Так утверждали свободу творчества Высоцкий, Окуджава, Галич. Судя по тому, что среди песен Ю. Кима довольно много подражаний А. Галичу, можно сказать, что самодостаточный Ким, которому никогда не было нужды заниматься заимствованиями, очень Галича уважал. Вот и очередной "пасквиль" на советскую действительность, как наверняка называли в КГБ песню "Моя матушка Россия" (1974 г.), написан на музыку А. Галича. И снова – резкий, насмешливый и обличительный текст. Диссидентов на выступления побудила вовсе не ненависть к родной стране, в чём их, собственно, и обвиняли, а наоборот – любовь, стыд за неё и желание изменить те стороны российской жизни, из-за которых она в глазах мировой общественности была посмешищем. Родная страна щедро своих защитников "отблагодарила": тюрьмами, лагерями, высылкой за границу. Об этом кимовская песня, в которой матушка Россия, напившись водки из самовара, сетует на непослушного сына-правозащитника: "-Ах ты, семя сучее! Ну весь как есть в меня! Ну сколь его ни мучаю – всё ставит из себя! Я и раз, и ещё раз – ставит из себя!.. И под дых, и под глаз – и ставит из себя!.. И дубьём, и добром, и отдельно, и гуртом, и галоперидолом – и ставит из себя!.. А ведь я постарше буду тыща лет, ни дать ни взять! Я ж прошу тебя, иуду, уваженье оказать!.."
Для непосвящённых: галоперидол – "сильный транквилизатор, который применялся советской карательной психиатрией к диссидентам, объявленным душевнобольными".
На вынужденный отъезд А. Галича Ю. Ким откликнулся песней "На прощанье" (1974 г.) (на мелодию песни А. Галича "Облака"). Не обошёлся Ким без язвительных выпадов, даже есть одно крепкое словцо, впрочем, оправданное контекстом и сутью героя, от лица которого ведётся речь – это, как и в "Облаках" Галича, бывший зэк. Но в тексте нет ни малейшего желания вновь попинать советскую власть. Песня эта проникнута ощущением горького бессилия, печали и трагизма. Недаром в ней возникает тема мученичества за веру, образ распятия: "В мягком креслице утону, сам себя ремнём пристегну, ни терновника, ни гвоздей – серебристый крест "эйрвей". И снова Ю. Ким выступил провидцем, такое, видимо, свойство у глубоко чувствующих и любящих людей натур. Через три года, в 1977-м, Галича не станет.
Политический подтекст у весёлой на первый взгляд песенки "Лошадь за углом" (1980 г.). Ироничный намёк на общественную ситуацию, когда маразм брежневского режима усиленно выдавался властями за процветание, и граждане, кто искренне, кто из соображений безопасности, делали вид, что верят в разумность "самого справедливого государства в мире". Все видят лошадь за углом, которой на самом деле там нет, а наивный и прямодушный герой – не видит. И мучается этой своей непохожестью на других, пока один мудрый человек не успокоил его: "Но знаете – не трожьте. Не лазьте за углы. Пускай уж лучше лошади, чем горные орлы!" (Сам Ким прокомментировал: "Уж лучше такое дерьмо, как Брежнев, чем горный орёл, как Сталин"). Это песня о компромиссе с совестью. О том, как вынуждают человека называть чёрное белым, и как, избавившись от давления извне, он не избавится от мук совести… На мои изыскания Юлий Черсанович улыбнулся и сказал, что это чисто абсурдистская песенка, хотя, конечно, и мотив компромисса в ней есть.
