Неёлово было той станцией к востоку от Лыскова, куда направлялся скорый поезд Иркутск-Чита, и где был отдел НКВД, которому был подчинен и товарищ Жучкин. Прямого же провода не было никакого, был просто телефон. Но прямой провод звучал как-то особенно внушительно. Он, видимо, оказал свое действие. Товарищ Жучкин приподнялся, посмотрел на Ваську осоловевшими глазами и издал первые членораздельные звуки:
– Ась? Что? А?
Васька повторил свою сентенцию. Жучкин выругался длинно и образно: спать и то, черти, не дают. Однако на его лице проступило некоторое беспокойство: он не любил иметь дела с начальством, в особенности, по инициативе этого последнего. Оправляя на ходу штаны и прочее, Жучкин направился к телефону.
– У телефона Жучкин, начальник охраны ст. Лысково.
Трубка разговаривала кратко и неутешительно.
– Кто это у вас слез со скорого № 67?
– Научный работник советских наук товарищ Светлов…
– А где он теперь?
– Так что я, согласно удостоверению, достал им лошадей, и они отправились дальше, в тайгу…
Трубка сказала внятно и раздельно:
– И-д-и-о-т…
– Не могу знать, член академии наук…
– Да не он, а ты – идиот…
– Это, то есть, как же прикажите понимать?…
– Да вот так и понимай: идиот и больше ничего. Проспал птицу…
– Позвольте, да я по удостоверению…
Трубка изрыгнула мат. Жучкин решил промолчать. На его лбу проступили капельки раствора спирта в поту.
– Так что вот, товарищ Жучкин, – сказала трубка официально. – С товарным поездом №46 приедет конный взвод ловить вот этого самого научного работника. Ты тоже поедешь. Не поймают – твой ответ.
– Да я же, товарищ начальник, согласно удостоверения Совнаркома…
Трубка снова изрыгнула мат и замолчала окончательно. Жучкин вытер со лба спиртовой раствор и ничего не мог сообразить: почему идиот, что такое с научным работником и, вообще, в чём тут дело.
Он вернулся домой, вылил на свою голову несколько вёдер воды, потом, решив, что этого недостаточно, разделся и стал поливать себя с ног до головы. Авдотья Еремеевна почувствовала, что тут что-то неладно. Но мрачный вид тов. Жучкина ни к каким расспросам не предрасполагал.
Товарный поезд № 46, скрипя тормозами и лязгая буферами, бесконечной лентой растянулся вдоль платформы, но платформа оказалась короче его. Товарный вагон с конным взводом так и не доехал до платформы, а без неё лошадей выгрузить было нельзя. Начальник станции, стоявший приблизительно по середине поезда, играл роль передаточного звена между паровозом и конным взводом: с обоих концов нёсся обоюдный мат, и начальник станции переправлял его по назначению. Конный взвод требовал подать поезд вперёд, машинист боялся вывести поезд за пределы станционных путей. В результате длительного обмена непечатными нотами, конный вагон был отцеплён и подан вручную к задней грузовой платформе. Товарищ Жучкин молча и мрачно упирался в буфер своей мощной спиной и не проявлял никакой жизнерадостности. Для молчания у него, впрочем, были и другие основания: рот был забит кирпичным чаем, который по сибирскому поверью отшибает спиртной дух. Тов. Жучкин жевал чай, и в его голове ворочались тревожные мысли.
Наконец, взвод был выгружен, и тревожные мысли тов. Жучкина были прерваны начальственным криком:
– А Жучкин где же? Куда его черти засунули? – На платформе высился полковник войск НКВД, тов. Заборин, весь опоясанный ремнями, кобурами, сумками, биноклем и чем-то ещё. Рядом с ним находился командир взвода. Тов. Жучкин выплюнул чай.
– Так что я здесь, товарищ полковник.
Заборин посмотрел на Жучкина иронически, Жучкину показалось что-то удавье в Заборинской физиономии.
– Ну, что ж, товарищ Жучкин, давайте хвастаться, как это вы научного работника проворонили.
