Ни Гитлер, ни Муссолини ничего, в сущности, не придумывали, а воспроизводили некую идеологическую модель, известную со времен античности, пишет Эко. Достаточно пять минут послушать любого Киселева, Дугина, Мединского, Хирурга или Стрелкова, чтобы убедиться, что и у нас никто не стал заморачиваться изобретением велосипеда.
Один из важных признаков фашистского режима – его враждебность науке, знанию, учености, образованию, критическому мышлению, отрицание духа Просвещения. Любое несогласие (составляющее основу научного спора и поиска) фашизмом воспринимается как национал-предательство; в интеллектуалах фашизм видит "пятую колонну"; академические круги видятся фашисту рассадником гнилого и чуждого либерализма.
Проиллюстрировать тезисы Эко о враждебности фашизма науке заголовками сегодняшних российских новостей – задача банальная. Разгон Академии наук, насаждение в школах мракобесия, клерикализма, "единых учебников истории" в духе незабвенного "Краткого курса", сокращение расходов на науку и образование, непримиримая борьба с любыми независимыми НКО, непрекращающийся поиск враждебных элементов среди подозрительных интеллектуалов, шельмование уважаемых в научном сообществе людей – все это пункты классической чернорубашечной повестки.
Почему Кунгуров уже в тюрьме, а я – все еще на свободе
Тюменского блогера Алексея Кунгурова закрыли в СИЗО до августа за нарушение условий подписки о невыезде. Блогер Кунгуров обвиняется по террористической 205-й статье УК РФ. Его страшное преступление состоит в том, что он писал посты в ЖЖ, в которых выражал свое мнение о действиях ВКС РФ в Сирии. Если кто забыл, в том же самом преступлении против Государства обвиняют и меня, правда, по другой статье – 282-й, экстремистской.
Мне в этой связи вспомнился венгерский анекдот 60-летней давности.
Будапешт, волнения 1956 года. Трое в тюремной камере выясняют, кто за что сюда попал.
– Меня посадили за то, что я был против Имре Надя, – говорит первый.
– А меня позадили, потому что я был за Имре Надя, – говорит второй.
– А я – Имре Надь, – со вздохом признается третий.
Кунгуров выступал с осуждением действий ВКС РФ в Сирии, поэтому его обвиняют в том, что он поддерживает ИГИЛ. Я выступал с одобрением тех же самых действий ВКС РФ в Сирии, поэтому меня обвиняют в том, что я возбуждаю ненависть или вражду в отношении национально-территориальной группы "сирийцы". В этой истории нам обоим остро не хватает третьего обвиняемого. К слову сказать, мой адвокат уже заявлял ходатайство о вызове в Пресненский суд командующего ВКС, но пока что безрезультатно.
Между случаем Кунгурова и моим можно увидеть много общих черт, если сравнивать их, глядя из-за границы. В обоих случаях речь идет о возросшем в последнюю пару лет внимании спецслужб к авторам, которые ведут популярные блоги, но не состоят при этом на зарплате у тех самых служб или у Администрации Президента. Есть мнение в определенных кругах, что эти авторы в Интернете представляют опасность, потому что могут что-нибудь такое написать – и ненароком в России начнется "Арабская весна". Именно в этом состоит та самая воображаемая угроза, для борьбы с которой возбуждаются уголовные дела за посты в ЖЖ. При этом зачастую те люди, которые эти дела непосредственно выдумывают, возбуждают и сопровождают, сами в угрозу, исходящую от блогеров, ни разу не верят, а жупелы вроде "Арабской весны" и "нового Майдана" используют просто для оправдания перед начальством своей глупой, но кипучей служебной суеты. От ордена за "предотвращенный Майдан в России" не откажется ни один жулик в погонах, а заработать эту награду гораздо легче, если угрозу ты сам же и выдумал… Читайте/смотрите Secret Agent или "Портного из Панамы": этот ход мыслей сексотов давно увековечен в литературе и кинематографе.
