Порывистый ветер
А ниже, маленькими:
временами возможен
Я никогда не встречал соседей. Они жили в полумиле от меня, на вершине соседнего песчаного кряжа. Как только я начал совершать на открытом воздухе прогулки и пробежки, то встретил их собак, которые, как оказалось, мгновенно воспылали ко мне горячей симпатией. У меня даже закралось подозрение: не иначе как они вообразили, будто мы с ними встречались ранее, в какой-нибудь общей прошлой жизни. (Что неудивительно. Неподалеку от нас жила Ширли Маклейн, и собаки вполне могли набраться дурацких идей по причине соседства с ней.)
Их звали Мэгги и Труди. Труди была черным французским пуделем чрезвычайно глуповатой наружности. Она двигалась точно так, будто ее только что нарисовал Уолт Дисней: этакая нескладеха, причем впечатление усиливалось огромными висячими ушами спереди и коротеньким хвостом-обрубком с неким подобием фигурной стрижки на самом кончике. Ее одеяние состояло из черных жестких кудряшек, которые дополняли общий диснеевский облик и придавали Труди вид невиннейшего существа. То, как она каждое утро выказывала свое исступленное удовольствие от встреч со мной, можно было принять за кокетство, однако на самом деле это скорее всего был обычный собачий восторг. (Я только недавно обнаружил собственную ошибку и готов мысленно пересмотреть целые пласты жизни, чтобы понять, какую неразбериху я мог натворить или в какое глупое положение вляпаться.) "Кокетство" заключалось в прыжках вперед, при которых Труди отталкивалась от земли всеми четырьмя конечностями одновременно. Мой вам совет: не торопитесь отойти в мир иной прежде, чем увидите, как огромный черный пудель скачет по снегу.
Мэгги выказывала свою не менее исступленную радость от ежеутренних встреч со мной несколько иным образом, который заключался в покусывании Труди за загривок. Это было также проявлением радости от предстоящей прогулки. Такова была именно ее манера выражать радость от прогулки, желание быть впущенной в дом и выпущенной из него на улицу. Короче говоря, постоянное и игривое покусывание Труди за загривок было образом жизни Мэгги.
Мэгги была собакой симпатичной. Явно не пудель, но точно назвать ее породу я долго затруднялся, хотя соответствующее слово давно вертелось у меня на языке. Я не великий знаток собачьих пород, но эта была явно классической: Мэгги смахивала на гладкую, черной масти с желтовато-коричневыми подпалинами гончую. Как же все-таки эта порода называется? Лабрадор? Спаниель? Карело-финская лайка?
Я спросил об этом своего приятеля Майкла, кинопродюсера, - правда, не раньше, чем почувствовал, что уже знаю его довольно хорошо и могу без стыда расписаться в собственном невежестве и неспособности распознать породу Мэгги, несмотря на очевидную совокупность признаков ее экстерьера.
- Мэгги? - переспросил Майк тягучим техасским говорком. - Обычная дворняжка.
Таким образом, каждое утро на прогулку выходили трое: я, немалых размеров английский писатель, пудель Труди и дворняга Мэгги. Я обычно бегал-прогуливался по широкой проселочной дороге, петлявшей среди красноватых песчаных дюн. Труди трусила рядом со мной, то отставая, то забегая вперед, размахивая при этом длиннющими своими ушами. Мэгги, как правило, крутилась где-нибудь рядом, жизнерадостно покусывая загривок своей спутницы более благородных кровей.
Труди отличалась необыкновенной добросердечностью и проявляла к этим укусам величайшее долготерпение, однако время от времени ее толерантности неожиданно наступал конец. В такие моменты она внезапно совершала этакое сальто-мортале, приземлялась на четыре свои конечности и, повернувшись к Мэгги "лицом", удостаивала подругу укоризненным взором. В ответ на это Мэгги обычно садилась и начинала легонько грызть собственную заднюю правую ногу с таким видом, будто Труди и без того ее утомила.
После этого они вновь принимались за старое - бегать, кататься по земле, гоняться друг за дружкой наперегонки, кусаться, устремляться куда-то далеко в глубь песчаных дюн, в заросли жесткой травы и чахлого подлеска. Время от времени обе собаки совершенно неожиданно по какой-то непонятной мне причине застывали на месте, как будто у обеих одновременно отключался источник энергии. В таких случаях они обычно устремляли в пространство растерянные взгляды, прежде чем возобновить свои обычные игры и развлечения.
