Так что Алексеевский монастырь имел хороший доход. Но не только вышивальные и швейные мастерские приносили деньги в казну, но и бойкая торговля от продажи мест на монастырском кладбище. И стоили места очень дорого. Ведь ко второй половине XIX века Красносельские улицы приобрели уже статус почти центра, а не окраины, как в начале века. Так что немудрено, что огромный сад обители начал быстро сокращаться, отдавая свои земли под фамильные склепы и семейные упокойные места. Сначала места скупали представители богатых купеческих родов, потом – московской интеллигенции. Конечно, кладбищенские книги, где содержался перечень тех, кто нашел на Алексеевском кладбище последний приют, уничтожены сразу после Октябрьской революции. Но в памяти старожилов остались рассказы о тех, кто был тут погребен. И это достойнейшие люди, внесшие огромный вклад в русскую культуру и искусство!
Это и Михаил Никифорович Катков (1818 – 1887) – литературный критик, публицист, издатель, редактор известнейшей газеты "Московские ведомости", считающийся основоположником русской политической журналистики. Это и Сергей Андреевич Юрьев (1821–1888) – известный деятель литературы и театра, переводчик Шекспира, Кальдерона и Лопе де Веги, первый редактор легендарного журнала "Русская мысль". Это и историк литературы Александр Александрович Шахов (1850 – 1877). С ним-то и связана первая легенда монастырского кладбища.
Александр Шахов прожил короткую жизнь, но успел многое. Он с отличием окончил Московский университет, между прочим, его отмечал даже такой скупой на похвалы педагог, как знаменитый Федор Буслаев. Немудрено, что Шахову предложили остаться на кафедре и начать работать над диссертацией по литературе Франции начала XIX века. Ее двадцатипятилетний молодой ученый блестяще защитил в 1875 году. Казалось бы, пред ним открывается дорога классического литературоведа. Но Александр избрал другой путь – нелегкий и малодоходный, зато необходимейший российскому обществу. Шахов начал преподавать западноевропейскую литературу на вновь открытых Высших женских курсах. По тем временам это был просто-таки революционный поступок, ведь в обществе всерьез обсуждался вопрос: а человек ли женщина, ведь в сравнении с мужчиной она явно существо низшего порядка?
Недаром, когда Шахов вернулся домой с первой лекции, особо возмутившиеся мужчины закидали его тухлыми яйцами. Однако молодой ученый оказался мужественным человеком. Он не бросил занятия, напротив, стал ходатайствовать, чтобы и в Московском университете, который он окончил, открыли курсы для женщин.
Лекции его пользовались огромным успехом, ведь Александр был великолепно образован, начитан, его ум отличался остротой, а речь – необычайной увлекательностью. Учащаяся молодежь восторженно объявила Шахова своим кумиром, ведь самые скучные понятия литературоведения он умел подать легко и просто. Каждое литературное произведение Шахов рассматривал в контексте общественных событий того времени, что тоже казалось революционным подходом.
Словом, жизнь и общественное признание Шахова шли на взлет, но неожиданно в середине 1877 года молодой ученый заболел. Врачи послали его лечиться за границу, но Александр, понимая, что умирает, решил вернуться в родную Москву. 5 декабря 1877 года его не стало. Отец Александра, Александр Николаевич, сенатор, тайный советник, очень верующий человек, решил похоронить сына в Алексеевском монастыре. Так и сделали.
Ну а потом начались новые трагические события. После похорон Александр Николаевич захотел оставить и земную память о своем безвременно умершем сыне – издать лекции, которые молодой ученый читал на Высших женских курсах. Но какие-то отморозки, забравшись в кабинет покойного, забрали все его записки и потом с бранью сожгли на площади перед зданием женских курсов, угрожая расправой и другим педагогам и студенткам.
Узнав об этом, старый сенатор Шахов слег. Что же это получается?! От жизни его обожаемого Саши не осталось ничего! Сенатор приказал отвезти себя на могилу сына и долго сидел, не обращая ни на кого внимания. Слезы текли по его изможденному лицу – и вдруг…
Неожиданно к старику подошел некий господин в черном и проговорил:
– Вы не поверите мне, но я скажу о том, что видел лично. Вчера я запозднился на кладбище и уходил, когда никого тут уже не было. И вдруг у могилы вашего сына я увидел странную молодую женщину, одетую в черный, наглухо застегнутый плащ.