В очерках "Однажды Михайлов…" Ю. Ким описал своё лихое диссидентское прошлое, как он разбрасывал листовки, убегал через окно от чекиста – "хвоста". Диссидентские будни есть и в песне "Блатная отсидентская" (1979 г.). Она насыщена разнообразными деталями диссидентской жизни. "Ночами наша "Оптима" гремела, как пулемёт, на всю Москву", "А мы на "Эре" множили воззванья" ("Оптима" – марка пишущей машинки, на которой печатался самиздат, "Эра" – название множительной техники). "Ходили мы с таким преступным видом, хоть с ходу нас в Лефортово вези (там находился следственный изолятор КГБ), причём всё время с пОртфелем набитым, который дважды забывали мы в такси" (реальный факт). "Покамест мы статую выбирали, где нам удобней лозунг раскидать, они у нас на хате побывали, три доллара засунув под кровать… И пришли к нам органы закона, и всю "Оптиму" накрыли поутру, и, три доллара торжественно изъяв во время шмона, увязали нас и ЦРУ" – чекисты не гнушались откровенными грязными провокациями. За валютные операции и даже за хранение долларов в те годы можно было получить срок. Поэтому А. Гинзбургу, чтобы уж наверняка засудить его, подбросили в квартиру доллары. "Да, Лубянка – это не Петровка" – метонимия: на Лубянке – КГБ, на Петровке – МУР. Ким выразил общее мнение: чтоб они так ловили бандитов, как ловко расправляются с беззащитными диссидентами! "И верный кадр дворник дядя Фёдор" – со времён Сталина дворники были осведомителями КГБ.
Ко времени написания песни Ю. Ким уже критически переосмыслил некоторые аспекты правозащитной деятельности, которая подчас превращалась в мальчишескую игру в шпионов. И действительно, многие диссиденты были очень молоды, и в противостоянии властям их привлекал риск, азарт, приключения, как в любимых детских книжках. Грустная ирония Кима звучит в строчках: "Всё потому, что против органов закона мы умеет только спорить горячо, а вот практику мы знаем по героям Краснодона да по "Матери" по горьковской ещё".
Единственное, что смущает в этой песне, – её главные герои. Судя по лексикону, это малообразованные люди. Начало – "Мы с ним пошли на дело неумело, буквально на арапа, на фу-фу" – написано в традициях блатной, лагерной песни, с заходами в "Мурку". Подчёркнуто блатная интонация вкупе с нарочито безграмотной речью слышится и в других "крамольных" песнях Кима. В одних– как дань традиции Галича, в других – по не очень понятным соображениям. А современному неосведомлённому читателю может показаться, что правозащитной деятельностью занимались, в основном, пролетарии, а не интеллигенция, как было на самом деле. Не хотелось бы обижать представителей рабочих профессий, но как-то слабо верится, чтобы слесарь был на "ты" с печатной машинкой или запросто звонил в "английскую газету "Монинг Стар""…
Диссидентские песни Ю. Кима документальны. "Мне нравилось, хотя и в ущерб художественной стороне, проходиться по поводу конкретных лиц и событий. Это придавало моим песенкам настолько крамольный оттенок, что шеф госбезопасности Ю. Андропов писал о них отдельные доносы в ЦК". В этих песнях часто появляется Отец – Сталин, красуется Брежнев: "Чуть тронешь эти гусли – растут со всех углов увесистый ли ус ли, развесистая ль бровь" ("Люблю свою бандуру") Недобрым, естественно, словом поминаются руководители КГБ разных лет: "Решусь быть чистым загодя и всё ж перехожу от цветочка – к ягоде, от ягоды – к ежу" (там же). В этой игре слов узнаются Г. Ягода и Н. Ежов, возглавлявшие КГБ в 30-е годы. "И далее по-быстрому, покуда не дождусь, как Семичастным приставом запахнет на всю Русь!" (там же). В. Семичастный, которого Ким справедливо сравнивает с жандармом, – председатель КГБ в 60-е годы. В "Монологе пьяного Брежнева" задет Ю. Андропов: "Доставай бандуру, Юра, конфискуй у Галича!" Упоминается Громыко ("От Алушты к Симеизу"), Косыгин ("Монолог фраера").