Жучкин вкратце и держа приличную дистанцию доложил. Задорин слегка понюхал воздух, но никак не мог определить, откуда идёт спиртной дух: от Жучкина или, может быть, собственный перегар даёт себя чувствовать. В виду сомнений, от всяких комментариев Заборин воздержался. Закончив свой доклад, Жучкин остановился, как бы спрашивая: так в чём тут дело. Но никаких разъяснений не последовало. Тов. Задорин посмотрел на небо, на часы, ещё раз обозвал Жучкина шляпой, и приказал двигаться в погоню за научным работником. Жучкин, проклиная всех и вся, взгромоздился на седло, и десяток всадников нестройной гурьбой покинули гостеприимные пределы станции Лысково.
Впереди группы трусили двое пограничников, выполнявших смешанную роль следопытов и Пинкертонов. Их привычные глаза бежали по следам, оставленным конями тов. Светлова, следы эти, впрочем, были видны и без всякого следопытства. За следопытами двигалось начальство и рядом с начальством тов. Жучкин, проклинавший и научного работника, и полковника Задорина, и свою охранную службу, и даже академию наук СССР. Так двигался взвод, пока не выбрался на ту полянку, которую так старательно осматривал научный работник.
Полянка оказала на Жучкина отрезвляющее влияние, ещё больше, чем кирпичный чай.
– Мать твою, так он тут нас, как рябчиков, перехлопает в Божий свет, как в копеечку… – Жучкин вспомнил и "аппетический" прицел винтовки научного работника, и его серые, чему-то усмехавшиеся глаза… Товарищ Жучкин, вообще говоря, трусом не был, но посмертный орден за храбрость его интересовал очень мало. Мысли товарища Жучкина приобрели стремительность и ясность. Он вдавил левую плюру в бок коня, конь взвился штопором, Жучкин разразился матом и незаметно, но изо всех сил, потянул левый повод. Конь стал крутиться волчком, и, пока Жучкин ругался, взвод успел проехать мимо него…
– Эй ты, телячий кавалерист, подтяни хвост потуже, – зубоскалили проезжавшие мимо пограничники.
– Тут такие слепни, что слона прокусят, – ответил Жучкин и, нагнувшись, стал поправлять подпругу, взвод за это время успел проехать ещё десятка два метров вперёд…
Собственно, Жучкину следовало бы предупредить полк, Заборина о винтовке Ремингтона и телескопическом прицеле и о том, что научный работник производил впечатление очень уж бывалого во всяких передрягах человека. Но товарищ Жучкин был зол, да и было уже поздно – взвод, растянувшись гуськом, проскакал уже полполянки…
Тов. Жучкин как-то не расслышал первого выстрела, только от головы взвода донеслась чья-то ругань, один из всадников скосился в сторону, мешком свалился с седла, конь рванулся в другую строну, и сухо, чётко, раздельно и неторопливо стали щёлкать выстрелы.
Товарищ Жучкин и думать перестал, скатился с седла, вжался в какую-то рытвину и старался, по мере возможности, не шевелиться: "За версту в голову, мать твоя, Пресвятая Богородица, батюшка мой, Николай Угодник, чтоб тебя тут разорвало". Мысли товарища Жучкина были довольно бессвязны, но они сравнительно точно выражали его душевное настроение. Жучкину опротивело всё: и охранная служба, и товарищ Заборин, и научный работник, и даже винтовка научного работника. Вот, поймают этого академика, так все награды перепадут Задорину. Не поймают – все кары свалятся на Жучкина. Пускай Заборин сам и выкручивается.
Жучкин ещё плотнее вдавился в землю, кое-как достал из-за спины винтовку, дослал патрон, но стрелять было вовсе некуда, если бы даже Жучкин рискнул высунуть голову из рытвины: не такой он дурак, этот научный работник, чтобы не суметь спрятаться в кустарнике, а они, охранники, все как на ладошке.