Но какую роль играл во всем этом я? Ну, практически никакую. В течение всех этих двадцати - тридцати минут собаки полностью игнорировали меня. Что, конечно же, было просто прекрасно, поскольку я не имел ничего против. И одновременно озадачивало. Ведь каждый божий день рано утром они приходили к моему дому и настойчиво скреблись в дверь и стены под окнами до тех пор, пока я не вставал и не отправлялся вместе с ними на прогулку. Если что-то нарушало этот ежедневный ритуал - вроде моих вынужденных поездок в город, необходимости встретиться с кем-то, слетать в Англию и тому подобное, - они превращались в несчастнейших созданий на земле и не знали, куда им деваться.
Несмотря на то что собаки неизменно игнорировали мое присутствие, когда бы мы ни отправились на нашу совместную прогулку, они оказывались просто не в состоянии гулять без меня. Это выявило в не принадлежавших мне лично героинях моего повествования глубокую философскую склонность. Собаки уяснили для себя, что я непременно должен находиться рядом с ними, - для того чтобы у них имелась возможность игнорировать меня должным образом. Ведь невозможно игнорировать того, кого нет.
Вскоре мне открылись новые глубины их мышления. Виктория, подруга Майкла, рассказала мне, как однажды, по дороге к моему дому, она попыталась поиграть с Мэгги и Труди, бросив им мяч. Обе собаки сели, с каменным выражением наблюдая за тем, как мяч взмыл высоко в небеса, а затем упал, ударившись о землю. И Виктория поняла, что, собственно, было написано на их "лицах": "Мы подобными пустяками не занимаемся. Обычно мы слоняемся по округе в обществе писателей".
Что в общем-то соответствовало истине. Они слонялись вместе со мной с утра до вечера, каждый божий день. Однако, как и сами писатели, слоняющиеся в обществе писателей собаки в действительности не любят заниматься писательским ремеслом. Поэтому они обычно весь день крутились у моих ног, а когда я начинал печатать, вечно норовили подлезть мне под локоть. При этом они норовили положить морды мне на колени и горестными взглядами подсматривали на меня, лелея надежду, что я проявлю-таки разумность и отправлюсь с ними на прогулку, во время которой они могли бы игнорировать меня должным образом.
С наступлением вечера собаки обычно отправлялись к себе домой на вечернюю трапезу, после чего следовало принятие ванны и отход ко сну. Такой распорядок представлялся мне идеальным: потому как день я обычно проводил в их приятном обществе и при этом не нес за них ровно никакой ответственности.
Подобное идеальное мироустройство длилось до того самого дня, пока одним ясным ранним утром Мэгги не оказалась возле моего дома, преисполненная желания игнорировать меня единолично. Одна. Без Труди. Труди с ней не было. Я был в шоке. Я не знал, что случилось с Труди, и не мог выяснить, потому что она не была моей, а принадлежала другим людям. Вдруг она попала под колеса огромного грузовика? Неужели она сейчас истекает кровью где-то у дорожной обочины?
Мэгги показалась мне чем-то обеспокоенной. Она-то точно должна знать, где Труди, подумал я, уж ей-то известно, что произошло с подругой. Пожалуй, мне лучше последовать за ней. Я натянул на ноги кроссовки и поспешил на улицу. Мы шли очень долго, преодолев в поисках Труди по пустыне немало миль, выбирая порой самые запутанные маршруты. В конце концов я понял, что Мэгги и не собирается искать свою спутницу, подругу былых забав, а просто-напросто, по обычаю, игнорирует меня. Своим поведением я лишь усиливал эту ее стратегию, стараясь все время следовать за ней по пятам вместо того, чтобы совершать свою обычную утреннюю прогулку-пробежку.
Поэтому в конечном итоге я вернулся домой, где Мэгги уселась у моих ног и впала в хандру. Я не мог ничего предпринять, не зная телефонного номера хозяев собак, вообще не мог никуда позвонить, потому что Труди была не моя. Все, что я мог, - это, подобно верной любовнице, сидеть и молча страдать. У меня пропал аппетит. После того как вечером Мэгги ушла домой, я плохо спал.
А утром они вернулись. Обе. Однако нечто страшное все-таки произошло. Труди явно побывала в руках парикмахеров. Вся ее роскошная шубка была практически полностью сострижена. Длина шерстки не превышала пары миллиметров. Остались лишь более или менее длинные клочки шерсти - произведения фигурной стрижки - на ушах, голове и хвосте. Я был взбешен. Труди выглядела абсолютно абсурдно. Мы отправились на прогулку и я, откровенно говоря, пребывал в смущении. Труди ни за что не приняла бы такой вид, будь она моей собакой.
Через несколько дней мне пришлось вернуться в Англию. Я попытался объяснить собакам причину моего отъезда, чтобы хоть как-нибудь подготовить их к этому событию, однако они отказали мне в своем внимании. В то утро, когда я уезжал, они видели, как я укладывал чемоданы в багажник джипа. Но почему-то держались на расстоянии, проявляя огромный интерес к еще одной соседской собаке. Теперь они игнорировали меня по-настоящему. Я улетел домой в досаде и растерянности.
