– Поплыли дальше. Тупые клерки в банке даже разговаривать об отсрочке кредита не захотели. Я прорвался к вице-президенту финансово-промышленной корпорации, которому подчиняется мой банк. К Семену Моисеевичу. Прорвался с бухгалтерскими отчетами и договорами на экспорт конденсата: мы способны вернуть все деньги при продлении срока кредита – всего на полгода. От нашего же банкротства банк не выиграет, а лишь геморрой наживет. Семен Моисеевич разумность мной сказанного усек: вопрос о продлении подлежит обсуждению – но после того, как вы побываете у моего коллеги Евгения Петровича – тоже вице-президента, куратора управления общественных связей.
На фига меня послали к начальнику, который с политиками и прессой должен контактировать, я не сообразил. Но куда деваться? Пошел к нему. Евгений Петрович мне сообщает: наша служба безопасности установила, что вы – сын бывшего заместителя министра СССР, и нас очень интересует – нет ли у вас знакомых из кругов высшей партийно-правительственной номенклатуры Советского Союза.
В моей голове мелькнуло: не дурдом ли тут? Допытываться у меня, офицера боевых частей, знакомых из московского света времен моей армейской службы – глупость несусветная. И тут я, идиот, вспомнил: по твоей, Николай, просьбе я не так давно помогал снять офис Вере – внучке члена Политбюро ЦК КПСС. И язык мой – враг мой промямлил: есть.
Евгений Петрович спросил: могу ли я организовать ему встречу с Верой. Я ответил: попробую.
Их встреча состоялась. А потом Евгений Петрович пригласил меня сюда – вот в этот китайский ресторан, вот в этот кабинет и, дословно помню, сказал: "Благодаря вам, Сергей Григорьевич, нам выпала редкая удача. Вера – тот человек, который нам нужен. Но нуждаемся мы и в услугах еще одного человека – вашего друга журналиста Анисина. Согласится он за вознаграждение исполнить наши пожелания, срок вашего кредита будет продлен немедленно, не согласится – увы!"
Потёмкин выпалил очередь мата:
– Во всем виноват я сам. Не ляпнул бы про Веру – договорился бы с Семеном Моисеевичем. А теперь быть или не быть моим предприятиям – зависит от тебя.
– А что Евгению Петровичу от меня надобно?
– Не имею понятия. И потому переживаю. У финансово-промышленной группы, где Евгений Петрович – вице-президент, – крутая бандитская крыша. Раскроет он перед тобой карты, а ты откажешься иметь с ним дело – и неизвестно, чем всё кончится. Хорошо, если только пальцы на руках тебе поломают.
В моих предприятиях – труд отца, на котором он надорвал сердце. Мои предприятия – это вполне приличная зарплата тысячам русских мужиков. Мои предприятия – это поставки дешевых металлоизделий нашим автомобильным и авиационным заводам. Я не хочу терять мои предприятия. Но не хочу и склонять тебя с риском выручать меня. Решай сам: идти или нет на переговоры с Евгением Петровичем? За отказ обиды не будет…
– Поэзия, – установил Маяковский – это езда в незнаемое. Я не пишу стихов, но вот езда в незнаемое мне не противна. Когда Евгению Петровичу угодно со мной увидеться?
– Сегодня и здесь. Он плохо переносит пробки на выезде из Москвы и в середине недели ночует не на даче, а в квартире неподалеку от китайского ресторана. После 21.00 он может по пути из офиса домой завернуть к нам.
Потёмкин вынул из кармана телефон:
– Алло, Евгений Петрович. Мы вас ждем. Через сколько приедете? Понятно.
Красотка-официантка принесла нам с Потёмкиным запеченную утку по-пекински. Расправились мы с ней вовремя.
Глава 4. В тени Жданова
Дверь распахнулась, и в кабинет ресторана ступила скала – весь из мускулов, ёжиком постриженный молодец. С поклоном головы на толстой шее он изрёк:
– Извиняюсь. Встречу ждете?
Друг мой Серега откликнулся неспешно:
– Разумеется, уважаемый.