Для того, кто пытается сравнивать мой случай и кунгуровский, глядя из России, важней понимать различия, благо все они объяснимы и симптоматичны. Кунгуровский случай – это фирменный стиль провинциальных силовиков, расправляющихся с человеком, к которому у них длинный список старых обид и счетов, чисто локальных. Тут и жесткая "террористическая" статья, и скорость возбуждения, и методы оперативной "работы":
Вламываются в квартиру шесть-семь, иногда до десяти оперов, разбегаются по всем комнатам, шарят везде. Контролировать их, естественно, невозможно. Все перерыли вверх дном, изъяли жесткие диски, флешки, сотовые телефоны, ноутбуки, планшет – словом, все. Все электронные носители, которые нашли, изъяли. Оставили только пару нерабочих ноутбуков – они лежали на антресолях, на них был сантиметровый слой пыли. Они сочли, что с помощью этого инструмента я не мог совершить страшное злодеяние.
Это все случилось с Кунгуровым в начале марта, спустя считанные часы после первого рапорта об обнаружении в его блоге "признаков преступления". Тут же его задерживают до ночи, выпускают под подписку о невыезде, потом отказываются разрешать ему любые отлучки из Тюмени по рабочей или личной надобности, бдительно следят за ним 24×7, а потом, дождавшись, что он все же куда-то отъехал, меняют меру пресечения с подписки на тюрьму, хотя спокойно могли бы ограничиться домашним арестом.
В моем "экстремистском" деле все значительно более мирно и пасторально. Никаких облав, задержаний, приводов, все мои гаджеты при мне, за рубеж я за 8,5 месяца следственных действий выезжал семь раз, а уж сколько по России успел накатать – и не сосчитаю уже, потому что от этих поездок в паспорте не остается штампов (Кунгурова закрыли в СИЗО до августа за поездки именно внутри России). Никакие топтуны под моей дверью в Наркомфине не тусуются и на парковке перед подъездом не дежурят. Да и вообще, я впервые узнал о своем деле позже задержания Кунгурова, хотя и первые доносы в СКР, и рапорт Управления "Э" об обнаруженных в моем ЖЖ признаках преступления появились в деле за 5 месяцев до начала его злоключений…
Причин, по которых в двух наших случаях один и тот же маховик крутится так по-разному, в сущности, две.
Во-первых, Москва – не Тюмень. Самые жесткие эксцессы "борьбы с экстремизмом", ментовские и прокурорские, чекистские и судебные, всегда наблюдаются у нас в провинции. Тут вам и Тарас Зеленяк из Новосибирска (282-я за комментарий на украинском форуме в 2004-м), и Дмитрий Ширинкин из Перми (207-я за художественный рассказ в 2007-м), и Савва Терентьев из Сыктывкара (год условно по 282-й за коммент в ЖЖ), и вердикт судьи Айзенберг из Комсомольска-на-Амуре о запрете в России "экстремистских ресурсов" Archive.Org, YouTube, Polit.Ru. В провинции у нас всегда была такая дремучесть и жесть, о которой в Москве не слыхали. Ирина Яровая в Госдуме и события в ОВД "Дальний" – наглядные тому иллюстрации.
При этом и в Москве случается свой хардкор, о чем могут рассказать и участницы Pussy Riot, и узники 6 мая, и Олег Навальный, и Ильдар Дадин, и обвиняемый в участии в беспорядках на основании лайка в Фейсбуке Сергей Ахметов. Так что если со мной ФСБ, ГУПЭ, СКР, прокуратура и суд ведут себя относительно цивильно, то на одну столичную воспитанность это не спишешь. Есть и причина номер два. В моем деле есть общий контекст борьбы с инакомыслием, из-за которого оно уверенно и поступательно движется по накатанной дорожке от доноса к обвинительному приговору, но нет дирекции единого заказчика, которая бы агрессивно подталкивала всех исполнителей под локоть, как в случае персональной вендетты сперва Бастрыкина, а затем и Чайки против Навального. Никто не требует, чтобы мое дело расследовалось максимально быстро, максимально жестко, со всеми фейерверками досудебного харассмента. Поэтому ничего этого и не происходит. Отчего мое дело не становится менее политическим, но больше напоминает фарс, чем трагедию, как у Кунгурова.
