Вход на балкон Дома Советов, где находились и. о. президента, председатель Верховного Совета и иже с ними, сторожил с автоматом мой знакомый – здоровяк-сибиряк, лидер русских националистов Тюмени Александр Репетов. Мы поздоровались и он пропустил меня к стоявшим вокруг микрофонам. Нет, оказывается, убеждаюсь я через пару минут, телефоны Руцкого и Хасбулатова безмолвствуют.
Отречение высокопоставленных чиновников от поправшего Конституцию Ельцина не состоялось. И Руцкой бросает клич в толпу: всем в Останкино – возьмем телерадиоцентр и укокошим пакостный ельцинский режим в эфире перед всем народом.
Толпа восторженно загудела: да, да, да! Она, толпа, воодушевленная проломом ею страшных преград из отборных милиционеров на Крымском мосту и Смоленской площади, жаждала действия и готова была ринуться в любом направлении. Руцкой указал на телерадиоцентр в Останкино. Ну, и его взятием довольствуемся.
Меня, частичку победоносной толпы, клич Руцкого нисколько не смутил: всем велено в Останкино – и я туда же.
На выходе из двадцатого подъезда Дома Советов меня остановил с раздраженным лицом Сергей Потёмкин:
– Николай, кто может отменить эту идиотскую установку Руцкого?
– Какую именно?
– На поход к телецентру. Нельзя прорву бунтовщиков уводить из центра Москвы на окраину – в Останкино. Нельзя.
– А что надо делать?
– Надо перекрыть троллейбусами и автобусами все подъезды к правительственным учреждениям и взять их под наш контроль. Прежде всего – Министерство обороны.
Потёмкин расстегнул свою коричневую куртку, под которой висел автомат:
– Погляди, я разжился оружием. Мои друзья – нет. А если в Доме Советов нам выдадут два десятка стволов, то в родном Министерстве обороны мы снимем охрану и проведем туда родного человека – десантника Ачалова. Его ведь Руцкой назначил министром обороны?
– Да.
– Ачалов – боевой генерал с авторитетом в войсках. Займет он кабинет министра – к вечеру в Москве высадятся десантные дивизии. Не будет их, не поставят они раком перед парламентом всех чиновников – Ельцин вызовет штурмовую авиацию и разнесет Дом Советов. Шкурой вояки чую бомбежку. Нам не телецентр нужен, а Министерство обороны. Иди и скажи это депутатам.
Я положил руку на плечо Потёмкину:
– Извини, я – спец по складыванию слов, а не по военным действиям. И мне, бумагомарателю, нелепо лезть с поучениями к политикам. И от тебя, матерого вояки, твои доводы уже никто не воспримет. Решение принято и исполняется: видишь – народ заводит брошенные омоновцами автобусы и грузовики.
Поход на телерадиоцентр поручили возглавить генералу Макашову. Он с двумя десятками вооруженных автоматами бойцов в камуфляже сел в первый отправлявшийся в Останкино автобус. Я успел заскочить во второй. На остальном омоновском транспорте разместились еще сотни три людей. Тысячи, дабы попасть к телерадиоцентру, двинулись к метро.
Автоколонна от Дома Советов катила по пустым улицам Москвы под красными и черно-золотисто-белыми имперскими флагами. Прохожие на тротуарах дружески ей салютовали поднятыми вверх кулаками. Никаких стражей порядка ни с дубинками, ни жезлами автоинспекции нигде не было видно.
На проспекте Мира, неподалеку от поворота к телерадиоцентру, стояли несколько бронетранспортеров. Солдаты на их крышах приветствовали автоколонну с не меньшим дружелюбием, чем прохожие. Овладеть телерадиоцентром и заявить всей стране "Ельцину – капут!" – теперь раз плюнуть. Так, скорее всего, не только я думал, но и все посланные от Дома Советов.
Автобус с генералом Макашовым и его вооруженным отрядом затормозил напротив входа в здание администрации и студий телерадиоцентра. Генерал медленно поднялся по ступенькам крыльца к стеклянным дверям. За ним – отряд с опущенными вниз стволами автоматов. А за стеклами – ой-ей-ей – я углядел взвод бойцов в спецназовской снаряжении с автоматами, нацеленными на Макашова. Ему командир взвода пройти в здание не позволил. Но пообещал согласовать его встречу с руководством телерадиоцентра.