Молодец исчез, затворив за собой дверь.
– Это, – доложил мне Серега, – охранник того самого вице-президента корпорации, от которого зависит судьба трех моих предприятий.
Снова дверь открылась минут через пять. В кабинет вошел седоватый сухопарый муж в очёчках. За ним – умненького вида молодой человек с папками. Серегу вынесло из-за стола к ним навстречу. Он пожал руку тому и другому и тут же оборотил взор сухопарого на меня:
– Познакомьтесь, Евгений Петрович, вот – старинный мой товарищ, Николай Михайлович Анисин, заместитель главного редактора газеты "Завтра". Мы теплую встречу уже малость обмыли и с удовольствием приглашаем вас в нашу кампанию.
Сухопарый молча протянул мне узкую ладонь через стол и сел напротив рядом с Серегой. Молодой его спутник положил перед ним две папки и из кабинета удалился, пропустив в двери официантку с подносом. Она поставила Евгению Петровичу чашку чая с лимоном и наполнила его стопку из графинчика чем-то вроде виски.
У нас в стопках была водка. Оставшись втроем, мы опорожнили налитое за сказанное Серегой – за здравие присутствующих – и Евгений Петрович, прихлебывая чай и не глядя на меня, заговорил со мной:
– Дело у нас к вам, Николай Михайлович, непростое. Мне им лично приходится заниматься и, хотя сбор информации по делу ведут мои помощники – главного из них вы только что видели, – я счел нужным сам с вами объясниться, ибо вижу проблему во всей полноте.
Манерой разговора Евгений Петрович напоминал степенного чиновника. Лицом же походил на занудно-одержимого ученого, для которого даже мнимый научный успех – превыше всех обывательских услад.
Опустив на стол чашку с чаем, Евгений Петрович раскрыл лежавшую чуть слева от него папку:
– В чем суть дела? Внимания нашей корпорации заслуживает ныне здравствующий гражданин 1915 года рождения. Он доблестно сражался с немецкими фашистами, получил на фронтах четыре боевых ордена и три медали, дослужился до командира полка и после войны был направлен из Германии на учебу в Москву. В военную Академию. Вот его снимок той поры. Посмотрите.
Евгений Петрович протянул мне верхний в первой его первой папке лист. На нем – ксерокопия втрое увеличенной фотографии из личного дела. На фото красовался высоколобый подполковник с добродушным взглядом.
– Фамилия этого офицера, – Евгений Петрович забрал у меня лист с ксерокопией, – Щадов, имя-отчество – Тихон Лукич. Так вот, как-то вечером в феврале-марте 1947-го у Малого театра к подполковнику Щадову подошел майор-летчик. Указал ему на автомобиль ЗИС-110, на котором тогда ездили самые высокие чины. И изрек:
– Вас просят туда пройти.
Подполковник подчинился. Майор подвел его к лимузину, велел занять заднее сиденье, а сам сел за руль. А рядом с ним впереди находился генерал-лейтенант, который, не поворачивая головы к Щадову, стал его допрашивать:
– Какую должность в действующей армии вы занимали зимой 1943 года?
– Командир разведроты.
– Вам приказывали тогда срочно прорываться со своей ротой через линию фронта?
– Так точно.
– С какой боевой задачей?
– Не допустить пленения советского летчика-истребителя, самолет которого был поврежден огнем и приземлился на занятом немцами плацдарме.
– Вы справились с задачей?
– Так точно.
– Ее выполнение вам тяжело далось?
– Линию фронта мы миновали почти без потерь, а на плацдарме бой с немецкой группой захвата самолета был трудным.
– Вы видели летчика, которого спасли от плена?
– Никак нет. Я был ранен и, когда его подобрали наши, потерял сознание.
– Так вы не знаете, кто этот летчик?
– Никак нет.
– Ну зато теперь, мой дорогой, – генерал-лейтенант обернулся к подполковнику, – узнаешь. Там был я. Я видел тебя раненым и запомнил навсегда. Поэтому мы сейчас выйдем из машины, обнимемся, а потом ни в какой театр не пойдем, а поедем пить спирт – за тебя и мое спасение.