Мое последнее слово
Выкладываю мое последнее слово в суде:
"Уважаемый суд, уважаемые присутствующие!
Хочу рассказать об одном случае из советской истории, который в свое время произвел на меня очень сильное впечатление, когда я прочел о нем в мемуарах писателя Ильи Эренбурга.
Экономист Николай Николаевич Иванов до декабря 1940 года работал советским поверенным в делах во Франции. Вскоре после возвращения в Москву он был арестован за "антигерманские настроения". Арест случился в те времена, когда еще действовал пакт Молотова – Риббентропа, по которому стороны обязались прекратить враждебную пропаганду по отношению друг к другу. Чтобы доказать Гитлеру, что обязательства соблюдаются, Сталин распорядился обеспечить в СССР аресты и посадки за "антигерманскую пропаганду". Но советский дипломат Николай Иванов приговор Особого совещания – пять лет лагерей – получил в сентябре 1941 года. В Москву он смог вернуться лишь через 13 лет после вынесения приговора.
"Трудно себе это представить: гитлеровцы рвались к Москве, газеты писали о "псах-рыцарях", а какой-то чиновник ГБ спокойно оформлял дело, затеянное еще во времена германо-советского пакта; поставил номер и положил в папку, чтобы все сохранилось для потомства…", – напишет об этом деле Илья Эренбург в своих воспоминаниях.
Трудно не вспомнить эту историю в связи с моим сегодняшним делом. Ни для кого не секрет, что происходит сегодня в сирийском городе Алеппо. Город с населением в полмиллиона взят в осаду войсками правительства Сирии и Корпусом стражей исламской революции при поддержке российской авиации. Бомбардировке с воздуха подвергаются больницы, жилые кварталы, гуманитарные транспорты ООН. В городе нет электричества, перекрыты все пути доставки продовольствия, воды, лекарств. Официальный ультиматум властей Сирии гласит: блокада жителей Алеппо будет снята лишь после того, как боевики сложат оружие и покинут восточные кварталы города.
И в то самое время, как российские войска активно участвуют в штурме Алеппо, в столице России меня судят за поддержку действий этих самых войск. В моем уголовном деле можно прочитать заключение некоего эксперта Управления по защите конституционного строя ФСБ о том, что бомбардировки Сирии, которые я поддержал больше года тому назад, являются преступлением экстремистской и террористической направленности.
И в это же самое время в городе Тюмени с июня сидит в СИЗО мой коллега, блогер Алексей Кунгуров. То же самое Управление по защите конституционного строя ФСБ возбудило против него уголовное дело за пост в ЖЖ "Кого на самом деле бомбят путинские соколы", опубликованный тоже в октябре 2015 года. В отличие от меня, Кунгуров не поддерживал, а критиковал действия ВКС РФ в Сирии. И если я за свою поддержку обвиняюсь по "мягкой" 282-й статье, то Кунгурову шьют "террористическую" ч. 1 ст. 205.2 УК РФ: публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма. Хотя он ни к чему такому не призывал, а всего лишь заметил, что города Хама и Хомс, которые бомбит наша авиация, расположены в сотнях километров от позиций ИГИЛ.
Впрочем, мы здесь так долго уже обсуждаем Сирию, что пришла пора поговорить про Россию.
И мне, и моим коллегам, пришедшим сегодня освещать процесс, хочется думать, что приговор по этому делу будет вынесен именно сегодня и что аргументы из моего последнего слова будут в нем как-нибудь учтены. Но если посмотреть сюжеты, вышедшие на федеральных телеканалах Россия-24 и Россия-1 за прошедшую пару недель, то там телезрителям уже успели сообщить, в передачах от 20 и 27 сентября, что вопрос о моей виновности судом уже решен. И даже рассказали, как именно он решен. "Антон Носик признан судом виновным в экстремизме", – сообщила зрителям корреспондент России-24 Анастасия Ефимова в вечернем выпуске новостей от 27 сентября. А неделей ранее в эфире программы "Вечер с Владимиром Соловьевым" гости передачи, большие гуманисты, сошлись во мнении, что совершенно зря меня приговаривают к двум годам лишения свободы, когда можно было бы ограничиться штрафом, условным сроком, исправительными и обязательными работами.
