И такой холод от Кузьмы идет, и так страшно от его хриплого голоса становится, что пьяницы его слушаются. А кто не слушается, так Кузьма грозит:
– Бросай пить, или я тебе мозги-то вправлю!
И взгляд у Сизого Кузьмы такой страшный, что мужики частенько вообще бросали пить после встречи с таким призраком.
Получается, что после смерти горький пьяница, поиздевавшись над домашними, вдруг понял, что питие-то грех. Вот и пытается загладить свою вину, отваживая от пьянки живых.
Что ж, занятие доброе. Хотя, конечно, привидением в городе жить трудновато. Но Кузьма справляется. До сих пор по Таганке бродит, пьянчужкам мозги вправляет.
Так что если у вас кто в семье пьет, можно отвезти его на Таганку да и пустить в толпу. Говорят, Кузьма даже днем появляется, если надобность в нем есть.
Веселый покойник
Переулок Последний, ранее Мясной, № 22, район Сретенки, Сухаревки, Трубной площади и другие подходящие места
Все, Александр Герцович,
Заверчено давно,
Брось, Александр Скерцович,
Чего там! Все равно…
Осип Мандельштам.
Жил Александр Герцович…
Один из старых редакторов журнала "Крокодил" (было в советское время такое легендарнейшее сатирическое издание) в 80-х годах прошлого, ХХ века лично составил собственный некролог, над которым хохотала вся редакция. Текста конечно же по прошествии лет никто не упомнил, но запомнился странный наказ: "Главное, позовите тамадой на сие застолье весельчака Горьева. ОН все сделает по высшему разряду".
Слово "ОН" именно так и было напечатано большими буквами на пишущей машинке. Почему большими и кто такой Горьев, мало кто знал. Ну а поскольку "некролог" был зачитан на каком-то веселом застолье, где все присутствующие старались блеснуть собственными шутками (они же работали в юмористическом издании!), то выяснять, где искать "весельчака Горьева", никому и в голову не пришло.
А зря! Старый редактор знал, кого вспоминал.
Юморист-сатирик Горьев (имя-отчество, к сожалению, не сохранилось) жил в Москве во второй половине XIX века. В молодости, еще будучи петербуржцем, он стал сотрудничать с журналом "Весельчак", выходящим с 1 февраля 1858 года. На первой же странице этого издания было указано: "Журнал всяких разных странностей, светских, литературных, художественных и иных". Главным редактором стал знаменитый тогда юморист О.И. Сенковский, писавший под псевдонимом Иван Иванов, сын Хохотенко-Хлопотунов-Пустяковский. Цель издания тоже была опубликована на первой же странице журнала: "Приходите смеяться с нами, смеяться над нами, над ними, над собой, над всем и обо всем смеяться, лишь бы только не скучать".
Постоянно писать для журнала согласились граф Соллогуб, Н. Кукольник, Бенедиктов; другие "наши великие смехотворцы и знаменитые острословы тоже изъявили готовность содействовать великому делу проявления народного русского смеха".
Одним словом, Горьев оказался в блестящей компании. Вся пишущая братия частенько собиралась вместе и тут же придумывала себе праздник. Для этого годился любой повод – лишь бы покутить. Жаль только, что кутили недолго. Уже на следующий, 1859 год выяснилось, что юмор, а тем паче сатира – дело неблагодарное. Тираж падал, благотворителей не сыскалось, цензура свирепствовала, и журнал пришлось закрыть.
Свои литературные опусы Горьев не сумел пристроить в другие издания, ну и плюнул на литературную карьеру. Занял место директора какого-то страхового общества, но заветов "Весельчака" не забыл. Ежемесячно собирал друзей-приятелей на веселые кутежи и, как тогда говорили, "вспрыски". Время пролетало весело, однако доходы страхового общества никак не повышались. Так что через некоторое время учредители общества вызвали Горьева на ковер. Все были уверены, что он постарается принять выволочку к сведению и возьмется за ум. Но балагур Горьев не стал "грузиться прощеньями", а взял да и подал в увольнение с поста директора.
