Военврач с вечера ушел добывать транспорт, чтобы эвакуировать тяжелораненых. Единственная санитарка, помогавшая в эти дни Элле Федоровне, по просьбе командира роты бронебойщиков заменила погибшую медсестру. Ратушняк осталась одна с четырьмя тяжелоранеными бойцами. До полуночи она перевязывала их, кормила тем, что находила в тощих солдатских вещмешках. Видно, из-за сильного обстрела к медсанбату не смогла прорваться полевая кухня, а может быть, ее разбило по дороге…
Утром, думая, чем бы покормить раненых, военфельдшер вспомнила слова бронебойщика о вареных початках кукурузы. Ратушняк тоже любила это нехитрое лакомство. "А ведь это выход, - обрадовалась она, - и кукурузное поле рядом".
Женщина взяла вещмешок и выбралась из палатки.
Свежий утренний воздух слегка кружил голову. Ратушняк глубоко, с удовольствием вдохнула в себя бодрящую влажную прохладу.
Такими же свежими, умытыми росой утрами их, студенток Харьковского медицинского техникума, когда-то возили в колхоз помогать на уборке урожая. Кажется, давным-давно это было, может, даже не с ней, Эллой, - так долго помнит она себя в сапогах, гимнастерке, грубого сукна юбке.
Как весело работалось будущим медикам на колхозных полях! Широко на просторе звенели их задорные голоса, столько нерастраченной энергии угадывалось в стремительных движениях ловких девичьих рук!.. Это была замечательная пора первых открытий, неясных еще надежд, загадочных робких свиданий… А в воздухе уже носилась гроза, клокотала в гражданской войне Испания, и студентки ходили проситься добровольцами…
Женщина углубилась в кукурузное поле. Когда впереди задвигались стебли, она не сразу смекнула, что в кукурузе пробирается человек. Он был в грязно-зеленом мундире с автоматом на изготовку. Враг был тоже немало ошарашен. Это обстоятельство и спасло Эллу Федоровну. В следующее мгновение она запустила в ненавистное лицо увесистый початок. Фашист упал, а потом, поняв, чем в него бросили, долго и злобно бил из автомата.
- Немцы! - крикнула Элла Федоровна, выбегая на дорогу.
Раненые уже услышали пальбу на поле.
- Трэба йты звидсы, сэстрычко, - сказал бронебойщик.
Военфельдшер и сама это понимала. Но куда же с ними уйдешь, с четырьмя, из которых двое на ногах, да и у тех сквозь бинты проступают пятна крови.
- Пивень, - обратилась Ратушняк к бронебойщику, - назначаю вас своим заместителем, в случае чего - примете командование группой.
С первого дня пребывания на фронте Элла Федоровна находилась на передовой. Она ежедневно и ежечасно общалась с бойцами, только вышедшими из боя, на лицах которых еще не остыло ожесточенное выражение борьбы. Были и другие лица: опустошенные, подавленные. Ратушняк научилась различать людей, сейчас она безошибочно угадала в бронебойщике Пивне опытного, уверенного бойца, крепкого духом человека.
Это он вчера ночью, когда за ранеными не пришла машина да к тому же где-то пропала кухня, отвлекал товарищей от тяжелых мыслей своими байками о довоенном житье, а сегодня, заслышав стрельбу, первым с оружием в руках выполз из палатки, ведя за собой других.
И там, в довоенном своем колхозе, был Пивень, видно, незаменимым работником. Такие, как он, всегда тянут основной груз и считают это обыкновенным делом, потому что они с ним вполне справляются.
Из кукурузы, откуда ждали фашистов, никто не показывался. Может быть, обнаруженный военфельдшером вражеский солдат был послан в разведку, а может, оказался там во время боя да так и отсиживался всю ночь.
Тишина, наступившая после вчерашнего полудня, беспокоила раненых. Когда стрельба, боец знает, с какой стороны враг и как действовать. А вот в такой неопределенности часто таится большая опасность.
"Что же делать? - напряженно думала Элла Федоровна. - Что предпринять? Добрался ли военврач до медпункта дивизии?"
Одно она знала твердо, что судьба ее крепко связана с жизнью этих четверых раненых солдат и их уже ничто не может разделить.