– Стреляй, сукин сын, я тебе говорю!…
Жучкин повернул голову. В рытвину, согнувшись вчетверо, полз товарищ Задорин, в руке у него был бесполезный пистолет, что с ним поделаешь за полверсты?
– Стреляй ты, саботажник, трус, сукин сын, – Задорин поднял свой пистолет по направлению к товарищу Жучкину, но в это время голова его как-то странно метнулась в сторону, весь он осел, приткнулся к боку рытвины, и товарищ Жучкин со странной смесью физического ужаса и морального удовлетворения констатировал, что от задней части Заборинского черепа не осталось вовсе ничего: лицо было, как лицо, а сзади за лицом была кровавая пустота…
– Вот тебе и саботажник, – несколько злорадно подумал Жучкин. Выстрелов больше слышно не было. Кто-то где-то ещё стонал, кто-то изрыгал предсмертные ругательства. Был слышен топот коней, но, как по слуху определил Жучкин, уже без всадников. Капельки холодного пота, смешанного с сивухой, падали на влажную землю…
Жучкин лежал и время от времени посматривал на небо – скоро ли потемнеет? Солнце уже заходило, от влажной земли подымался пар. Жучкин пока порылся в карманах Задорина, обнаружил там бумажник с деньгами и документами, сунул его в свой карман. Нашёл гребешок и зеркальце – гребешок выкинул вон, а зеркальце приноровил в виде перископа и осмотрел полянку: по дну её стлался туман, берег научного работника был почти не виден. Можно было, по крайней мере, поднять голову.
Товарищ Жучкин поднял голову. По бокам тропинки лежали убитые люди. Никто не шевелился, и никто не стонал. Несколько коней паслись на опушке тайги. Других видно не было. Может быть, научный работник переправился на этот берег, чтобы раздобыть себе пару запасных? При этой экскурсии он мог натолкнуться на Жучкина, Жучкин сел на землю и натужно стал прислушиваться к всякому шороху, но ничего особенного слышно не было.
Стемнело. Жучкин поднялся на четвереньки. Нет, теперь можно и совсем встать: туман и сумерки заволокли всю полянку, да и времени прошло много, научный работник, вероятно, успел протрусить уже вёрст двадцать подальше в тайгу. Разминая свои члены, Жучкин обошёл убитых: да, разрывные пули, тут без никаких, чистая работа, попала в голову – головы нет, попала в живот – одни клочья остаются. Научная техника, тут с трёхлинейным винтом никак не угонишься… Жучкин ещё раз нагнулся к трупу тов. Задорина: какой был важный, а теперь вовсе без мозгов лежит. Жучкин ещё раз ощупал убитого, взял бинокль, пистолет, часы, обошёл таким же порядком ещё нескольких убитых, поймал двух коней, получше, сел на одного и с другим на поводу тронулся в путь.
ЭВАКУАЦИЯ
Авдотья Еремеевна спала плохо. Всё ей как-то не нравилось. И собачья служба товарища Жучкина, и станция Лысково, не говоря уже об инциденте с научным работником. В простоте своего бабьего сердца она желала научному работнику всякого добра – хорошую жену, например. И не желала никакого добра товарищу Заборину: проклятый крючок, и чего он за людей цепляется? Сама она уже давно мечтала о далёкой заимке на отрогах Алтая, да чтоб хозяйство, да чтоб детишки, да чтоб муж был дома, а не шатался бы по розыскам, да командировкам, да чтобы в дому были иконы, заместо этой азиатской Сталинской рожи, да чтоб ульи были, а не в кооперативе сахар красть, да потом всякие там акты подписывать, словом, мысли у Авдотьи Еремеевны были мелкобуржуазные.
Раздался стук в окно. Накинув платок на голову, Авдотья Еремеевна высунулась в окно. У окна в темноте стоял, конечно, товарищ Жучкин, Авдотья Еремеевна узнала его по запаху. Голос у Жучкина был сух и деловит.
– Дунька, уложи весь скарб. Через час приду. Не забудь деньги под стрехой, спирт в огороде. Чтоб всё было увязано, слышишь?