Ну а чтобы ничего не напоминало об инциденте, Горьев вообще переменил место жительства – перебрался из Петербурга в Москву. Снял квартиру в доме в Мясном переулке (между Трубной улицей и Сретенкой), ну а в 1886 году переехал в только что построенный доходный дом № 22. Переулок этот в XVIII веке назывался Последним, поскольку когда-то был последним от центра по нечетной стороне улицы Сретенки. В XIX веке его переименовали в Мясной, поскольку тут обосновались мясные склады, которые городские власти не впустили в центр. Конечно, место было не престижным, да и запашок от протухающего мяса давал себя знать. Но для неунывающего Горьева место вполне подходило. Дело в том, что он еще в Петербурге пристрастился к занятию, не слишком одобряемому обществом, – к спиритизму, по-русски называемому столоверчением. В Москве же Горьев окунулся в мир магии с удвоенной силой. В его квартиру, невзирая на "нелепотные запахи", приходило множество народу – медиумы и желающие вызвать духов, сочувствующие новому оккультному направлению и просто любопытствующие зеваки. И надо сказать, что, вызывая духов, Горьев не забывал и о старой традиции "Весельчака" – кутить и вспрыскивать. Немудрено, что гостей в его квартире собиралось все больше и больше. Кому ж неохота вспрыснуть на дармовщинку?!
И вот однажды, пообщавшись с духами, Горьев составил завещание относительно своих похорон. Во-первых, написал он, мы твердо знаем, что умирает только телесная оболочка, духовная же живет вечно. Во-вторых, "к чему же тогда плач и гореванье, это же противно закону судеб". В-третьих, настоящие друзья должны только радоваться, что душа их собрата встречается с душами иных, уже ушедших людей, которых он любил и почитал. Ну а из всего этого следовал парадоксальный вывод:
"На моих поминках прошу веселиться, кутить и вспрыскивать. Не должно скорбить, а должно провожать меня с шампанским и танцами. Ибо душа моя будет уже пребывать в лучшем мире, но увидит происходящее, не перестав присутствовать с моими друзьями и соратниками.
Хочу, чтобы душа моя, потерявшая тяжелую земную оболочку, не впадала в грусть и печаль, а забылась бы в вихре искреннего вальса на жизненном пути счастливого мертвеца".
Ничего себе завещаньице – "чистая духовная записка", как говаривали тогда.
Но провожающие Горьева в последний путь все его наставления выполнили в точности – "веселого покойника" обрядили в модный черный фрак и танцевальные лаковые туфли, на кладбище проводили под вальсы и польки, а поминки закончили вспрыскиваниями и танцами. И конечно, рассказывалось множество смешных историй и анекдотов из жизни усопшего. Под конец кто-то резюмировал: "Молодчина Горьев! Достойно прожил и достойно покинул сей мир!"
Может, и так. Но с тех пор в районе Сретенки, Сухаревки и Трубной площади, то есть мест, окружающих Мясной-Последний переулок, стал встречаться на похоронах и поминках странный господин. Посреди всеобщего плача он старался сказать что-то веселенькое, сыпал анекдотами, перемежая ими трагические речи, произносимые окружающими. Придя же с похорон на поминальное торжество, он выкрикивал нечто совершенно неподходящее к скорбному случаю: "Будем танцевать!" или "Вспрыснем веселее!".
Поначалу на него шикали, но когда водка уж разливалась рекой, многие поминающие занимали сторону этого странного весельчака. Поминки превращались в шумное застолье, люди забывали о скорбном поводе своего собрания. Начинались сыпаться шутки, звучал смех, в ход шли анекдоты. Родственники обнимались-целовались, клянясь в вечной дружбе. Застолье заканчивалось всеобщим ликованием.
Хорошо это или плохо – об этом уже никто и не думал. Ну а странный человечек, заваривший все это "похоронное веселье", исчезал, словно его и не было. Наутро родственники даже не могли вспомнить, отчего они вместо скорби веселились вовсю.