В начале 80-х брежневский застой достигает своей кульминации. Ю. Ким говорил, что ощущение глубокой подавленности и безысходности охватило тогда многих. "Ни день, ни ночь, ни вечер, на рассвет. Ни бред, ни явь, ни утро, ни закат. Есть воздух-и его как будто нет. А там где перед – в то же время зад". В песнях Ю. Кима этого периода, по его словам, "воплотилось томление России" ("Ой, не пишется ни песни, ни романсов", 1982 г.) "Ещё сильнее это томление выразилось в песенке "Илья Муромец" (1984 г.), которую я, соперничая с Сергеем Никитиным, написал а-капелла. Очень томительная песенка "Прибежали босиком" (1982 г.), в конце которой выкрикнулась мечта: слоны с карусели сбежали в Индию…"
Даже в самом что ни на есть парадном советском спектакле "Суд над судьями", этаком мощном действе, которым Театр им. Моссовета каждый год открывал сезон и в котором была занята вся труппа, Ю. Ким в песнях сумел высказать наболевшее и – крамольное! "Суди, судья, суди меня, прикрыв пушок на рыле: ты служишь, как служил и я, не истине, а силе". Знаменитая песня "Забудь былое" (1982 г.) тоже прозвучала в этом спектакле, со сцены театра, который последовательно претворял в жизнь "заветы партии". Словно в насмешку под самым носом у партийных цензоров Ю. Ким декларирует идеи, за которые уже сидели его товарищи-диссиденты: о том, что нельзя забывать преступления советской власти перед народом, что ревизионизм сталинизма – смертельно опасен. "Зачем былое ворошить? Кому так легче будет жить? Новое время по нашим часам! Пойдём лучше в гости: у наших соседей родился чудный мальчик! Назвали – Чингисхан". А уж "Диалог о совести", написанный уже не эзоповым языком, прямым текстом призывает слушателей-зрителей разбудить свою заснувшую совесть. Один герой, циник и прагматик, подкрепляет свою безнравственную жизненную позицию циничными доводами: "Но как же быть, когда идёт борьба за идеал и лучшие надежды? Ну а в борьбе нельзя без топора, а где топор – там щепки неизбежны…" (опять намёк на сталинские репрессии: "Лес рубят – щепки летят". Но автор полностью на стороне другого героя, наивного романтика, который напору хитроумных аргументов противопоставляет непоколебимую веру в нравственные идеалы. Недаром песня заканчивается непреклонным утверждением: "Я не знаю… Я только знаю, что совесть – это нравственная категория, позволяющая безошибочно отличать дурное от доброго!"
Вот убедительнейшее подтверждение правильности выбора Ю. Кима. Он отошёл от правозащитного дела в его экстремальных формах. Но он продолжал бороться за человеческое достоинство гораздо более эффективно. Потому что его слово, звучавшее со сцены или с экрана, слышали тысячи, миллионы. И это слово разило точнее и сокрушительнее, чем листовки или плакаты.
Песня "Галилей перед пыточной камерой" (1983 г.) всё о том же: истина – одна, но когда тебя заставляют от неё отречься, грозят душевными и физическими страданиями, нужно мужество не сломаться. Средневековый сюжет оказывается пугающе современным, недаром в финале сопровождающий Галилея внезапно заговорил в манере представителя карательных органов: "Тогда, товарищ, пройдёмте в эту дверь".
Сам Ю. Ким, резюмируя всё им сочинённое, сказал: "На рубеже 70-80-х годов написаны песни о некоем противостоянии".
После прихода к власти М. Горбачёва Ю. Ким не угомонился. Ещё сидели по тюрьмам и ссылкам диссиденты. И Ким со свойственным ему весёлым упорством принялся напоминать об этом общественности. "Ах, Машенька-Маша, зачем ты грустна? Грачи прилетели, повсюду весна! "Да-а, а бедный чижик? Он всё сидит в клетке, не поёт, не скачет – плачет…"("Капризная Маша", 1986 г.)