- Сестра! - крикнул один из раненых. - Там кто-то ползет!
Все приподнялись, вглядываясь в ту сторону, куда, прикрыв глаза ладонью, смотрел их товарищ.
Над землей вставал огромный малиновый шар солнца. Его яркие лучи пронизывали крупные дрожащие капли росы, и они изумрудно поблескивали в траве, на вывороченных взрывами комьях земли.
- Братцы, так это же жратуху нам несут! - хлопнул себя здоровой рукой по колену один из бойцов.
Теперь и Элла Федоровна различала ползущую с восточной стороны по краю лощинки хрупкую фигурку с термосом на спине. Термос то и дело опасно поблескивал на солнце.
О "жратухе" кричал солдат, у которого Ратушняк вчера вытаскивала осколок, застрявший между ребрами. Упрямый парень никак не хотел снимать тельняшку.
- Из моряков? - спросила военфельдшер.
- В Одессе все из моряков, - с гонором ответил боец.
Но оказалось, что он и не из моряков, и не из Одессы вовсе. Правда, к этому знаменитому городу отношение имеет непосредственное - оборонял в сорок первом. Оттуда и тельняшка. А снимать ее он не хотел, потому что вся грудь в татуировке. Ратушняк, пряча улыбку, спросила:
- Не больно было, когда вам эту птицу рисовали?
- Ерунда, - подмигнул "моряк".
Но надо отдать ему должное: не пикнул, пока военфельдшер вытаскивала осколок.
Сколько разных людей прошло через ее руки: молодых и пожилых, веселых и хмурых, открытых рубах-парней и неразговорчивых бирюков. И у каждого из них была когда-то своя мирная жизнь, свои мечты и надежды. Трудно поверить, что, скажем, Пивень и этот "моряк" могли бы до войны дружить. Первый - неунывака, но человек серьезный, основательный. А второй - легкомысленный, в речи - жаргонные словечки. Видно, босяковал в детстве.
Боец с термосом перестал ползти, затаился, и раненые заволновались.
- Может, немцы увидели? - предположил кто-то.
- Всем оставаться на местах! - приказала Ратушняк. - Я сейчас.
И быстро поползла навстречу пробиравшемуся к ним солдату. Солдатом оказалась девушка лет семнадцати, скуластая, веснушчатая, коротко стриженная…
- Фух-фух, - еле отдышалась она. - Думала, задавит меня проклятый термос. Вчера немцы кухню по дороге обстреляли, повара ранили, вернулся весь в кровище.
- Ты из пополнения, что ли?
- Да, добровольно я. Нас, амвросиевских, человек двадцать девчат взял военкомат. Обещали на курсы медсестер отправить. Ну а пока кто где. Я вот при кухне.
- Звать-то как, землячка?
- Марусей. А вы тоже амвросиевская?
- Нет, я из Мариуполя.
Теперь термос тащила Элла Федоровна, а девушка - вещмешок с хлебом и автомат военфельдшера.
Раненые встретили их радостными возгласами. Разом приободрились. И дело было не только и не столько в том, что дождались наконец горячей пищи, которая так нужна потерявшим много крови бойцам, а в том, что появление девушки означало: их не забыли, о них помнят, заботятся.
Пока солдаты ели, Ратушняк поманила Марусю в сторону.
- Тебе не сказали, когда нас заберут?
- Велели передать, чтоб сидели на месте. Пришлют повозку.
- Сколько же можно сидеть? - сказала военфельдшер. - Фашисты уже в кукурузе шныряют.
Солнце поднялось и высушило росу.
Пробираясь между ранеными бойцами, военфельдшер вдруг услышала тяжко стелящийся свист и шелест, а впереди, за кукурузным полем, увидала поднимающееся зарево над немецкими позициями. И вновь протяжный свист.
- "Катюши" играют! - радостно воскликнул один из бойцов.
Да, это била батарея гвардейских минометов.
Раненые напряглись, прислушались. Теперь наши должны были вот-вот перейти в атаку. Но пробегали секунды, минуты, а привычное "ура" так и не прозвучало.