– Что ж, многие любили моего Сашу и были ему благодарны… – прошептал старик.
– Но эта дама была весьма странной, – продолжил незнакомец. – Она просвечивала в лучах фонарей. Ее тело призрачно покачивалось. Боюсь, я видел привидение…
– Глупости… – вздохнул старик. – Фонари небось мигали. Вот вам и показалось.
– Нет! – возразил незнакомец. – Дама была призрачной. Но она плакала. Больше того – рыдала. И рыдания ее были так страшны… Я даже сам испугался. Хотел позвать кого-то из святых сестер-монахинь.
– Ах, не надо! – всплеснул руками сенатор. – Никому не сказывайте про такую встречу! Мой Саша был безгрешным мальчиком. А тут рыдающая дама!.. Мало ли какие разговоры пойдут…
– Но ведь она и в другой раз может прийти! Все равно вскроется.
– Я постараюсь проследить и сам встретиться с ней. Узнаю, отчего она плачет.
Старик Шахов так и сделал. Теперь каждый день он приезжал в Красное село и до ночи засиживался на скамейке неподалеку от могилы сына. И дождался.
Было уже темно. Фонари чадили. И от их трепещущего света казалось, что вокруг могилы кружатся и свиваются в клубок жуткие тени. Дама в черном появилась неслышно. Она просто возникла у могильной ограды, словно соткалась из извивов странных теней. И она действительно просвечивала.
У сенатора дух захватило от страха, но он пересилил себя. Должен же был он узнать, что связывало эту даму с его сыном! Он не мог допустить никакого слуха, тем паче скандала, которые бросили бы тень на чистое имя его Саши.
– Кто вы? – спросил он черную даму, выходя на свет фонарей. – Почему вы приходите сюда?
– Вы не испугались!.. – прошелестела дама. – Хорошо, что вы не испугались. Мне трудно преодолевать барьеры миров. Но я верила, что кто-то не испугается меня и выслушает.
– Говорите! – Старик метнул на призрачную незнакомку острый взгляд. – Я слушаю вас!
– Я училась у вашего сына на Высших курсах. К сожалению, я не оправдала надежд моих учителей, не дослушала курсов. Меня соблазнил один молодой негодяй, и я уступила ему. Курсы были заброшены. Но стремление к знаниям осталось. Я попросила у Александра Александровна его конспекты уроков. Он дал мне почти законченные записки, и я их скопировала.
– У вас остались труды моего мальчика?! – вскричал сенатор. – Какое счастье! Ведь изверги сожгли все его бумаги.
– Я потому и прихожу, что узнала об этом. Я ищу того, кому небезразлично творчество Шахова.
– Конечно, мне небезразличны труды сына! Отдайте мне эти записи! – взмолился отец. – Или скажите, где я могу их найти.
Незнакомка неожиданно всхлипнула:
– Вы не сможете их найти… Мой соблазнитель, увидев, что я по-прежнему читаю лекции, избил меня до смерти, а записки сжег!
– Как?! – заломил руки старик. – Неужто и тут огонь! И все рукописи моего мальчика сгорели?!
И вдруг дама усмехнулась, таинственно и страшновато:
– Рукописи не горят! И если вы, сенатор, обещаете, что издадите их, чтобы все, особенно девушки и женщины, могли их прочесть, я отдам их вам.
– Но каким образом?! Они же сгорели… – Бедный старик уже снова чуть не плакал.
– Подождите здесь… – прошелестела дама. – Я постараюсь вернуться!
И она… исчезла.
Старик опустился прямо на могилу сына. Ноги уже не держали его. Было очень холодно. Ветер продувал насквозь. Начал накрапывать дождь. Ужас овладевал стариком. Но он крепился. Понимал, что вернуть сгоревшее невозможно, но ждал. Сам не понимая чего…
И когда в голове у него уже помутилось и перед глазами поплыла черная пелена, он вдруг увидел полупрозрачную черную даму, возникшую рядом с оградкой могилы. В руках у дамы белели листы.
– Помните, рукописи не горят! – повторила она и протянула их старику. – Если это, конечно, настоящие рукописи, нужные людям.
Старик взглянул на исписанные листы, а когда поднял голову, дамы уже не было. Сенатор вздохнул и, прижав рукопись к груди, пошел к воротам, туда, где ожидала его коляска.