И, как всегда, Юлий Черсанович напророчествовал: через неделю после написания и исполнения этой песни М. Горбачёв освободил Д. Сахарова от ссылки в Горьком (так прокомментировал сам Ю. Ким в "Сочинениях", по-моему весьма довольный собой – и справедливо довольный!)
В диссидентских песнях Ю. Кима звучат ноты горечи, иногда даже слышится безысходность, отчаяние, но усталая решимость бороться до конца. В перестроечных песнях голос Кима зазвенел по-юношески звонко, победно, оптимистично. В "Истерической перестроечной" (1988 г.) нет эйфории по поводу очередной оттепели ("Встанешь с видом молодецким, обличишь неправый суд… – и поедешь со Жванецким отбывать чего дадут"), но есть лихая и звонкая кода: "Так что, братцы, нам обратно ветер ходу не даёт, остаётся нам, ребята, только двигаться вперёд…"
Незамедлительно реагировал Ю. Ким на разнообразные явления бурной перестроечной жизни. На то, как немецкий лётчик на спортивном самолётике прилетел на Красную площадь ("Кадриль для Матиаса Руста"). На отделение Литвы от СССР ("Письмо великого князя московского в Литву"). На политическое банкротство коммунистической партии ("Записка в президиум"). В последней песне, в отличие от множества других песен Кима, нет впечатляющих метафор. В ней на разные лады повторяется одна настоятельная просьба-приказ коммунистам (уж так они, видно, допекли Юлия Черсановича, и не только его): "Уходите, ваше время истекло! Уходите под сукно и за стекло!.. Вы жутко надоели! От вас мы одурели!.."
А по песне "Современный разговор нервного интеллигента с огромною бабою" (1991 г.) можно изучать краткую историю эпохи перестройки: "проституция, и рэкет, и в магазинах пустота", "и не дают народу землю, а порнографию дают", начинаются межэтнические столкновения на Кавказе…
Московские кухни
Эта пьеса стала кульминацией "диссидентского" творчества Ю. Кима, который обобщил свой собственный правозащитный опыт и свои размышления. Получилась поэтическая энциклопедия истории диссидентского движения в СССР. Ни единого лишнего слова, всё чеканно, ёмко и мощно. Почему именно "Московские кухни"! А действительно, почему интеллигенция засиживалась именно на кухнях, а не за празднично накрытым столом в гостиных? "Потому что всё было под рукой – выпивка и закуска. В гостиной не покуришь, не расположишься так свободно, как на кухне. На кухне проще устроиться со стаканом и пепельницей", – объяснял Ким. У него в пьесе "десять метров на сто человек" – наверное, такой метраж кухни был в квартире Петра Якира на Автозаводской. "Действительно, в его кухне было метров десять, но я совершенно не это имел в виду. Это чистая гипербола. Но на кухнях бывало много народу. И у Габая на кухне набивалось человек до двадцати".
Прототипы главных героев. Илья – Илья Габай. Вадим – Вадим Делоне. Николай – Пётр Якир. Если бы в жизни было так, как в пьесе Кима! Чтобы не погибли Габай и Делоне, а дожили до второй оттепели… Хорошо, что у художника есть горькая радость подарить жизнь тем, кто дорог – пусть в созданном его фантазией мире. Правда, сам Юлий Черсанович предупреждает, что это "очень обобщённые портреты".
А о чём эти строки? "О "чёрные маруси"! О Потьма и Дальстрой! О Господи Исусе! О Александр Второй!.."
"Чёрные маруси"- машины, на которых увозили арестованных по ложным доносам. Потьма – лагерь в Мордовии. Дальстрой – стройка, на которой работали заключённые. Александр Второй – русский император-реформатор, отменивший крепостное право. Историк Н. Эйдельман, мировоззренчески близкий Ю. Киму, говорил, что если бы народовольцы не убили Александра Второго, Россия пошла бы по прогрессивному пути, и мы бы сегодня жили, как весь цивилизованный западный мир. "Эх, родная полета восьмая: агитация – террор!" По статье 58 были расстреляны и посажены в лагеря сотни тысяч людей, обвинённых в участии в мифических террористических организациях и антисоветской агитации (которая выражалась в анекдотах или неосторожных замечаниях в адрес властей).