Народ, выгружавшийся с автобусов и грузовиков, оккупировал ступеньки у стеклянных дверей. За Макашовым с автоматчиками, не намеренными стрелять, – уйма безоружных людей, перед ним – взвод спецназа, стрелять готовый. Приказ на прорыв через двери генерал не отдал.
К телерадиоцентру стали прибывать те, кто отправился от Дома Советов на метро. Скопище народа за Макашовым всё росло и росло, а на встречу с начальниками телерадио его, похоже, и не думали допускать.
Начало темнеть, и в толпе вдруг раздались речи: раз вход в администрацию и телестудии телерадиоцентра прегражден стрелками с автоматами, надо ворваться в неохраняемый центр технической трансляции напротив и оттуда выйти в эфир – к стране и миру.
Сама по себе, без томившегося в ожидании переговоров с начальниками телевидения генерала Макашова, толпа с грузовиком впереди переместилась к техцентру. Грузовик врезался в его двери, у кого-то из толпы взорвалась шумовая граната и сразу – раскаты автоматных очередей. Шквал пуль ударил по толпе возле техцентра с высокого этажа противоположного здания. Жуть сотворилась: громыхание выстрелов, вопли, стоны, давка.
Меня кто-то толкнул, я на кого-то налетел, все вокруг побежали к скверу, огонь свинца валил десятки людей. После бега в толкотне я спрятался от свиста пуль за деревом. Упавших перед техцентром автоматчики не добивали. Палили они по рассеявшимся в сквере.
Через полчаса беспрерывной стрельбы заревели сирены машин "Скорой помощи". Бесстрашные врачи и санитары под пулями у них над головами подбирали у техцентра на носилки убитых и раненых.
"Скорые" убыли, и на улице у телерадиоцентра зарокотали бронетранспортеры. Возможно, те, что приветствовали ведомую Макашовым автоколонну на проспекте Мира. Они прибыли подавить огонь спецназовцев-убийц? Вовсе нет. Пулеметы бронетранспортеров жахнули по скверу, где укрывалась спасшаяся от автоматных очередей толпа. Никаких шансов на взятие телерадиоцентра у посланцев парламента не осталось.
Метро в Москве работало как обычно. Я вынырнул со станции "Баррикадная" около полуночи. Путь к Дому Советов был свободен. Ни единого милиционера поблизости. Блокаду дворца парламента не восстановили. Но окна его были темны. Опять отключили электричество. Мирного завершения схватки окружения Ельцина и депутатов явно не предвиделось.
Площадь перед Домом Советов была полупуста. Из огромной толпы, уведенной отсюда к телерадиоцентру, обратно вернулась ее ничтожно малая часть. Большинство отправилось по домам: кого-то завтра утром ждала работа, кого-то ужас стрельбы в Останкино погнал в безопасные свои квартиры.
Я подошел к группе людей под темными окнами парламентского дворца. Она слушала новости из радиоприемника: Ельцин объявил в Москве военное положение – народное восстание в столице он расценил как вопиющие беспорядки, с коими необходимо покончить. Каким образом – не было сказано.
Известие о введении военного положения разнеслось по всей площади. Но она не опустела. То же известие, наверняка, довели до сведения засевших в Доме Советов казаков, отставных офицеров и парней из Русского национального единства. Но они не складывали оружие и не уносили ноги: не довелось отбиваться при осадном положении, будем – при военном.
На задворках площади – рядом с палатками невооруженных защитников парламента – горели костры. У крайнего из них со стороны Горбатого моста я узрел знакомые лица – поэта Лещенко и коммерсанта Потёмкина. Они сидели на бревнышках еще с тремя какими-то мужиками. По кругу их компании ходил раздвижной пластмассовый стаканчик. Обернувшись на мои шаги, Потёмкин показал мне на свободное место напротив:
– Давай к нам. Мы не бражничаем – поминаем товарищей. Ты из Останкино?