– Пересказанный мной диалог, – Евгений Петрович взял из папки второй лист бумаги, – записан здесь. Записан нами со слов дружка и одновременно водителя Василия Иосифовича Сталина – некоего Олега Степановича. Он оказался памятливым стариком и не забыл обстоятельств ни первой Василия Сталина с Тихоном Щадовым встречи, ни последующих. Для нас – рука Евгения Петровича потянулась к очередному листу в папке – особенно ценно следующее воспоминание деда Олега:
– 9 мая 1947 года Василий Сталин, я и Тихон Щадов попали на праздничный прием, где присутствовал Андрей Александрович Жданов – второй человек в партии и государстве. Василий по просьбе Тихона подвел нас к нему – вот, мол, мои боевые друзья, такие-то и такие-то по именам и фамилиям. И тут между Тихоном и Андреем Александровичем случился разговор:
Щадов: Разрешите, товарищ Жданов, сказать очень личное?
Жданов: По случаю праздника не имею права не разрешить.
Щадов: Когда в 1944-м вы и другие руководители Питера вернули исконные названия 44 улицам и площадям моего родного города, когда я узнал, что, Дворцовая площадь уже не Площадь Рошаля, что, как и прежде, есть Невский проспект, а не Проспект имени Урицкого, мне стало легче воевать. Пусть я погибну, но моя война с немцами не закончится триумфом товарищей рошалей и урицких. Примите, пожалуйста, благодарность русского офицера…
Жданов: Погоди-ка, погоди, подполковник, как, говоришь, твоя фамилия?
Щадов: Щадов.
Жданов: А к такому старорежимному литератору, как Прокоп Щадов, ты никакого отношения не имеешь?
Щадов: Никакого, товарищ Жданов. Никакого, если не считать, что Прокоп Кондратьевич Щадов – мой родной дед.
Жданов: Да, братец, корни в твоих умонастроениях проглядывают. Но, надеюсь, книг-то дедовых, запрещенных после 1917-го, ты не читал?
Щадов: Так точно. Не читал, товарищ Жданов. Я их все основательно дома изучал – и когда был старшеклассником, и когда учился в Московском университете. Я ведь до войны стал, как и дед в свое время, дипломированным историком.
Евгений Петрович положил на стол второй взятый им из папки лист с записью беседы поверх первого – с ксерокопией фото, и наконец-то, взглянул на меня.
– С сочинениями деда упомянутого подполковника – Прокопа Щадова вам не приходилось знакомиться?
– Я читал пару переизданных недавно его книг.
– А у нас – тихо сложил ладоши Евгений Петрович, – есть изготовленная по нашему заказу рукопись с изложением содержания практически всех творений Прокопа Кондратьевича Щадова. Он происходил из семьи южнорусских купцов, которым, надо полагать, приходилось сталкиваться с жесткой конкуренцией еврейских торговцев. Поэтому не удивительно, что в Петербургском университете времен царя Александра студент Прокоп Щадов проявляет интерес к еврейскому вопросу и начинает изучать иврит и идиш. Первые его работы – чистая гебраистика – анализ памятников древнееврейской письменности. Но со временем все написанное им, как вы, наверное, сами могли убедиться, пронизывает лозунг: "Шерше де Жюир!" – "Ищите Жида!" Наблюдается падение нравов в обществе – "Ищите Жида!" Свершаются загадочные и запутанные злодеяния – "Ищите Жида!" Происходят финансово-экономические потрясения – "Ищите Жида!"
До 1917 года Прокоп Щадов не дожил. А его сын Лука встретил Октябрьскую революцию офицером Генштаба армии царя Николая II. Ему, казалось бы, предстояло ответить за книги отца перед комиссарами-евреями. Но они не только не поставили его к стенке рядом с теми, кого считали черносотенцами, но и доверили ему довольно видный пост в штабе Красной Армии. Почему?