Вот этого весельчака прошлого века, собрата по сатирическому перу, и вспомнил редактор "Крокодила", когда составлял свое шутливое завещание. Конечно, его слова быстро забылись. Но в конце 1980-х, когда Советский Союз уже трещал по швам, старый редактор "Крокодила" и сам отдал богу душу. Он так и не узнал, что через десять лет, к 2000 году, его любимый журнал закончит свое существование. Не узнал и то, что случится это уже в новой стране, а не в СССР.
Конечно, провожая редактора в последний путь, родственники и друзья и не помнили, что редактор просил позвать на его поминки какого-то тамаду Горьева.
Народу на поминках набралось много. И немудрено! Ведь с едой, а тем более водкой, в конце 80-х годов была сильная напряженка. Ящик водки удалось купить в магазине только по "похоронному талону". Ну а туда, где обнаружилась водочка, как не прийти? Как не вспрыснуть покойничка?!
И пришли, и вспрыснули! Потом пошли воспоминания о веселых случаях из жизни усопшего редактора, за ними анекдоты в тему и без. Руководил всем сухонький прыткий человечек в довольно потрепанном черном фраке и лаковых туфлях. Людям бы удивиться – на похоронах и во фраке?! Но водка давно уже сделала свое дело, и никто не удивлялся. Ну провозглашает тосты кто-то, ведет вечеринку (ах, простите, это же, кажется, поминки!) – и хорошо. Никому и в голову не пришло спрашивать, кто такой этот добровольный тамада.
И только когда половина народа уже разъехалась, ближайшие родственники решились-таки спросить его имя. Но, увы, – незнакомца не нашли. Наверное, уехал с кем-то, у кого машина. И только на кухне посреди пустых бутылок и грязной посуды обнаружился клочок бумаги – цифры и фамилия Горьевъ с твердым знаком на конце. Родственники и решили, что это незнакомый тамада давал кому-то номер телефона, да записка впопыхах потерялась. Хотели даже позвонить по номеру, да сообразили: слишком уж цифр маловато. Видно, на клочке только часть телефона.
И конечно, никому в голову не пришло, что весельчак Горьев дал реальный телефон. Просто во времена его жизни номера были куда короче нынешних.
Словом, проводили старого редактора "Крокодила" весело, как он сам и хотел. И смеха много звучало, и тамадой был Горьев. Интересно, что поминки проходили весьма далеко и от Сухаревки, и от Сретенки с Трубной. Редактор жил на окраине Москвы. Но Горьев и туда добрался благополучно – так сказать, расширил ареал своего обитания.
С тех пор не приходится удивляться, когда то в одной части города, то в другой случаются веселые проводы. Видно, неутомимый Горьев всегда готов повеселиться и вспрыснуть. Ну а уж если вы вдруг заметите на печальном событии того, кто воскликнет как ни в чем не бывало: "Будем танцевать!" – будьте уверены: и тут Горьев гуляет.
Пожарный-привидение
Театральная площадь и другие пожароопасные места Москвы
Широко, необозримо,
Грозной тучею сплошной,
Дым за дымом, бездна дыма
Тяготеет над землей.
Федор Тютчев.
Пожары
Впрочем, не одни весельчаки остались в городе на века. Есть среди "бессмертных" и настоящие герои. Вот, например, Василий Марин. О нем я услышала в тревожную минуту – на кухне одной из московских коммуналок полотенце упало с веревки прямо на газовую плиту и… загорелось.
– Туши, туши! – закричала соседка моей подруге, которая как раз и жила в той коммуналке.
Подруга Наташка выплеснула на горящее полотенце воду из чайника. Ткань зашипела, но пламя не погасло. Тут из своей комнаты прибежала старушка Зина Павловна и заверещала:
– Не справитесь! Зовите Василия!
Кто такой Василий, спрашивать было не время. Наташка железными щипчиками для сахара ухитрилась подхватить полотенце и сбросила его в раковину. Соседка открыла воду. Запахло препротивной паленой тканью. Защипало глаза. Но на этом пожар и закончился.