Шесть недель спустя я вернулся в Америку для работы над вторым сценарием. Я не мог просто взять и позвать собак. Мне пришлось обойти кругами задний двор, всячески демонстрируя свое присутствие и издавая всевозможные трубные звуки, которые собаки не могли не услышать. Неожиданно они все поняли и устремились мне навстречу через покрытую снегом пустыню - дело было в середине января. Оказавшись у меня дома, они принялись радостно бросаться на стены, но затем нам ничего не осталось, как отправиться на короткую, полезную для здоровья прогулку по снегу, при которой я вновь лишился их благосклонного внимания.
Труди выделывала свои ужимки и прыжки, Мэгги покусывала ее загривок, и все вместе мы совершали привычную прогулку-пробежку. Через три недели мне пришлось снова уехать. В этом году я вернусь в Штаты, чтобы снова увидеться с ними. Хотя, вынужден честно признаться, для них я всего лишь Другой Двуногий. Рано или поздно придется обзавестись собственной собакой.
"Животные страсти", под ред. Алана Корена,
"Робсон букс", сентябрь 1994 года
Правила
В ныне несуществующем Советском Союзе когда-то бытовала следующая пословица: "Что не запрещено, то разрешено". Весь фокус заключался в том, что надо было помнить, что же именно запрещено, а что нет. Мы, люди западного мира, привыкли хвалить самих себя за то, что придерживаемся более спокойного, более трезвого видения окружающего мира, и поэтому нередко забываем, что и здравый смысл подчас бывает сущим деспотом. Нужно всегда знать определенные правила. Особенно, когда путешествуешь.
Несколько лет назад - могу сказать даже точнее: это было в начале 1994 года - у меня произошло небольшое недоразумение с полицией. Я ехал по скоростному шоссе в центральный Лондон, но не один, а с женой, которая находилась на шестом месяце беременности, и выехал на среднюю дорожную полосу.
Честно признаюсь, ехал я абсолютно смирно, ни на йоту не нарушая правил дорожного движения, а выехал на среднюю полосу лишь потому, что того потребовала сложившаяся в тех обстоятельствах дорожная ситуация. Однако совершенно неожиданно для себя я обнаружил, что привлек к себе пристальное внимание полицейского автомобиля, который делал мне знаки съехать вслед за ним с дороги на обочину - видимо, с тем чтобы я вылез из машины и обсудил с представителем властей только что совершенное мною чудовищное преступление.
Меня охватил ужас. Мимо на бешеной скорости проносились автомобили, грузовики и, что хуже всего, белые микроавтобусы, и никто из них - я уверен - не ожидал обнаружить пару автомобилей, фактически припаркованных справа на обочине. Любой из них мог легко врезаться сзади в мой автомобиль, в котором находилась моя беременная жена. Сама ситуация была пугающей и совершенно безумной. Я сразу же сказал об этом полицейскому, который - как это водится среди представителей его доблестной профессии - придерживался совершенно другого мнения.
По мнению полицейского, переезд на внутреннюю полосу являл собой несомненную опасность. Почему же? Потому что так гласит закон. Однако остановка на повороте, при съезде с дороги, не таила в себе ровным счетом никакой опасности, ибо я совершил ее по требованию полиции, что делало ее вполне законной и таким образом - это было чертовски трудно понять - совершенно безопасной.
Я согласился с тем, что совершил - самым безопасным образом - маневр, незаконный с точки зрения британских законов. Однако имел смелость утверждать, что сложившаяся ситуация - а именно парковка автомобиля на съезде с главной дороги, фактически на пути у стремительно мчащегося транспортного потока, - представляет собой явную угрозу человеческой жизни, по причине законов физики, действующих в нашей Вселенной.
Следующее заявление полицейского состояло в том, что, по его мнению, я находился не во Вселенной, а на территории Великобритании, о чем он уже уведомил меня ранее. После чего я отказался от всех попыток продолжать спор и стал во всем с ним соглашаться, чтобы как можно скорее выбраться из этой глупой и опасной ситуации.
Причина же, по которой я излишне легкомысленно переехал на среднюю дорожную полосу, заключалась в том, что, живя в Соединенных Штатах, я привык ездить по любой из дорожных полос, поскольку там на то имеется освященное конституцией право - право перемещаться где угодно. Согласно американским законам, переезд на внутреннюю дорожную полосу - там, где транспортный поток это позволяет, - является вполне легитимным, совершенно нормальным и, таким образом, абсолютно безопасным.
Однако и там далеко не все благополучно, и я объясню вам почему, что и как.
