверх. Культ личности оградил его от посягательств на трон, исключил появление любых соперников. При жизни Сталина никто не смел даже думать о смене лидера. Более того, и после его смерти от Хрущева потребовалось, полагаю, колоссальное мужество, чтобы осмелиться на антисталинский доклад на XX съезде партии. Без сомнения, это был героический поступок.
- И мотивы, которыми при этом руководствовался Никита Сергеевич, Вас не смущают?
- Это не имеет значения. Хрущев разрушил культ, который строился, казалось бы, на века. Я не историк и могу говорить о собственных ощущениях. В 1956-м году я пережил настоящий шок.
- Закономерен вопрос о трансформации Вашего, Даниил Александрович, отношения к Сталину.
- Вопрос закономерен, но ответить на него трудно… Я сказал Вам о потрясении после доклада о развенчании культа личности, но ведь тремя годами ранее смерть вождя тоже казалась мне катастрофой, личной трагедией. Удар был невероятный. Услышав по радио страшную весть, я тут же отправился на Дворцовую площадь Ленинграда - она тогда называлась площадью Урицкого. Все огромное пространство было заполнено рыдающим, растерянным, потрясенным народом. Никто не проводил митингов, не произносил речей - нет. Люди интуитивно собрались вместе, чтобы заслониться, спрятаться от горя. Слишком страшно, жутко казалось остаться в такую минуту одному. С Дворцовой мы с женой пошли на Московский вокзал, я хотел во что бы то ни стало поехать в столицу и лично проститься с вождем, участвовать в похоронах. Билетов, разумеется, не оказалось, пробиться в Москву было невозможно, и все равно я не мог представить, как жить дальше, что делать, во что верить. Внутри сидело ощущение, будто мир рухнул, всему пришел конец. Сталин умер! Пока это не случилось, почему-то никому в голову не приходила банальная мысль, что он, как и любой другой, - смертен, что тело его бренно. Наверное, это результат работы советской пропагандистской машины, не допускавшей отношения к Сталину как к равному. Он был высшим существом, богом.
- И Вы на него молились?
- О том и речь, что смерть вождя меня потрясла, но сомнения в сталинском гении появились задолго до марта 1953-го.
- Когда?
- Пожалуй, с первых дней Великой Отечественной. Как увидел, что мы абсолютно не готовы к войне, так и задумался. Точнее, нашелся человек, меня надоумивший. Это был мой однополчанин, сосед по землянке. Однажды мы выпили, и он вдруг заговорил, что не понимает сталинских слов о вероломности Гитлера, о внезапности нападения фашистов, якобы и предопределивших их успех на первом этапе войны. Мол, а где же наша разведка, где сталинские соколы, которые с воздуха должны были все увидеть и доложить в Кремль? Вопросы наивные, но я услышал их и подумал: а ведь и правда, странно все получается… И все равно какое-то время мне продолжало казаться, что это нелепая случайность и только на нашем участке фронта не хватает танков, орудий и самолетов, а везде они есть. Прозревать я начал постепенно. Приступы сомнений, критического отношения к поступкам и словам Сталина стали повторяться, учащаться. Когда мы вошли в Германию, я совсем загрустил. Оказывается, загнивающий капитализм выглядел совсем не так, как нам о нем рассказывали.
- Захотелось "погнить" вместе с буржуями?
- Нет, но веры в честность произносимых с высоких трибун речей уже не было.
- А когда Вашего отца арестовывали и отправляли в ссылку, дурных мыслей, выходит, не возникало?
- Случившееся мы восприняли как личное горе, но никому и в голову не пришло предположить, будто отца взяли из-за того, что в репрессиях нуждалась система. Подобное допущение означало бы, что мы сомневаемся в главном. Нет! Как и миллионы других, мы верили в светлое будущее, во имя которого терпели коммуналки, голод, бытовые неудобства, идеологическую жандармерию и много чего еще. Мыслить иначе было страшно.
- Подробнее об этом страхе я и хочу поговорить, Даниил Александрович. Вот цитата: "Страх, который внушал Сталин, образовался не сразу, понадобился жесточайший террор, начиная с 20-х годов, надо было высылать людей в Соловки, на Колыму, в Магадан, надо было раскулачить лучших крестьян, сослать в Сибирь, нужны были расстрелы дворян, оппозиции, спецов, а затем и беспричинные расстрелы во всех республиках, городах, надо было уничтожить миллионы и миллионы советских людей. Это на их трупах вырос Страх, и на его вершину взобрался вождь всех народов. При тоталитарном режиме в атмосфере страха прожило несколько поколений".
- Да, это мои слова. А в чем вопрос?
- Изжили ли мы былой страх или продолжаем пребывать в нем?
- "Мы" - это кто? Между Вами и мной стоит несколько поколений. Люди старшего возраста, мои ровесники, наверное, никогда полностью не оправятся от травм, полученных десятилетия назад, но чего бояться вам, для которых Сталин - история?
- Повторения пройденного.
- Не думаю, что подобное возможно. Конечно, в сталинизме и культе личности виноват не только объект поклонения, но и весь народ. Покорность, готовность подставить шею под хомут, а спину под розги глубоко сидят в русских людях. Нельзя исключать, что в нас вновь взыграет тяга почувствовать на загривке сильную руку хозяина-барина. Но бездумной веры, которая позволила Сталину столько лет безнаказанно издеваться над страной, больше нет - значит не стоит бояться возвращения тоталитаризма. Откуда ему взяться, на чем он будет строиться? Мы другие, страна другая. Люди научились мыслить, надеяться на себя, это главное. Да, никто не застрахован от ошибок, но, как говорил Горбачев, - "процесс пошел". Он болезненный, тяжелый, но идти вперед необходимо. Чем больше вокруг будет личностей, тем меньше угроза реставрации диктаторского государства. Вы сами это поймете, если попытаетесь сравнить среднестатистического гражданина середины 40-х годов прошлого века с его ровесником из дня сегодняшнего. Это совершенно разные люди.
- В чью пользу сравнение?
- Конечно, нашего современника!
- Неужели Вам не хочется, Даниил Александрович, побрюзжать для приличия, мол, "были люди в наше время, богатыри, не вы"?