– Да.
– Сколько там наших полегло?
– Машин "Скорой помощи" видел десятки, значит – убитых и раненых больше сотни.
Я опустился на край бревнышка. Потёмкин вынул из пакета у его ног вторую бутылку водки, отвинтил крышку, наполнил стаканчик и протянул мне:
– Выпей за убиенных, с которыми мы могли победить. "Наши павшие нас не оставят в беде, наши мертвые, как часовые…" Если поэт Высоцкий прав, то мы милостью сегодня вознесенных на небеса – завтра выживем.
Опустошенный стаканчик я передал Потёмкину. Он влил в него водки. Стаканчик опять пошел по кругу. Лещенко, член Союза писателей СССР и бомж Российской Федерации, возвратив Потёмкину опорожненную посудинку, потряс перед ним железной трубой:
– Думаешь, Серега, в рукопашную нам идти вот-вот – этой ночью?
– Рукопашных, Володя, – Потемкин отвел трубу Лещенко влево, – здесь вообще не будет. Именно поэтому я распустил по домам моих друзей-десантников. На рассвете над Домом Советов закурлычат самолеты-штурмовики с вертолетами и начнут крушить этаж за этажом. Крушить до тех пор, пока все оттуда не выйдут с поднятыми вверх руками. Этот ход при военном положении – самый надежный. И именно его Ельцин предпочтет. Вот увидишь. Ельцин не так глуп, как Руцкой, который победоносную толпу угнал из центра столицы на окраину и подставил под пули…
У Лещенко отвисла губа. Он дернул Потёмкина за лацкан его коричневой куртки:
– Серега, чо чушь накаркиваешь? Если ты предвидишь разгром, то почему тут остаешься?
– Дорогой поэт, тебе штатскому, трудно понять меня, военного. – Потемкин приподнял полу куртки и показал Лещенко блеснувший в свете костра металл. – На моем правом плече – автомат Калашникова укороченный. Он мне не даден. Я сам захватил его в бою. А расстаться с ним просто так не могу. Если я, офицер, брошу оружие до исхода боя, мне всю жизнь будет стыдно.
В пакете у ног Потёмкина была еще одна не приконченная бутылка. После третьего стаканчика водки на голодный желудок меня сморило. Глаза слипались и я, сказав Потемкину и Лещенко: "До встречи на рассвете", – двинулся через площадь к двадцатому подъезду Дома Советов.
С момента выхода антиконституционного указа Ельцина и до блокады парламента я шесть ночей коротал здесь. Удавалось мне и поспать – в кабинете на шестом этаже, который оставили подчинившиеся ельцинскому указу депутаты-демократы. В сей кабинет от костра я и направился.
В холле двадцатого подъезда ходили, стояли, сидели вооруженные бойцы. Они же с автоматами – на постах на лестничных площадках. Защитники парламента ожидали штурм и готовились его отражать.
Кабинет депутатской фракции "Смена"-"Новая политика" на шестом этаже был никем не занят. Я составил в ряд четыре мягких стула: вот тебе – кровать, вот – подушка из подшивки газет. Пора чуть-чуть бай-бай.
Разбудили меня какие-то хлопки. Уже светало. Я вскочил и выглянул в окно. Мимо подъездов парламентского дворца со стороны мэрии бежал мужик в камуфляже и палил в воздух из пистолета: тревога! Минута – и на площадь ворвался бронетранспортер. Он сходу открыл огонь из пулемета по людям у костров и палаток. Потом остановился, и его пулемет прицельно бил и бил по рассыпающимся живым мишеням. Одни мишени валились и замирали, другие – упав, ползли прочь в направлении стадиона "Красная Пресня".
Забрызгав площадь кровью, бронетранспортер развернулся. Обратно поехал. Дернулся. Заглох его двигатель, мне показалось. А из-за изорванной пулями палатки поднялась коричневая кожаная куртка с автоматом в правой руке – Сергей Потемкин. Он бегом рванул к костру, где лежали три тела. Всех ощупал и одно тело с признаками жизни, видимо, взвалил себе на плечи и понес к Дому Советов. За Потёмкиным к лежащим у костров стали подходить остальные спасшиеся от пуль.
