У порога нового еврейского государства
15 февраля 1944 года премьер-министр Британии сэр Уинстон Черчилль в очередной раз обедал тет-а-тет с Хаимом Вейцманом. Разговор, естественно, шел о судьбе еврейской общины. Коллеги-сионисты, с волнением ждавшие итогов, спросили потом Вейцмана, поддержал ли Черчилль их надежду на создание еврейского государства в Палестине. "Да, его позиция обычно всегда обнадеживающая, – открыл им Вейцман. – У нас нет причин для беспокойства, потому что у нас есть очень хороший ответ" (256).
А в ноябре того же года эта же пара политиков, сидя в имении Черчилля, уже обсуждала границы будущего Израиля по окончании войны. Это была, по словам Вейцмана, "длительная и очень дружественная встреча". Черчилль пояснил, что он, как и сам верховный сионист, стоит за включение пустыни Негев в состав еврейского государства: "Если бы евреи могли получить всю Палестину, – добавил Черчилль, – это было бы хорошо". Вейцман же сообщил Черчиллю, что они имеют в виду принимать около 100 тыс. евреев в год в течение примерно пятнадцати лет. Черчилль спросил, означает ли это что-то вроде полутора миллионов, на что Вейцман ответил, что "это действительно так – для начала" (277).
Только теперь Вейцман вполне раскрыл свои карты, но Черчилль вновь его всецело поддержал. Такое развитие событий виделось им обоим в качестве победного итога Второй мировой (Черчилль настаивал из дипломатических соображений: "ничто не должно решаться до конца войны", но по сути они обо всем уже условились). Что кто ни говори после этого, а мы понимаем, что Израиль был состряпан Вейцманом и Черчиллем. Хотя, конечно, не только ими, но ими – в первую очередь.
Ближе к окончанию войны, как пишет Гилберт, "Черчилль продолжал искать решение, которое позволило бы создать сионистское государство, благодаря которому 517 000 евреев, живших тогда в Палестине, то есть меньше трети всего населения, должны были получить собственное государство, которое не зависело бы от милости враждебного арабского большинства и могло бы самостоятельно управляться хотя бы в рамках той части территории страны, которую надеялись получить представители еврейской общины" (286).
Эта тема волновала, конечно, не только евреев и Черчилля. В начале 1945 года Саудовская Аравия, Египет и Ирак вдруг забеспокоились насчет намерений Великобритании и США в отношении будущего Палестины. Но это беспокойство явно запоздало: число евреев выросло там к концу войны в 6,5 раза! Количество, по закону диалектики, перешло в качество. Создание независимого еврейского государства становилось закономерным и неизбежным следствием этого наплыва еврейских иммигрантов.
Против такого следствия пытался возразить король Аравии Ибн-Сауд, специально добившийся с этой целью встречи с Рузвельтом. Дело в том, что к концу войны стало ясно, что несмотря ни на какие мандаты Великобритания более не способна решать ни судьбы мира, ни даже судьбу крохотного клочка земли на Ближнем Востоке. Роль хозяина перешла на обозримую перспективу к Америке, и в руках Рузвельта были отныне те весы, на чашах которых колебалось будущее двух ветвей семитской расы. Это понимал и Черчилль, пытавшийся влиять на американского президента, и все другие участники ближневосточной драмы.
Рузвельту самому далеко не все было ясно относительно этой драмы, и он вовсе не был никогда сторонником сионизма, в отличие от Черчилля, зато был горячим поклонником арабской нефти, которую намеревался без проблем добывать для Штатов. Поэтому ему хотелось выслушать все стороны, и он начал обсуждение с того, что попросил у короля совета относительно дальнейшей судьбы "еврейских беженцев, изгнанных из своих домов в Европе". Король ответил: "Евреи должны возвратиться в те страны, откуда они были изгнаны, и жить там". И тогда Рузвельт заверил Ибн-Сауда, что он "не сделает ничего, чтобы помочь евреям в борьбе против арабов, и не сделает ни одного шага, враждебного арабскому народу", и что его администрация не изменит свою политику в Палестине "без полной предварительной консультации с евреями и арабами". Рузвельт предложил, чтобы король оказал поддержку дипломатическим миссиям арабских стран в Великобритании и Соединенных Штатах в выдвижении аргументов против планов сионистов, потому что, как сказал президент, "многие люди в Англии и Америке оказываются дезинформированными".