Формально коллеги, конечно, погорячились. И я, наверное, мог бы напомнить им про 49-ю статью Конституции, где сказаны хорошие слова про презумпцию невиновности. Но если посмотреть на статистику судебного департамента Верховного Суда РФ, то их забывчивость станет понятна. В целом по России судами первой инстанции выносится не более 0,2 % оправдательных приговоров. И каждый третий из таких приговоров отменяется по апелляции обвинения. За весь 2015 год по всем статьям, входящим в 29-ю главу Уголовного кодекса ("Преступления против основ конституционного строя и безопасности государства"), вынесено не 2 промилле, а ровным счетом ноль оправдательных приговоров. На ноль, как известно, делить нельзя.
Обвинительный уклон российского правосудия – тенденция не новая, пресса пишет об этом давно. Я очень хорошо помню, как однажды президентом России стал юрист-теоретик Дмитрий Медведев, и он собрал по этому вопросу целое совещание, на котором спросил экспертов, какой процент оправдательных приговоров выносится судами. Ему ответили: 0,7 % (на дворе стояли гуманные нулевые годы). "Это не может быть правдой!" – воскликнул президент нашей великой страны.
Всякий раз, когда я задавал людям, близким к правоохранительной системе, вопрос о причине такого перекоса в судебной практике, слышал один и тот же ответ. Мне рассказывали, что у нас очень тщательно ведется предварительное следствие. Так что в суд попадают только стопроцентно доказанные обвинения.
Раньше мне трудно было проверить состоятельность этого утверждения. Зато сегодня у меня появился личный опыт, о котором стоит рассказать.
Обвинение в моем деле не предприняло ни малейшей попытки доказать, что я имел преступный умысел, как сказано в первых строках обвинительного заключения. Откуда им известно об этом умысле? Может, они представили свидетелей, с которыми я этим умыслом делился? Или перехватили какие-то мои сообщения, письма, черновики, на которых основано суждение о моем намерении подорвать основы конституционного строя России? А может, в расследовании дела участвовал опытный телепат, который залез в мою голову и прочел там преступные мысли? Я готов допустить и такое, но почему-то в двух томах моего уголовного дела нет заключения от этого ценного специалиста. Так что отмечу: субъективную сторону преступления обвинение вообще не сочло нужным доказывать. Ни в этом зале, ни на этапе предварительного следствия такой вопрос вообще не поднимался.
В статье 14 действующего УК РФ сказано, что для квалификации любого действия как уголовного преступления необходимо, чтобы оно носило характер общественно опасного деяния. В чем состоит общественная опасность поста в моем ЖЖ или моей беседы с коллегами в эфире "Эха Москвы"? На 420 листах своего уголовного дела я не нашел ни ответа на этот вопрос, ни самого вопроса. В ходе судебного следствия и прений обвинение тоже обошло его молчанием. Где те читатели и радиослушатели, в душах которых я возбудил ненависть либо вражду к национально-территориальной группе "сирийцы"? Где те "сирийцы", жизнь которых изменилась к худшему после моего поста и выступления на радио? Почему обвинение их не пригласило для дачи показаний – ни в зале суда, ни на стадии предварительного следствия? Может быть, потому, что их не существует в природе? Хочу напомнить, что бремя доказывания общественной опасности моих деяний лежит на стороне обвинения. И это бремя, как все мы видели, оказалось для нее непосильным.