Однажды, будучи в Сан-Франциско, я припарковал машину в единственно доступном в той ситуации месте, которое оказалось аккурат на противоположной стороне улицы. Там и опустилась надо мной суровая длань Фемиды, карающая рука закона.
Понятно ли мне, сколь опасный дорожный маневр я только что совершил? Я туповато воззрился на представителя закона. Что именно я сделал не так?
Я, по мнению закона, припарковался против общего транспортного потока. Я озадаченно посмотрел на улицу. Какой транспорт? Какой поток? Где он?
Транспортный поток, который мог бы быть на этой улице, последовал ответ.
Разговор начал принимать метафизический характер - даже в моем понимании, - поэтому я объяснил, подпустив легкую нотку жалости, что, мол, у нас в Англии мы всегда паркуемся там, где находится свободное местечко, и не очень-то комплексуем по поводу того, на какой оно стороне улицы.
Блюстителя закона мое заявление повергло в шок. Он посмотрел на меня с таким искренним удивлением, едва веря, что мне посчастливилось выбраться живым из дйкой и безумной страны, где существуют столь чудовищные правила парковки, и незамедлительно выписал штраф. Было ясно как божий день, что он с превеликой радостью депортировал бы меня из своей страны прежде, чем декларируемые мной подрывные идеи вызовут хаос на улицах американских городов и приведут к полной анархии там, где всегда легко справлялись с такими пустяками, как пальба из всего, что стреляет. Последнее, как нам всем известно, в Штатах является вполне легальным делом - без огнестрельного оружия Америка подверглась бы небывалым в истории человечества набегам орд северных оленей, наглых правительственных чиновников и незаконных британских экспортеров чая.
Мой ныне покойный друг Грэм Чэпмен, водитель со стажем, активно эксплуатировал обоюдное свое непонимание и неприятие английских и американских автомобилистских привычек, постоянно нося с собой и английские, и калифорнийские водительские права. Если его останавливали на дороге в Штатах, он вытаскивал свои британские водительские права, и наоборот. Он также имел обыкновение сообщать тормознувшему его полицейскому, что как раз направляется в аэропорт, из которого собирается покинуть страну. Всякий раз оказывалось, что подобное известие воспринималось полицейскими с радостью и вздохом облегчения, и те прощальным жестом провожали незадачливого иностранца.
Несмотря на то что между европейцами и американцами часто возникают разного рода недоразумения, всех нас объединяют целые десятилетия просмотра одних и тех же фильмов и телепередач, призванных помочь нам притереться друг к другу. За пределами этих границ невозможно сделать каких-либо предположений вообще. Например, в Китае поэта Джеймса Фентона однажды остановили за то, что горела фара его велосипеда.
- Что же будет, - сурово спросил его полицейский, - если все будут поступать так, как вы?
Однако самый невероятный запрет из тех, что существуют в одной стране, но напрочь отсутствуют в других, - совсем не укладывается у меня в голове, хотя моя кузина клянется, что это истинная правда. Она несколько лет прожила в Токио и рассказывает об одном судебном разбирательстве. Суть его в том, что некий водитель, который заехал на тротуар, врезался в магазинную витрину и убил нескольких пешеходов, потому что в момент сего происшествия был мертвецки пьян, имел наглость потребовать, что последнее должно быть принято во внимание, поскольку является смягчающим обстоятельством. И судьи приняли.
Какие же правила необходимо знать, переезжая из одной стороны в другую? Что допустимо в одной стране и запрещено в другой? Здравый смысл вам этого не подскажет. Приходится справляться у друзей и знакомых.
Воскресный выпуск газеты "Индепендент"
Январь 2000 года
"Прокол Харум" в Барбикане
Вступительное слово
Уважаемые дамы и господа!
Всем, кто знает меня, хорошо известно, как велико мое удовольствие оттого, что я сейчас здесь и имею честь представить вам участников ансамбля. Я большой почитатель творчества Гэри Брукера и группы "Прокол Харум" вот уже тридцать лет. Именно тогда, тридцать лет назад, они неожиданно удивили весь мир тем, что появились практически из ниоткуда, подарив человечеству величайшие песни-хиты, что редко кому удавалось при сходных обстоятельствах.
Позднее они удивили весь мир еще больше, когда выяснилось, что они родом из Саутэнда, а не из Детройта, как все ранее неверно полагали. Затем они удивили мир в еще большей степени своей полнейшей неспособностью выпустить альбом в течение четырех месяцев после записи пластинки-сингла, мотивируя это тем, что-де еще не сочинили для него всех песен.
А затем, движимые потрясающим деловым чутьем и изобретательностью, эти джентльмены ловко не включили в альбом знаменитую песню "Бледнее бледного". Они вообще никогда ничего не делали прямолинейно, как то известно любому, кто хоть раз пытался уследить за аккордами их песни "Ромовая сказка".