Не успели растаять в небе следы от реактивных снарядов, как землю в лощине сильно рвануло. Это противник открыл артиллерийский огонь в направлении батареи "катюш". Никто в этой маленькой группе тяжелораненых бойцов не мог знать, что залпы гвардейских минометов были отвлекающим маневром нашего командования. "Катюши", выполнив задание, тут же быстро передислоцировались, и ответный удар вражеской артиллерии пришелся на пустое место.
Сквозь свист снарядов и мин Ратушняк почудилось лошадиное ржание.
Элла Федоровна подхватила с земли автомат и оглянулась. Раненые распластались в лощинке. Согнувшись, военфельдшер побежала через дорогу. У самой кромки поля женщину настиг воющий звук приближающейся мины. Ратушняк упала, вжимаясь всем телом в теплую пыльную землю. Затем снова побежала по кукурузному полю, туда, где пожилой солдат изо всех сил сдерживал испуганных, рвущихся лошадей, запряженных в санитарную повозку.
- Что ж ты здесь сидишь, черт возьми! - кричала военфельдшер.
- А где вы? - ездовой вжимал голову в плечи при каждом новом взрыве.
Обстрел закончился так же внезапно, как и начался. Ратушняк обошла бойцов. Все живы, но у одного - осколочное ранение. Женщина начала перевязывать бойца, Маруся, взявшаяся помогать, при виде крови побледнела.
- Ладно, - пожалела ее военфельдшер. - Укладывай с ездовым раненых на телегу.
Со стороны немецких позиций послышалось гудение танков. Надо торопиться! Тяжелораненых уложили в повозку.
- Стойте, подождите! - раздались голоса.
С пригорка спускались три солдата. У того, что посредине, безвольно опущена голова, ноги волочились по земле. Один из поддерживающих его бойцов тащил по траве длинное противотанковое ружье.
- Раненого на повозку, - скомандовала Ратушняк.
Бойцы безропотно потеснились. Два солдата, которые принесли раненого, переминались с ноги на ногу.
- Может, мы с вами, - предложил один из них, - все равно патронов нет, да и живых нас двое.
- Есть патроны, - раздался голос Пивня.
Он сбросил с повозки коробку патронов прямо в пыль и сам пытался спуститься на землю с противотанковым ружьем.
- Сиди, петух, - здоровой правой рукой остановил его "моряк", - куда тебе с разбитой рубкой? - И спрыгнул с повозки со словами: - Жди меня, моя Маруся…
- Трогай! - крикнула военфельдшер ездовому.
Повозка тронулась с места.
Гул танковых моторов нарастал, усиливался. Раненые увидят вражеские машины потом, когда взберутся на холм, а пока рев доносился какой-то глубинный, как перед землетрясением.
Группа двигалась вдоль лощинки, тем же путем, которым Маруся доставила раненым термос с горячей едой. Впереди - военфельдшер с автоматом, за ней - солдат-ездовой, ведущий коней под уздцы. И замыкала шествие повариха Маруся. С санитарной сумкой на боку, которую дала ей Элла Федоровна, девушка выглядела как настоящая медсестра.
Лощина кончилась, теперь надо было взбираться на холм. Такого курса велели придерживаться ездовому, когда направляли за ранеными. Крутизна все увеличивалась. Кони запарились, храпели. Возница едва справлялся с ними. Ратушняк и Маруся упирались в повозку руками, плечами.
- Передохнуть бы, сестрица, - просили раненые.
Элле Федоровне пот застилал глаза, щипал потрескавшиеся губы. Ныла поврежденная нога. Но останавливаться на этой крутой стороне холма никак нельзя. Такую мишень немцы не упустят. Надо двигаться вперед, чего бы это ни стоило.
- Вперед, вперед! - хриплым, срывающимся голосом кричала Ратушняк.
Наконец колеса пошли плавнее, свободнее. Женщина смахнула пот со лба и оглянулась назад. Теперь хорошо просматривались движущиеся от немецких позиций танки. Вон и распадок, где стояла их палатка.