Едва он с помощью кучера взобрался на сиденье, раздался звон колокола.
– Полночь! – охнул кучер. – Задержалось ваше высокородие… А я уж сижу-сижу. Думаю, жуть какая. Погост ведь, а ну как привидения явятся!
– И привидения могут быть добрыми… – прошептал Шахов. Он сдержал слово – издал собрание лекций Александра.
Шахова "Гете и его время", "Очерки литературного движения в первую половину XIX века". И всем, кто читал эти книги, становилось ясно, что молодой историк литературы был чрезвычайно талантлив, обладал литературным даром и мог бы стать выдающимся литератором. Увы…
Откуда взялись сгоревшие рукописи, отец, конечно, никому не сказал. Но черная дама еще долго потом посещала могилу своего учителя. Ну а старожилы Красносельской улицы задолго до выхода в свет романа Булгакова знали простую и великую фразу:
– Рукописи не горят!
Откуда она взялась? От народных преданий и легенд. Во всяком случае, мои соседи именно так и говорили.
Звезда живописца, или Загадочный сон сестры Иулиании
Улица Верхняя Красносельская, территория бывшего Парка пионеров и школьников
Все пройдет бесследно, минет скоротечно,
Только звезды людям не изменят вечно.
Мирра Лохвицкая.
Звезды
Еще одну мистическую историю рассказывали жители Красного села о талантливейшем русском художнике Илларионе Михайловиче Прянишникове (1840–1894).
Прянишников был не только замечательнейшим живописцем, но и одним из основателей Товарищества передвижников. Родился он под Калугой в купеческой семье. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Там же и преподавал до конца жизни. И хотя был признан в Петербурге и даже стал действительным членом Петербургской академии художеств, но демократическому московском искусству не изменил и "классиком" не стал.
Жил Прянишников бедно, все деньги тратил на учеников Московского училища. Между прочим, это у него получили первые уроки живописи Архипов и Коровин, Касаткин и Корин, Лебедев и Богданов-Бельский. В то время это было, возможно, единственное училище, которое принимало бедных провинциальных учеников, которые часто не только не могли платить за обучение, но не имели денег и на еду. Вот Прянишников и подкармливал своих студиозусов, покупал им зимнюю одежку и холсты с красками. Он и в своем творчестве словно вел летопись "униженных и оскорбленных". Его "Шутники", "Порожняки", "Погорельцы", "Жестокие романсы" словно сошли со страниц то ли Островского, то ли Достоевского. Словом, это был и живописец и человек невероятной доброты и соучастия, всегда готовый оказать поддержку более слабому.
И.М. Прянишников. Художник В.Г. Перов
Когда в Москве стали расписывать нововозведенный храм Христа Спасителя, Илларион Михайлович тоже был приглашен для создания фресок. Вот там-то художник и услышал рассказ о том, что настоятельница Алексеевского монастыря, пораженная тем, сколь бесцеремонно ее обитель выгнали с насиженного места, посулила, что "на том месте ничего не будет стояти". Заинтересовавшись этим странным событием, Прянишников приехал на новое место Алексеевского монастыря – на Красный пруд Красного села. Конечно, он ожидал увидеть запустение обители, но увидел иное – монастырь разросся, приобрел черты еще большего благолепия, стал одним из самых красивых садовых мест города.
Пораженный таким процветанием, Прянишников даже стал работать в иконописной мастерской обители и завещал похоронить себя посреди этих монастырских садов.
12 марта 1894 года тончайшего знатока русской души Иллариона Михайловича Прянишникова не стало. А через год Товарищество передвижников решило провести памятную выставку живописца. И тут выяснилось, что некоторых известных полотен Прянишникова недостает. Куда делись?! Как в воду канули!
И дома у художника искали, и в училище, и даже в запасниках Третьяковской галереи – нет! А тут как раз настала годовщина со дня смерти Прянишникова. Ученики и почитатели приехали в Алексеевский монастырь посетить могилку художника. Вспоминали прекрасного человека, учителя и друга. Сетовали о том, что никак не могут начать устройство выставки – картин-то нет!
На другой день к настоятельнице обители пришла растерянная помощница казначеи сестра Иулиания. Крестясь и всхлипывая, поведала она о том, что вчера сестра-казначея повелела ей проводить родственников-друзей-учеников художника Прянишникова, и она услышала, как все сетовали о пропаже картин и невозможности открыть выставку.