Потёмкин с раненым был уже в метрах двадцати от двадцатого подъезда. Оттуда им навстречу вышли вооруженные охранники Дома Советов, и тут бронетранспортер тронулся – но не вперед к мэрии, а налево по кругу и его пулемет полыхнул по Потёмкину и раненому на его спине. Они рухнули. Стрельбу по вновь замелькавшим у костров людям бронетранспортер не возобновил – довершил разворот на 360 градусов и убрался с площади.
Я, надев плащ, рванул с шестого этажа вниз – к холлу двадцатого подъезда. Узнать – что там творится и жив ли Потёмкин. Но на лестничной площадке этажа третьего мне путь преградил пост автоматчиков со значками Союза офицеров:
– Куда прешь? Катавасия началась. Всем без оружия забиться в нору – в зал Совета национальностей.
Меня понесло вверх – к переходу в коридор противоположной стороны Дома Советов. Понесло выяснить: что происходит у его парадного входа – на набережной Москвы-реки?
Так у хилой баррикады – с полсотни людей. Поэт Лещенко с железной трубой в руке – в их числе. С Нового Арбата мчат три бронетранспортера. Они разметают баррикаду, выезжают на набережную и становятся мордами вперед к дворцу парламента.
К бронетранспортерам стекаются разбежавшиеся от баррикады. Они, мелькнуло в моей голове, сейчас завяжут диалог с экипажами боевых машин. Ан, нет. Бронетранспортеры заговорили пулеметами – открыли пальбу по Дому Советов. Огонь велся не на поражение кого-то, а по всем окнам подряд. Бах-бах-бах, ту-ту-ту: пулеметы бронетранспортеров изничтожали и изничтожали зачем-то стекла напротив них.
Потом на набережной Москвы-реки появились танки. Гул их пушек перекрыл стрекотание пулеметов БТРов. Пушки танков лупили не по конкретным целям – они просто снарядами корежили стены Дома Советов.
Ошибся малость в прогнозе мой друг Серега Потёмкин, себе я заметил: не бомбами и ракетами авиации решил Ельцин сносить этажи парламентского дворца.
Пальба из танковых пушек не утихала. Штурмующих же дворец подразделений не появлялось. Прав, оказывается, был Потёмкин, признал я: пусть и не с воздуха, а с земли шквалом металла заставит Ельцин всех выйти из Дома Советов с поднятыми вверх руками.
От очередного разрыва снаряда из танков на мой плащ посыпались крошки штукатурки с потолка. Испуг меня не хватил. Но шастать по расстреливаемым этажам не имело смысла, и я потопал в нору – самое безопасное помещение парламентского дворца – в зал заседаний Совета национальностей, отделенный от улицы двумя стенами. Там находились депутаты, журналисты и их все дни блокады обслуживавшие поварихи с буфетчицами. Вдоль входа в зал ходил вперед-назад бледный, как мел, председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов – с трубкой во рту и тремя телохранителями.
Паники в зале не было. Но слышались разговоры: сюда ворвется под пальбу из танков пьяный ОМОН и всех перебьет.
Я сел в свободное в зале кресло рядом с корреспонденткой "Советской России" Надей Гарифуллиной и неожиданно уснул. Стены дворца все содрогались и содрогались от танковых снарядов, а я всё спал и спал.
Канонада под вечер еще гремела. Мне, отменно выспавшемуся, внутренний голос вдруг повелел побрести к парадному входу в Дом Советов – к сотне охранявших его автоматчиков. В сей момент в двери парадного подъезда ступил худощавый гражданин – в пиджаке, в рубашке без галстука и с поднятыми вверх руками.
– Руки-то опусти, – ему приказал дюжий командир автоматчиков. – Мы по безоружным не стреляем.