Может быть, самый яркий эпизод пьесы – музыкальный номер Вадима и Ильи "Лёня и Ося". Аллюзии очевидны: Сталин и Брежнев. "И снился Лёне дивный сон и явственный как быль: что будто бы танцует он со Сталиным кадриль. Спокойно так, солидно, хотя и не того… Немного вроде стыдно, но в общем ничего" – речь идёт о ползучей реабилитации Сталина в брежневскую эпоху.
"Ай-ай-ай, Леонид, что же ты мне врёшь-то? Вон же рыженький сидит низа что не про что!" – "Джугашвили, дорогой, это ж Ося Бродский: паразит как таковой и еврей, как Троцкий!" – в 1964–1965 годах прошли процессы над И. Бродским. Травля поэта началась со статьи "Окололитературный трутень" А. Ионина, Я. Лернера, М. Медведева в газете "Вечерний Ленинград" (ноябрь, 1963 г.) Он был приговорён к пяти годам ссылки, но благодаря заступничеству видных деятелей культуры А. Ахматовой, К. Паустовского, С. Маршака, К. Чуковского, Д. Шостаковича освобождён через 1,5 года. Эмигрировал в Америку.
"Джан, джан, джан, кто желает в Израиль – мы в Биробиджан…
Можно ехать в Израиль через Магадан!" – отголосок сталинских планов переселения всех евреев на север и намёк на лагеря, куда при обоих политических деятелях сажали евреев.
"А скажи, дорогой, спой под звон гитары, как живут у тебя крымские татары?" – "Хорошо они живут, не прошёл я мимо: от всего освободил, в том числе от Крыма" – факт насильственного выселения крымских татар вызвал возмущение правозащитников. За права этого народа боролись, в частности, генерал П. Григоренко и И. Габай.
"А в "Новом мире" у тебя сидит подкулачник!" – "Погоди, дорогой, всех мы раскулачим и везде головой задницу назначим" – А. Твардовский, главный редактор журнала "Новый мир", здорово раздражал власти: слишком уж независимой была его издательская политика.
"Джан, джан, джан, дунем-плюнем, переплюнем Штаты и Джапан" – откровенная издёвка над трескучими советскими призывами догнать и перегнать Америку в экономическом росте. По металлу и нефтедобыче, может быть, да, а по уровню жизни – увы, увы… Что не мешало рапортовать на праздниках о победах в социалистическом соревновании.
"Молодец. Но скажи, объясни народу: говорят, ты задушил чешскую свободу? Никого я не душил, я, товарищ Сталин, руку другу протянул и при нём оставил" – отражение известных событий 68-го года.
"Джан, джан, джан, ждал вчера Буковского – пришёл Корвалан". Владимир Буковский, учёный-биолог, писатель. Был одним из организаторов поэтических собраний у памятника В. Маяковскому. За критику комсомола, распространение самиздата, организацию демонстрации протеста против процесса Гинзбурга-Галанскова помещался в спецпсихбольницу, 8 лет провёл в заключении. В 1976 г. его обменяли на лидера компартии Чили Луиса Корвалана.
По поводу следующих строк потребовалась консультация автора: "Джан, джан, джан, ждал вчера Софи Лорен – пришёл Чойбалсан" "А что тут непонятного? – удивился Юлий Черсанович. – Я, как нормальный мужчина, заказал себе красивейшую женщину, а вместо неё явился этот косоглазый – монгольский лидер. "Ждал вчера Бриджит Бардо – пришёл Микоян" Это для рифмы. "Ждал, понимаешь, Мирей Матье – бат приехал ай". "But" – по-английски "но". "I" – "я". Это привычка вставлять иногда английские словечки".