– Слышу, Потап Матвеевич, куда ж это мы?
– Не твоего ума дело. К тестю, может. На вот, возьми ещё…
Жучкин протянул Авдотье Еремеевне часы, пару пистолетов и что-то ещё. Авдотье Еремеевне стало и жутко, и радостно – неужели, в самом деле, к папаше в тайгу? Избу свою срубить, пчёл развести, в красном углу иконы повесить… Жучкин исчез во тьме, а Авдотья Еремеевна тщательно закрыла ставни, занавесила окна и лихорадочно стала укладываться.
Несмотря на кромешную тьму, Жучкин шагал уверенно и прямо: село он знал наизусть и даже в пьяном виде не путал никогда. Пройдя по каким-то невидимым во тьме тропинкам, огородам, канавам, Жучкин постучал в одну из изб. Дверь открыла заспанная старуха.
– Степаныч дома?
– Дома, спит.
Жучкин прошёл в комнату заведующего кооперативом Ивана Степановича Булькина. Булькин спал, в комнате было темно. Жучкин чиркнул спичку, зажёг стоящую на столе свечу:
– Степаныч, товарищ Булькин, вставайте!
– А? – сказал Булькин, продирая пьяные глаза.
– Приказ об аресте, по прямому проводу. Забирай вещи…
Булькин сел и уставился на Жучкина. По своей должности заведующего кооперативом, он попадал под арест два – три раза в год. Обычно эти аресты вызывались плохим состоянием рынка в центре, в Неёлове. Неёловские чиновники, изголодавшись на советском пайке, отправлялись "на кормление" по сельским кооперативам, предварительно давая приказ об аресте заведующих по обвинению в растрате священной социалистической собственности. Вот тогда-то заведующие и попадали в тюрьму. Приезжали контролеры из Неёлова производили следствие, выпивали, закусывали, составляли акты, из которых явствовали всякие стихийные бедствия, уничтожившие часть кооперативных запасов, снабжались, чем было можно, и – уезжали восвояси. Так как стихийные бедствия не могли быть запротоколированы без согласия завкоопа, то снабжался и он. В общем, всё кончалось не только мирно, но даже и прибыльно. Правда, Булькин предлагал обставлять всё это без арестов, но Булькинское предложение противоречило всем лучшим традициям советской кооперации, да и не давало достаточного повода для административных налётов из центра. В виду этих обстоятельств, Булькин никакого волнения не проявил. Жучкин стоял равнодушным столбом и смотрел, как Булькин, ругаясь, одевался.
– Вот, сволочи, даже и выспаться не дадут, – сказал Булькин.
– С жиру бесятся, – сочувственно подтвердил Жучкин.
Булькин оделся, полез рукой под кровать, достал оттуда одну полную и одну полупустую бутылку водки, рассовал обе по карманам, прихватил мыло, полотенце и ещё кое-что.
– Ну что ж, айда!
В темноте оба пришли в правление сельского исполкома. Здесь Жучкин разбудил сторожа:
– Арестованного привёл, распишись.
Сторож расписался в записной книжке тов. Жучкина. Булькин направился в давно знакомую каталажку и стал там устраиваться для дальнейших сновидений.
– А ключи сюда давай, – сказал ему Жучкин. Булькин достал ключи от кооператива.
– Вот, смотри, будь свидетелем, – сказал он сторожу, – ключи я при тебе товарищу Жучкину передал, понял?
– Что уж тут понимать? – буркнул сторож.
– Ну, пока, – сказал Жучкин.
– Пока, – ответил Булькин, ложась на кровать и не без удовольствия думая о том, что ключи от кооператива переданы товарищу Жучкину, причём никакой описи наличных товаров произведено не было, и что уж там останется, на то – воля Божия, всего Жучкин пропить всё равно не успеет, а с него, Булькина, взятки теперь гладки. На этом Булькин и уснул.
Шагая дальше во тьме, Жучкин направился к колхозной конюшне. Очередной заведующий вышел на стук и проявил крайнюю степень недовольства: чего ты тут по ночам шатаешься?