Гражданин в пиджаке представлял самых грозных носителей военной формы – бойцов лучшего в мире спецназа – группы "Альфа". Его повели наверх – на переговоры к Руцкому, видимо. Когда я вернулся обратно в зал Совета национальностей, там объявили: достигнута договоренность – ни нападать, ни обороняться. Защитники парламента добровольно расстаются с оружием, группа "Альфа" без боя входит в Дом Советов, забирает в полон Руцкого, Хасбулатова, Ачалова, Макашова, а остальных выпроваживает на любую из четырех сторон света.
Они, бойцы "Альфы", как на подбор рослые, в шлемах, похожих на скафандры космонавтов, паники в зале Совета национальностей своими автоматами не посеяли. Их распоряжению – выйти по одному в коридор – все спокойно подчинились. У дверей из коридора в холл два бойца у каждого выходящего изымали документ, удостоверяющий личность, и кого-то направляли к парадному подъезду, кого-то – к подъездам служебным.
Я сдал не паспорт, а корочки журналиста. Мне указали на лестницу, которая вела к двадцатому служебному подъезду. По его вестибюлю плыл пороховой дым. На полу – битое стекло. Под стекляшками там и тут темнела кровь.
Дым пороховой на улице был гуще, чем в вестибюле. Гремели и пушки танков, и пулеметы. Парламент сдался Кремлю. Но стрельба велась. Для чего? Для нагнетания страха в Москве и стране?
Шагая от Дома Советов до станции метро "Баррикадная", я не подозревал, что пальба из танковых орудий транслируется по телевидению. Но именно тогда при вдыхании порохового дыма на Красной Пресне у меня зародилась мысль: статья, которую я напишу о событиях 3–4 октября 1993-го будет называться – "Расстрел напоказ".
Утром 5 октября домашний телефон главного редактора нашей газеты "День" Александра Проханова не отозвался. К полудню того дня я, как и положено добропорядочному газетчику, отправился в редакцию. На Цветной бульвар – в здание Издательства писателей, где мы снимали кабинеты. Прихожу. Здороваюсь с вахтером и слышу от него: сотрудников "Дня" пущать не велено. Кем не велено? Директором издательства Анатолием Головчанским.
Звоню ему с вахты. Он разрешает мне подняться в его кабинет, и увидав меня, спрашивает:
– Ты в своем уме?
– Пока не рехнулся.
– Ну а с какой бредовой ноги тебя сюда занесло? Ты соучредитель "Дня" – так? Так. А на всех его соучредителей Министерство печати направило представление – арестовать вас за подстрекательство к бунту против президента Ельцина. В кабинетах вашей редакции проведен обыск и их опечатали. Все вами купленные компьютеры-принтеры изъяты.
Головчанский посоветовал мне убираться прочь из Москвы. Я совет не принял – не верилось почему-то в возможный арест. И двинул в редакцию газеты "Правда". Ее выпуск также запретили, но редакцию не разгромили. Вместе с товарищем моим, обозревателем "Правды" Александром Головенко, я установил телефоны чрезвычайного военного коменданта Москвы, управления делами столичной мэрии, Генеральной прокуратуры. Звонил по этим телефонам и вопрошал:
– Кто распорядился незаконно опечатать кабинеты редакции "Дня", конфисковать его технику и заморозить счет в банке?
Выяснилось – вице-премьер правительства Российской Федерации и министр печати Владимир Шумейко. Генеральная прокуратура отклонила его представление об аресте главного редактора "Дня" и его соучредителей, но закрыла глаза на предпринятые им меры по административному удушению нашей газеты.
Уже собравшись уходить из кабинета Саши Головенко, я вдруг вспомнил, что в моем нагрудном кармане – визитка Сергея Потёмкина. Набрал напечатанный на ней номер:
– Алло, могу я перемолвиться с Сергеем Григорьевичем?
Мне ответил милый дамский голос:
– Вы кто и по какому делу?
– Я товарищ Сергея – журналист Николай Анисин.
– Можете оставить номер вашего телефона?
Я продиктовал цифры телефона Головенко. Через десять минут – звонок:
– Николай? Это – Дмитрий. Я служил с Потёмкиным, работаю в его фирме и разговаривал с ним сейчас. Он интересовался, как выбрались вы из Дома Советов?
– И без синяков, и даже без царапин. А что с Сергеем?