Сестра Иулиания тоже огорчилась, потому что художник этот был хорошим человеком, отзывчивым. Однажды он помог Иулиании. Тогда сестра-казначея благословила ее на поездку в город – обители надо было купить новый котел. Но сестра Иулиания в городе бывала редко и сильно опасалась такой поездки. И вот отзывчивый живописец, Илларион Михайлович, съездил вместе с ней и помог купить нужный котел. Немудрено, что, узнав о срывающейся выставке, Иулиания огорчилась.
– Да, видно, так сильно, – каялась Иулиания матушке игуменье, – что нынче ночью приснился мне странный сон, прости меня, Господи!
– Говори! – повелела настоятельница.
И сестра Иулиания, вздыхая и охая, поведала, что приснился ей этот самый отошедший в иной мир раб божий Илларион. Был он весел и улыбался в свои жиденькие усы. Но Иулиании стало жуть как страшно. Начала она задыхаться, даже молитву прочесть не сумела – язык не слушался. А живописец Илларион только смеялся над ее страхами и сказал:
– Все хотят знать, куда мои холсты девались. Тебе скажу: я их свернул и на чердаке под стреху засунул, чтоб кредиторы не нашли да не отняли. Должок у меня был, погасить я его хотел. Да не успел – помер.
Мать игуменья все это выслушала да и повелела вызвать к ней урядника, благо он жил неподалеку. Ну а урядника попросила привезти в обитель кого-нибудь из друзей Прянишникова. На другой день в обитель приехал живописец Алексей Степанов, ученик и младший друг Прянишникова, тоже преподающий в Московском училище ваяния и зодчества. Ему и поведала свой странный сон сестра Иулиания.
И что бы вы думали?! Нашлись последние полотна Прянишникова! И выставка его состоялась. И собранные вместе трогательно-поразительные полотна показали, какого уникального и талантливейшего живописца утеряла земля Русская. "Его творчество осталось нам как путеводная звезда!" – сказал известнейший критик Владимир Стасов.
Ну а сестру Иулианию вместе с матушкой настоятельницей московские художники лично приезжали благодарить. Ведь не будь их, не состоялась бы выставка. И кто знает, когда еще Москва разглядела бы уникальный талант своего живописца?
Ну а мать игуменья, подумав, заплатила долг Прянишникова. Пусть имя народного живописца будет незапятнанным!
А сестра Иулиания с тех пор полюбила свободными вечерами сидеть на приступочке во внутреннем дворике, куда выходило оконце ее кельи, и глядеть на далекое небо. Она вспоминала, как сказали о Прянишникове: "Его творчество для нас – путеводная звезда", и искала на небе звезду живописца.
Теперь и тогда, здесь и там, или Лепестки вишневого сада
Улица Верхняя Красносельская, территория бывшего Парка пионеров и школьников
Когда приостановишься на пути и оглянешься назад, сколько там было света и жизни в погасающем, сумрачном отдалении… Теперь и тогда, здесь и там... Сколько времени и пространства между этими словами! И все это населено уже бесплотными образами, безмолвными призраками!
А.Ф. Вельтман
Третья легенда, которую рассказывали бабульки, сидевшие на лавочках нововозведенного детского парка на Красносельской, была о любви. Конечно, как же без несчастной любви-то?!
Впрочем, эта любовь была вполне счастливой почти два десятилетия. Известный московский писатель, историк, археолог Александр Фомич Вельтман (1800–1870), друг Пушкина и Нащокина (об этом потрясающем человеке мы поговорим дальше), обожал прекрасные сады Алексеевского монастыря и часто приезжал сюда вместе с супругой. Женат он был вторым браком (первая супруга Вельтмана умерла, оставив ему дочку Настеньку). Второй женой Александра Фомича стала женщина невероятной красоты, ума, таланта и доброй души. Как родную восприняла она дочку мужа. Вскоре у пары появились и двое своих детей – мальчик и девочка. Семья жила в счастье, радости и достатке. Вельтман не только сочинял рассказы и повести в своем излюбленном фантастическом духе, но и служил. Между прочим, это он сменил в 1852 году известного историка-литератора М.Н. Загоскина (помните, его упоминает Гоголь в "Ревизоре"? На самом деле жил он не в Петербурге, а в Москве, в Денежном переулке, доме № 5) на посту директора государевой Оружейной московской палаты.