Я же, любопытная особа, поинтересовалась у Зины Павловны:
– А кто такой Василий? Работник ЖЭКа?
– Какого еще ЖЭКа?! – возмутилась старушка. – В ЖЭКе одни воры отираются, а Василий Марин – герой.
Спрашивать у возбужденной старухи что-либо было бесполезно. Но я и сама узнала, кто такой Василий Марин.
Оказывается, и вправду герой. Настоящий! Подвиг его связан с жутким пожаром Большого театра 11 марта 1853 года. Была среда – день, когда в театре не дают премьер. К тому же утро – 10 часов, когда нет ни спектаклей, ни репетиций. Только потому Москва в тот день избежала катастрофы. Был бы вечер да, например, премьерная суббота – сотни бы людей погибли в таком пожаре.
Театр загорелся вмиг и пылал до вечера как жуткий факел. Даже подойти было страшно. На квартал стояли жар и копоть. А ведь, как потом выяснили, загорелось все от одной брошенной да непогашенной цигарки кого-то из сторожей.
Тушили всем миром. Директор и художественный руководитель театра, композитор Алексей Николаевич Верстовский, прибежал в чем был, ни пальто, ни шапки надеть не успел. Москвичи старались помочь, молодые актеры вытаскивали из огня что могли. Да не могли почти ничего!
В один ужасный миг перед спасателями и зеваками предстала кошмарная картина: трое театральных рабочих, спасаясь от огня, выскочили на крышу. Но и там уже полыхало вовсю! В панике двое рабочих бросились вниз – да разве, падая с высоты такой махины, уцелеешь?! На глазах уже паникующей толпы бедняги разбились в лепешку.
Третий рабочий замедлил – увидел, что сталось с его товарищами, и застыл на крыше, обхватив в отчаянии голову. Внизу все оцепенели. Ни один пожарный не ринулся на помощь, все понимали – это же верная смерть: и несчастному не поможешь, и сам погибнешь.
Но вдруг из толпы раздался зычный голосина:
– Дайте веревку! Скорее!
И, схватив ее, какой-то никому не знакомый мужик побежал к стене театра, на ходу сбрасывая полушубок. Обмотался сам и полез по стене, как кошка. Дотянулся до водосточной трубы и перебрался на нее. Раздался жуткий треск. Стоявшие внизу глухо ахнули, многие закрыли глаза – ведь сейчас храбрец сорвется вниз: и рабочего не спасет с крыши, и сам разобьется!
Но смельчак каким-то чудом сумел увернуться и уцепиться за карниз. Толпа снова ахнула – уже с долей облегчения…
Потом бесстрашный незнакомец рассказывал:
– Жутко было… Трещит труба-то! Не больно крепка оказалась, голубушка. Да стало быть, так угодно Богу, и я взобрался на карниз. Там благо полегче… и я стал на твердую ногу.
С карниза добровольный спасатель ухитрился кинуть веревку рабочему и вытащил-таки его, уже охваченного пламенем. На веревке же спустил спасенного вниз, и вовремя: стена рухнула, карниз поехал вниз, рассыпая искры. Все смешалось. Но на одну жертву у огня стало все-таки меньше. Да и сам спасатель сумел спрыгнуть с заваливающейся стены.
Что творилось внизу, трудно описать! Толпа бросилась к смельчаку. Его обнимали, крестили, ему целовали руки, совали деньги в карманы. Люди не знали, чем можно отблагодарить за такой героизм. Сам же герой чувствовал себя скованно. Вот только что он вел себя как победитель стихии, а спустившись, заробел, засмущался. Его отвели в будку полицмейстера, по обычаю налили рюмочку "для снятия волнений". И выяснили, кто он.
Оказалось – даже не москвич, а житель петербургского Колпина, приехавший в Первопрестольную погостить у родственников и прибежавший, как и многие, поглазеть на пожар. Звали героя Василий Марин, по профессии он был котельщиком и потому, часто прочищая огромные котлы, знал, как нужно вытягивать людей, попавших в огненный плен.