Между лощинкой и танками - мертвое пространство. Где-то там, в складках местности, притаились бронебойщики. Вражеские машины двигались в направлении кукурузного поля, из-за которого сегодня били "катюши". Повозка сползла с холма. Внизу виднелась накатанная степная дорога. Военфельдшер все оглядывалась - нет ли погони. Куда скроешься от танка с таким багажом?
Один из раненых на повозке стал бредить.
- Не стреляй! - кричал он. - Не стреляй! Катя, скажи ему, пусть не стреляет!
Другой боец все время просил пить, а ему нельзя - ранение в живот.
Ратушняк подозвала Марусю:
- Намочи бинт, приложи к губам.
Боец пытался поймать сырой комок бинта широко раскрытым ртом и опять горячо шептал воспаленными губами:
- Пить! Пить!..
До виднеющегося впереди селения уже рукой подать. Там Элла Федоровна обязательно даст людям передохнуть, сменит им грязные кровавые повязки. Хоть бы кто-нибудь остался в этом хуторе из местных жителей. Обычно в зоне передовой люди покидали свои дома, жили в землянках и лесополосах, называемых здесь, в степях Украины, ветроупорами.
Фашисты проводили в Донбассе тактику "выжженной земли". Отступая, они не щадили ни мирных жителей, ни их крова. Ратушняк понимала, что здесь ей с ранеными бойцами долго оставаться нельзя, но без отдыха, хотя бы кратковременного, изможденным людям не обойтись. Они вышли на окраину безлюдного хутора, когда солнце поднималось в зенит. И в это время их настигла четверка вражеских самолетов, следовавших куда-то на восток. Один из них оторвался от остальных и, свернув с курса, сделал круг над селением.
- Воздух! Расползайтесь от дороги! - крикнула Ратушняк, помогая бойцам прятаться в придорожном кювете.
Самолет зашел на бреющем вдоль единственной улицы, стуча пулеметом и бросая осколочные гранаты.
- Куда, Маруся? Назад! - только и успела крикнуть Ратушняк.
Девушка неловко взмахнула руками и упала навзничь. Граната разорвалась рядом с повозкой. Раздалось отчаянное лошадиное ржание, кони рванули в сторону, перевернули повозку и умчались, оставляя глубокие царапины от разбитого передка на сухой кочковатой земле.
Свершив свое черное дело, стервятник набрал высоту и скрылся. Ратушняк подбежала к Марусе, наклонилась над ней. "Умру я, да?" - прохрипела девушка. Она пыталась приподняться на локоть, тянула к женщине окровавленную руку.
- Лежи, Марусенька, лежи, ласточка, - уговаривала ее Ратушняк, - сейчас перевяжу, легче станет. - Но своим опытным глазом военфельдшер видела, что ничем уже не помочь. Тело девушки было покрыто огромными рваными ранами. Она истекала кровью. Элла Федоровна рвала индивидуальные пакеты, виток за витком накладывала бинты, но каждый следующий слой марли мгновенно пропитывался кровью.
- У меня мама старенькая в Амвросиевке, - шептала Маруся.
Ратушняк еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Она представила на миг, как уходила Маруся, возможно, единственная у матери дочь, на фронт, как старуха уговаривала ее остаться, а потом собирала в дорогу и долго стояла у калитки, глядя вслед дочери-невесте.
Ратушняк не могла не вспомнить и своих детей, оставленных ею в детдоме. Проклятая война, как злая разлучница, ворвалась в каждую семью. Ее огненный вихрь оторвал отца от семьи, жениха от невесты, сына от матери. Элла Федоровна ни на минуту не забывала о своих крошках, она носила на груди, рядом с комсомольским билетом, редкие письма воспитательниц детдома, иногда настигавшие ее на дорогах войны. На этих небольших тетрадных листках уже выводил каракули ее старшенький. Эти воспоминания всегда приходили к ней в короткие минуты отдыха, а в напряженной боевой обстановке они заслонялись сиюминутной опасностью.
Раненые забрались в какой-то подвал. Сюда же, к подвалу, военфельдшер перетащила и умирающую Марусю. Потом набрала воды в колодце, напоила солдат, кое-кому сменила бинты. Дала бойцам на отдых два часа. Измученные ранами, подвергаясь ежечасно смертельной опасности, солдаты забылись в беспокойном сне.