Лука Прокопьевич написал и издал к 10-летнему юбилею Великого Октября небольшую книженцию о своей военной службе до и после революции. В ней он, между прочим, упоминает о дружеских отношениях в царские времена с неким унтером Соломоном. Мы навели о нем справки и оказалось, что сей Соломон был крупным иудейским религиозным лидером, авторитетным не только для евреев-сионистов, но и для евреев-коммунистов. И те, и другие на Талмуде ведь воспитывались. Дружба с Соломоном, вероятно, и явилась для Луки Щадова своего рода щитом от мести за инсинуации отца в адрес евреев.
В отличие от Прокопа Кондратьевича, Лука Прокопьевич, по всей видимости, на самом деле лично, внутренне не принимал и даже отрицал лозунг "Ищите Жида!" Но, тем не менее, книги отца, переезжая из Питера в Москву, он из своей библиотеки не выбросил. В результате наш герой, Тихон Лукич Щадов получил возможность их изучать, и это обстоятельство перевернуло всю его послевоенную карьеру. Да и всю жизнь после Великой Отечественной.
Изъяв из папки сразу несколько скрепленных вместе листов с текстом, Евгений Петрович снова одарил меня своим лишенным всяких эмоций взглядом:
– Когда Тихон Щадов доложил Жданову, что он – дипломированный историк, Василий Сталин подхватил под локоть своего дружка Олега и увел его знакомить с популярным артистом Андреевым. Короче говоря, наш источник информации в лице Олега Степановича при продолжении разговора Жданова со Щадовым не присутствовал. Но ему известна обращенная тогда к Тихону фраза Жданова:
– Коль ты, подполковник, шибко сведущ в прошлом еврейства, скажи – а в настоящем, сейчас после того, как народы СССР спасли евреев от Гитлера, еврейская проблема у нас в стране может быть успешно разрешена и постепенно сойти на нет?
Ответа Тихона Щадова на этот поставленный Ждановым вопрос, подчеркиваю, Олег Степанович не слышал. Но он прекрасно был осведомлен – какую точку зрения на еврейский вопрос в России – СССР имел Тихон Щадов – и изложил нам ее. Из того обилия слов, что он наговорил в диктофон, мы выбрали ряд наиболее существенных тезисов. Вот, взгляните.
Евгений Петрович вручил мне листы, на первом из которых был заголовок "РАЗМЫШЛИЗМЫ ЩАДОВА НА ТЕМУ ЕВРЕЕВ". А за сим следовало:
– Дворянство как правящий класс России к 1917 году превратилось в навоз. Ни воли истребить заразу смуты, ни мозгов искоренить реальные причины недовольства народа. Русские буржуа в политике – копия дворян.
Вывод: на свалку истории тех и других списала их же политическая импотенция.
– Рабочий класс Российской империи был жалок по числу, не объединен в профсоюзы и как самостоятельная сила в борьбе за власть несерьезен. Великая же масса крестьянства по природе своей способна быть лишь ведомой в политике.
Вывод: на смену дворянско-буржуазной власти в России чисто рабоче-крестьянская власть придти не могла.
– Шанс править страной по мандату от рабочих и крестьян имели три партии разночинных интеллигентов: кадеты, эсеры и большевики. Русский трудовой люд сомневался – кому из них отдать предпочтение. Евреи же, сплоченные жесткой племенной дисциплиной, в значительнейшей их части с лета 1917-го заняли сторону большевиков. Наплыв в их партию тьмы нахальных еврейских агитаторов-горлопанов и безжалостных главарей-палачей позволил большевикам и захватить власть, и сохранить ее в ходе Гражданской войны.
Вывод: рабочие и крестьяне России пошли за той партией интеллигентов, на которую поставил Синедрион – тайные вожди 6-миллионной еврейской общины.
– Они – везде на ключевых ролях. Они – в ЦК партии и в правительстве. Они возглавляют губернии, города и уезды. Они управляют всей финансово-хозяйственной деятельностью страны. Они вершат правосудие. Они представляют Россию – СССР за рубежом. Они делают погоду в культуре, образовании и пропаганде.