Иными словами, мудрый, искушенный политик Рузвельт предложил арабскому королю развернуть антисионистскую пропаганду в мировом масштабе. Без этого, он понимал, ничего изменить уже не удастся. Но недалекий, непродвинутый араб не понял, не оценил совет Рузвельта. Он ответил, довольно глупо, что такая работа могла бы быть полезной, но "важнее всего то, что президент только что сказал ему о своей политике по отношению к арабскому народу" (288–289).
Он не заметил даже, что Рузвельт умирает и ничем уже не сможет помочь…
А тем временем Черчилль не дремал и в то же время в том же месте также ждал встречи с Рузвельтом. В отличие от араба, англичанин сразу сообразил, что Рузвельт уже не жилец, что "жить ему осталось недолго". Свою задачу Черчилль понял верно: надо тянуть время. И немедленно направился через пустыню в "Отель дю Лак" на встречу с Ибн-Саудом, которого попросту обвел вокруг пальца, обманул, заверив, что Великобритания не допустит вооруженного нападения евреев на арабов: "Мы контролируем моря и легко можем лишить их снабжения. В то же время евреи должны иметь место, где жить, – другими словами, иметь возможность жить в Палестине. Он никогда не выступал за то, чтобы Палестина была превращена в еврейское государство, он лишь за создание еврейского национального очага в Палестине". Он-де надеется, что может рассчитывать на содействие короля, чтобы обеспечить "твердый и постоянный порядок при совместном проживании евреев и арабов в Палестине" (291).
Лицемер и обманщик чудовищный! На время ему удалось затуманить сознание короля. Но через шесть недель Черчилль получил от Ибн-Сауда письмо, в котором тот настаивал, что образование еврейского государства в Палестине "станет смертельным ударом для арабов и постоянной угрозой миру. Еврейские амбиции не ограничиваются одной Палестиной. Их приготовления показывают, что они намерены предпринять враждебные действия против соседних арабских государств". Евреи готовятся "установить своеобразную форму нацизма или фашизма на виду у демократических стран и посреди арабских стран". Как в воду смотрел король! Но изменить ничего уже не мог…
Последнее усилие
Мировая война неизбежно шла к концу, а евреи – к созданию Израиля. Но в этом процессе на самом финише Черчилля ожидал личный крах, повлекший за собой перемену в его роли на Ближнем Востоке.
Черчиллю не дали самому довести дело евреев в Палестине до победного конца и пожать все надлежащие лавры, т. к. консерваторы и он сам потерпели фиаско на выборах летом 1945 года. Все вопросы взаимоотношений Великобритании и Палестины оказались в ведении нового премьер-министра, представителя британских лейбористов Клемента Эттли. Однако за всю жизнь сэр Уинстон сумел сделать для создания Израиля столько, что предопределил необратимость последствий и итоговый результат. Ему оставалось лишь в пух и прах критиковать лейбористов, втихаря потирая руки и перемигиваясь со своими еврейскими друзьями. Черчилль не знал ни о неблагодарности евреев в 1945 году, ни даже о попытках его взорвать (!) и продолжал работать и интриговать в их пользу изо всех сил.
Главная идея Черчилля в отношении Палестины состояла по окончании войны в том, чтобы устранить Англию от участия в решении этого вопроса и тем самым окончательно развязать руки сионистам. 6 июля 1945 года он написал министру по делам колоний Оливеру Стэнли и начальникам штабов британских вооруженных сил, послав копию этого письма министру иностранных дел Энтони Идену: "Я не считаю, что мы должны брать на себя ответственность за управление этим трудным регионом, пока американцы спокойно сидят и критикуют нас. Нам надо задаться вопросом, не следует ли нам попросить их взять все это на себя? Я считаю, что чем теснее они окажутся связанными с проблемами средиземноморского региона, тем мы станем сильнее. Во всяком случае, то обстоятельство, что мы никак не демонстрируем желание сохранять британский мандат в Палестине, очень нам помогает. Лично я не вижу даже малейшего преимущества для Великобритании от этого болезненного и неблагодарного занятия. Настала очередь кого-то еще" (305–306).