Элла Федоровна села у стены и с трудом вытянула раненую ногу. Еще в дороге, когда поднимались в гору и она толкала повозку, открылась рана, и женщина чувствовала, как наполняется кровью сапог, как, смешиваясь с попадающей за голенище землей, в нем образуется чавкающая жижица, но остановиться в пути ни на миг не позволяла себе. Да и нельзя было показать бойцам, державшимся из последних сил, свою слабость. Теперь Ратушняк для них вроде командира.
Стянуть сапог с набухшей ноги стоило больших усилий. Упершись горячей потной спиной в холодную сырую стену подвального козырька, женщина носком левого сапога давила в задник правого. Перед глазами поплыли сиреневые круги. Тогда Элла Федоровна достала из сумки скальпель и надрезала голенище с обеих сторон.
Рядом раздался чуть слышный Шорох и слабый стон. Ратушняк метнулась к Марусе. Девушка умирала…
- Ма-ме… - едва заметно выдохнула она и попыталась сделать запрещающее движение головой, но у нее это не получилось. Из уголка синеющих губ выкатилась тонкая струйка крови.
Оплакав убитую, военфельдшер завернула тело в плащ-палатку и оттащила за хату. Потом вернулась, нашла в подвале ржавый заступ и деревянный колышек с дощечкой, на которой еще не стерлись слова: "Семенной участок Онищенко". От надписи на женщину повеяло далеким мирным временем. И от этого стало еще горше.
Красноармейская книжка поварихи была пробита осколком и залита кровью настолько, что прочитать было ничего невозможно. Элла Федоровна вывела на дощечке крупными фиолетовыми буквами: "Маруся". Потом вырыла неглубокую яму, перетащила туда тело поварихи, засыпала землей, воткнула дощечку. Оглянулась, стараясь запомнить место.
Путь, проделанный ею с ранеными за полдня, вражеский танк мог одолеть за час-другой. Подвал - ненадежное убежище для раненых. Надо их поскорее подымать и уводить дальше, к своим. Но как теперь передвигаться без повозки?
Военфельдшер обошла десяток хуторских дворов. Жилье, по всем признакам, уже давно было покинуто людьми. Пыль толстым слоем лежала на порожках, окнах. В углах дверей и рам серебрилась паутина. В одном месте краешек оконного стекла был отколот, и женщина, прикрыв глаза ладонью, заглянула внутрь. Сумрачная комната, голые лавки, сдвинутая с места железная кровать с панцирной сеткой, на которой белел какой-то квадрат: газета или забытая впопыхах простыня.
Элла Федоровна излазила все хозяйственные пристройки, извозилась в пыли, пока наконец за каким-то саманным, с облупившимися стенами хлевом не наткнулась на тачку с ржавыми колесами.
Ратушняк несказанно обрадовалась своей находке. Она двумя руками подняла оглоблю и что было силы потащила тачку на себя. Старая тачка сдвинулась с места, скрипнув ржавой осью. Когда Ратушняк добралась с тачкой к подвалу, то услышала голоса раненых.
- Пусть берет двоих, что на ногах, и уводит, - доказывал один из бойцов, почти сплошь обвязанный бинтами.
- Какая разница, где помереть, - поддержал его напарник, лежавший рядом без движения.
Им возразил бронебойщик:
- Помэрты тут, на купи гнылой картопли, не фокус, трэба выбыратыся.
Увидев военфельдшера, они замолчали.
- Що, поховала дивчину? - бойцы сняли пилотки.
Элла Федоровна стояла в полусумраке душной земляной норы и напряженно думала, как ей поступить? "Двоих оставить? Нет, так не делают. А вдруг немцы? Нет, только вперед! Только двигаться!"
- Товарищи бойцы! - обратилась она к солдатам, стараясь говорить спокойно и уверенно. - Хоть вы и ранены, и временно выбыли из строя, но остаетесь военнослужащими Красной Армии. А я, как старшая по званию, являюсь вашим командиром, а не просто сестрой милосердия. Все мои приказы должны выполняться беспрекословно.
С этими словами Элла Федоровна нагнулась, подняла с земли раненого и, положив его руку себе на плечо, потащила наверх.