Меня обвиняют в том, что я опубликовал пост экстремистской направленности. Пытаются уверить суд в том, что само размещение этого поста угрожает основам конституционного строя и безопасности Российского государства. Лично я так не думаю, но допустим, что сторона обвинения в это верит. Так почему же за целый год, прошедший со времени публикации моего поста и его перепечатки в целом ряде СМИ, ни один защитник основ конституционного строя не предложил убрать этот материал из открытого доступа? Об этом можно было попросить меня, можно было обратиться с таким требованием в администрацию Живого журнала, в Роскомнадзор, в те российские издания, где текст перепечатан. Можно было бы войти в суд с иском о признании моего поста экстремистским. Точно так же можно было потребовать от видеохостинга YouTube или от Роскомнадзора заблокировать все копии видеозаписи с "Эха Москвы", если кто-то считает, что они представляют угрозу для основ конституционного строя и безопасности РФ. Как мы знаем, ничего подобного сделано не было. Ни прокуратурой, ни Следственным комитетом, ни Департаментом по защите конституционного строя, офицеры которого еще год назад отметились в расследовании этого дела…
Думаю, я достаточно тут сказал о качестве доказательной базы, представленной обвинением. Но один эпизод просто вынужден вспомнить, раз уж заговорил про обвинительный уклон и вспомнил о презумпции невиновности. Когда уголовное дело было возбуждено и я был еще в статусе подозреваемого, следствие заказало комплексную психолого-лингвистическую экспертизу и моего поста, и моего выступления на радио. Ее делали больше месяца, в ней участвовали трое экспертов Московского исследовательского центра, в тексте их заключения больше 40 страниц. Эта экспертиза есть в моем деле, выводы ее даже оглашались здесь прокурором.
Все три эксперта МИЦ единогласно заключили, что признаки экстремизма в моих высказываниях отсутствуют начисто. Они разобрали и пост, и эфир "Эха Москвы" по пунктам, привели развернутую аргументацию, ссылались на использованную специальную литературу. Когда я ознакомился с выводами этого исследования, то был воодушевлен наглядным свидетельством беспристрастности экспертов. Но радоваться мне пришлось недолго. Следственный комитет подшил акт экспертизы к делу и пошел искать каких-нибудь других экспертов, которые на те же самые вопросы дадут другие ответы. Я до сих пор не понимаю, в свете 49-й статьи Конституции РФ, как такое вообще возможно. Следствие само выбрало экспертов Московского исследовательского центра. Само поставило им вопросы. Оплатило, надо думать, их труды. И отказалось верить акту той экспертизы, которую само же и заказало. Мне кажется, для этого нужны были какие-нибудь весомые основания, но в деле я их не нашел. Следователь не стал спорить с данными экспертизы, он их просто проигнорировал. Хотя, казалось бы, они составляли то самое неустранимое сомнение в моей виновности, о котором сказано в Конституции.
Я уже почти все сказал, что собирался, осталось две вещи: один анекдот и одна просьба. Анекдот – потому что сегодня мои соотечественники и единоверцы во всем мире поздравляют друг друга с новым еврейским годом, с новым еврейским счастьем, и куда уж тут без еврейского юмора.
Этот анекдот мне рассказали в те самые 1980-е годы, когда трое моих учителей иврита отправились по приговору валить в Мордовии лес. Итак, разговаривают два советских судьи. Один спрашивает другого:
– Коллега, вы могли бы отправить за решетку невиновного?
– Ну что вы, ни в коем случае, я осудил бы его условно.
Из анекдота прямо вытекает моя просьба. Я прошу Вас отнестись к вопросу о мере наказания со всей серьезностью. Если Вы считаете, что я своей жизнью, трудом, общественной деятельностью не заслужил на шестом десятке лет клеймо уголовника – то просто оправдайте меня. А если считаете, что заслужил – не идите на поводу у Вовы Соловьева и его гостей, требовавших каких-то символических полумер, мы же взрослые и серьезные люди, не боимся ни начальства, ни друг друга, ни Мосгорсуда. Назначьте, пожалуйста, реальный срок, пусть и у Катерины Сергеевны сегодня будет праздник, не только у евреев.