Вывод: с Октябрьской революции 1917-го субъектом власти в нашей стране стала нация. Нация евреев.
– Верхушка еврейской власти заняла особняки и дачи дворянской знати, она отдыхала на лучших российских курортах и лечилась в Европе, она пристраивала родственников и соплеменников на самые хлебные должности, она обеспечивала беспрепятственное поступление их детей в вузы. То есть она могла жить в России себе в удовольствие. Но, тем не менее, через Коминтерн, Профинтерн и Минвнешторг уводила из страны за границу миллионы валюты и сплавляла туда в огромных количествах драгоценности и антиквариат.
Вывод: вознесенные на высокие посты евреи смотрели на Россию – СССР не как на Новую Иудею, не как на свою собственную страну, а как на захваченный в бою город, который не грех пограбить.
– Товарищ Карл Маркс, сам еврей – внук раввина, говорил: "Ревнивый Бог Израиля – деньги". Это – правда, но не вся правда.
Деньги – теневая власть. Чин – физически осязаемая власть. Слава – моральная власть. Бог сынов Израиля триедин. И евреи, ставшие к рулю Советского государства, принялись не только негласно соревноваться – кто больше валюты и добра умыкнет за границу, но публично начали яростно выяснять меж собой: кому быть всех главней и знаменитей в России – СССР?
Вывод: драчки за первенство между еврейскими руководителями в разоренной двумя войнами стране неминуемо бы привели к новой смуте в ней, если бы товарищ Сталин политическим мастерством своим не обеспечил их съедение друг другом в сжатые сроки.
– В детстве и юности товарищ Сталин был грузином. Но волею судьбы перевоплотился. Она, судьба, погрузила его в раствор русскости. Сталин, крестьянин Тифлисской губернии по паспорту, из года в год, из десятилетия в десятилетие скрывался в разных городах на подпольных квартирах у русских мещан. Он организовывал забастовки и демонстрации русских рабочих. Он в арестантских вагонах долгие дни и ночи проводил с русскими грешниками и праведниками всех сословий по дороге в семь его ссылок в далекое захолустье. Он рисковал жизнью и одерживал победы на фронтах Гражданской войны вместе с одетыми в шинели русскими крестьянами. В отличие от Ленина, Троцкого, Зиновьева, Каменева и Бухарина, которые бунтовали против царизма за границей, Сталин знал жизнь простых русских людей, впитал их думы и чаяния.
Вывод: среди первых лиц послереволюционной России Сталин являлся единственным русским по духу политиком.
– С 1917-го страной управлял Совет народных комиссаров. Управлял так, как хотело Политбюро ЦК ВКП(б). Партия направляла и контролировала работу всех органов Советской власти: от Совнаркома до сельсоветов. Деятельностью партии руководил секретариат – чисто техническая структура. Политбюро принимало решение, секретари ЦК с их аппаратом доводили его до сведения всей партии и обеспечивали исполнение. Никакими властными полномочиями секретариат ЦК не обладал. И когда в 1922-м учредили пост Генерального секретаря – главы секретариата – и назначили им члена Политбюро Сталина, то это означало лишь намерение высших чинов партии повысить статус технической структуры и, соответственно, эффективность исполнения директив Политбюро. Сталин, став Генсеком, ничего, как политик, не терял и не приобретал. Он в новой должности был целиком и полностью подчинен Политбюро и мог только его решения проводить в жизнь. Но пройдет всего два года – и председатель Совнаркома, член Политбюро Ленин напишет в своём "Письме к съезду": "Товарищ Сталин, сделавшись Генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть". А это значит, что вожди-евреи революционно болтали, мерились славой, обогащались, развлекались, а Сталин упорно и грамотно работал, решал злободневные проблемы. И большинство партийно-хозяйственного аппарата, в том числе и из евреев, именно с ним предпочитало иметь дело, именно ему желало подчиняться.
Вывод: необъятная, по Ленину, власть Сталина – это власть авторитета его личности, а не должности.