Уже через пару часов Марин, оробевший от такого интереса к своей особе и еле вырвавшийся от людей, готовых отблагодарить его чем только пожелает, скромно уселся в общем вагоне поезда на Петербург. Однако слава нашла-таки героя. Сам император Николай I, прознав о геройском поступке, пожелал познакомиться с Мариным. Котельщика из Колпина привезли во дворец. Там он и получил заслуженную награду – пожизненную пенсию. И по тем временам это были реально большие деньги.
Потом Марин приехал и в Москву. Встретился со спасенным им рабочим Петровым, сходил на могилу других двух рабочих, которые не смогли спастись. Выпили, конечно, помолились. Василий растрогался и все корил себя за то, что не вытащил и тех двоих, сокрушаясь:
– Ну отчего Бог не сподобил меня им помочь?!
– Да разве ж ты бы смог? – вздохнул Петров.
– Сподобил бы Господь, я бы сдюжил… – прошептал Марин.
Вот в ту минуту, видно, Бог и услышал его молитвы. Потому что после смерти Марина в 1900 году стал он являться в Первопрестольной на особо страшных пожарах. Возникал невесть откуда, спасал людей и исчезал, не дожидаясь, пока загасят пламя. Особенно часто такие чудесные спасения, когда сами спасенные не понимали, кто вернул их к жизни, стали обнаруживаться в центре города. Это и понятно – ведь все началось с подвига у стены Большого театра. Но с годами Марин освоил и другие районы города. Там тоже стали замечать чудесные спасения людей на пожарах. Старожилы растолковывали, что при внезапном огне или еще какой огненной угрозе надо звать Марина, крича: "Василий, помоги!"
Конечно, и самим стоит проявить героизм. Но ведь когда знаешь, что защитник явится и встанет рядом, не так страшно. Даже если этот пожарный – привидение…
Доктор-призрак
Столешников переулок, № 14, улица Рождественка, № 13/9, район Трубной площади, улица Малая Молчановка, № 8 и другие адреса
Не обрывайте васильков!
Не будьте алчны и ревнивы;
Свое зерно дадут вам нивы,
И хватит места для гробов.
Мы не единым хлебом живы,
Не обрывайте васильков!
Мирра Лохвицкая.
Не убивайте голубей
Ну а когда еще жизненно необходим помощник? Правильно – когда заболеешь! Надо, чтобы хоть кто-то рядом был, добрые слова надежды говорил. Забавно, но доказано: люди в любящих семьях выздоравливают быстрее. Да ведь простой приход врача обнадеживает, и больному становится легче. Ну а если это будет врач, который ни разу не ошибался в диагнозе и всегда твердо знал, чем лечить и как быстрее поставить больного на ноги? Тут уж от одного имени такого врача наступит улучшение!
И знающие люди говорят, что звать надо доктора Ове́ра. Московские предания гласят, что сей доктор всенепременно поможет. Хотя никто и не сумеет объяснить: как он это сделает – ведь Александр Иванович Овер жил и лечил пациентов в Москве еще в середине XIX века. Но вот надо же – помогает и два века спустя! Особенно тем, кто живет в местах, где сам доктор жил в Москве. Откуда узнать те места? Так почитайте об Овере, вот и узнаете.
И, между прочим, лечит сей врач весьма своеобразно – то после обращения к призрачному доктору у самого пациента вдруг появляется твердое убеждение, какое лекарство ему следует взять, то больному в руки попадает статья с нужным рассказом о болезни, то в Интернете находятся нужные сведения. Иногда доктор и сам является пациентам или их лечащим врачам. Имя Овера я слышала даже от нашего участкового врача. Но чаще всего Александр Иванович является страждущим во… сне. Это и понятно – сны в судьбе и врачебной практике доктора Овера занимали особое место.
А началось все с раннего детства…
Во сне голос был женский. Тихий, но какой-то пугающий: "Помни: синие васильки – к радости, алые тюльпаны – к несчастью!"