– Пару коней и воз, – кратко приказал Жучкин.
– С ума ты спятил, ночь на дворе, завтра жито возить…
– Не жито, а убитых…
– Каких таких убитых? – тревожным голосом спросил зав.
– А вот таких. Сражение вчера было. С контрой. Контров человек пять выбыло, да наших – трое, нужно в Лысково перевезти, приказ из Неёлова.
Зав молча запряг двух лошадей, по выбору Жучкина. Жучкин влез на воз и тронулся дальше. Зав посмотрел ему вслед и пожалел о том, что и Жучкина черти не уволокли.
Отъехав с полсела, Жучкин подъехал к кооперативу. Слез с воза, открыл тяжелую, окованную жестью дверь и принялся за перегрузку с полок магазина на воз. Здесь, в магазине, ему был знаком каждый уголок: вот тут – спирт, тут – мануфактура, тут – сахар, тут – всякие охотничьи принадлежности. Мешки, тюки и ящики легко переплывали с полок магазина на Жучкинский воз. Жучкин учитывал ещё и свой домашний скарб и боялся переоценить свои транспортные возможности. Так что возникали тяжкие вопросы: что брать – мануфактуру или спирт, сахар или селёдки – вопросы эти Жучкин решил в порядке компромисса.
– Это ты тут, Булькин? – спросил чей-то голос из темноты.
У Жучкина на одну секунду упало сердце, а рука потянулась к пистолету…
– Это я, сторож Софрон, – сказал тот же голос в несколько заговорщицком тоне.
– А, Фроня, катись сюда, – обрадовался Жучкин. Ночной сторож, плюгавый и никчёмный мужиченко, воровато вошёл в магазин.
– Ликвидацию производите, Потап Матвеич? – хихикнул он.
– Ликвидацию, ко всем чертям…
– Так вы, Потап Матвеич, когда кончите, ключик-то уж оставьте мне, я уж тут подмету, хи-хи… А вы, я вижу, смываться прицелились?
– Смываться, ко всем чертям, пусть тут без меня ревизуют…
– Так вы ключик-то, значит, оставьте, я уж тут порядочек наведу…
К дому Жучкин подвёл коней под уздцы. Авдотья Еремеевна молча начала перетаскивать на подводу узды, сундуки, кульки и всякое домашнее имущество. Жучкин помогал могущественно и так же молча. Когда всё было нагружено, Авдотья Еремеевна вскарабкалась на верх повозки. Жучкин сел на козлы, посмотрел на небо – до рассвета было ещё далеко, снял фуражку и молча перекрестился, вспоминая свои юные годы и забывая позднейшую атеистическую учёбу. Авдотья Еремеевна крестилась мелко и быстро.
– Ну, с Богом, – сказал Жучкин и тронул коней.
– Господи Иисусе, – сказала Авдотья Еремеевна.
Научный работник, выпустив свой последний патрон, взял бинокль и сквозь ветки кустарника самым внимательным образом осмотрел полянку. Всё там было в полном порядке. Десяток охранников лежали каждый на своём месте, только этот краснорожий товарищ Жучкин залез в какую-то щель, – ну и Бог с ним! Научный работник проливал кровь только в случае и в пределах крайней необходимости. Кровь товарища Жучкина не казалась ему необходимой. После этого осмотра научный работник перезарядил, протёр свою винтовку, сел на коня и двинулся дальше.
СТЁПКА КУРАЖИТСЯ
– Это как кому счастье, – сказал бродяга. – Ежели кому фарт, так из своих соплей золото намоет. А кому не везёт – так вот… Я в запрошлом году вот такой самородок откопал, – бродяга сжал свой грязный кулак и продемонстрировал размер прошлогоднего самородка.
– Ну, и что?
– Пропил. Да ещё и три зуба выбили. Вот тебе и самородок. Кому какое счастье.
– Это верно, – сказал Стёпка. – Я, вот, смотри, сколько годов старательствую, а как был в онучах, так и хожу…