Если Соединенные Штаты не желают "прийти и разделить с нами бремя содействия делу сионизма, – разъяснял Черчилль палате общин 1 августа 1946 года, – тогда Великобритания должна немедленно заявить, что мы возвратим британский мандат Организации Объединенных Наций". В ответ на эту речь Хаим Вейцман писал Черчиллю на следующий день: "Я хочу надеяться, что судьба вручит вам решение нашей проблемы, которая к настоящему времени уже могла бы быть решена, а мы могли бы быть избавлены от многих несчастий" (320). Хитрецы все просчитали. Ведь евреи уже были готовы взять дальнейшую судьбу в свои руки. Как публично признал тот же Черчилль, "евреи-сионисты всего мира и палестинские евреи… больше не нуждаются в нашей помощи для защиты своего национального очага против враждебно настроенных местных арабов" (313). И они могли отбросить Великобританию, как ракету-носитель, выведшую их на заданную орбиту и ставшую мешающей лишней обузой.
Цинизм Черчилля был поистине безграничен. Теперь, когда его титаническими трудами Палестина превратилась в пороховую бочку, готовую вот-вот рвануть большой этнической войной, из которой должно было родиться новое государство евреев, он принялся убеждать свою страну в том, что Великобритании лучше уйти из региона. 31 января 1947 года он внушал парламенту: "Цена поддержания порядка в этом регионе составляет от 30 до 40 миллионов фунтов в год – денег, в настоящее время просто утекающих прочь". А сто тысяч солдат, расквартированных в Палестине, "составляют очень значительную часть нашей армии. Сколько еще времени они должны находиться там? И для чего находиться?" И впрямь: ведь теперь евреи могли и сами себя защитить. И бывший премьер резюмировал: "Я никогда не видел, чтобы была получена меньшая отдача за приложенные усилия, чем это происходит в Палестине" (224). Можно подумать, что в бытность его у руля империи это было не так!
Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Перефразируя Наполеона, скажу: стакан был уже полон, и наполнил его Черчилль, а кому пить – не его забота. После того как Англия четверть века несла немыслимые материальные, моральные и политические издержки из-за палестинского мандата, следовало отпихнуть ее от принятия решений, чтобы не путалась под ногами, а всю ответственность переложить на Штаты, нового хозяина мира. Умывая руки и призывая Великобританию прекратить всю возню в Палестине, когда дело уже зашло слишком далеко и до создания Израиля оставались считаные месяцы, Черчилль лишил свою страну даже моральной компенсации за те издержки, затраты, протори и убытки, которые она десятилетиями несла на Ближнем Востоке по его милости. Это была его последняя жертва евреям за счет Великобритании, жертва полностью бессмысленная (не для евреев, конечно). Бедная одураченная Англия – вот все, что можно тут сказать!
Несмотря на то что к власти пришли антагонисты Черчилля – и это был публичный афронт, пощечина, заслуженная оголтелым юдофилом от английского народа, его публичный провал, – тем не менее заложенные им основы еврейского государства были так велики и прочны, что дать задний ход англичанам уже не удалось, было поздно. Оставалось только одно: постыдная капитуляция, бесславный уход с ближневосточной арены. Это, конечно, лишь фрагмент общей картины капитуляции Великобритании перед Америкой, передачи ей всех сколько-нибудь значимых мировых инициатив, как и уход из Индии, из Египта, и др. Но и то, и это – наследие политики Черчилля, плоды его деятельности во время премьерства.
Черчилль и на этот раз победил, уже будучи простым депутатом парламента, лишенным власти, но не права голоса, которым так мастерски пользовался. "В результате дебатов 31 января 1947 года лейбористское правительство Великобритании приняло решение вернуть палестинский мандат в Организацию Объединенных Наций. Это решение кабинета было опубликовано две недели спустя" (325).
Палестинская политика Черчилля привела Англию к позорному финалу: она перестала вообще справляться с ситуацией и вынуждена была вернуть ООН свой мандат – от бессилия. Это стыд и срам; но Черчилль потирал руки: белый английский мавр сделал свое дело и может убираться ко всем чертям. Пусть стыдится Англия – но торжествуют евреи! Победа сионизма и Израиля – превыше всего!
Конечно, Черчиллю не было дела до репутации Британии, которую он же и поставил в дурацкое положение. Что до его личной репутации, то он с немалым тщеславием приписывал себе (тайно от общества, в котором родился и жил) заслугу глобального масштаба: "Нравится это нам или нет, но возникновение еврейского государства в Палестине является событием мирового значения, которое следует рассматривать с учетом его исторических перспектив. При этом речь идет о перспективе не в рамках жизни одного поколения или нынешнего столетия, а о перспективе в одну тысячу, две тысячи или даже три тысячи лет. Это тот стандарт времени, который очень плохо согласуется с присущей нам постоянной стремительной сменой настроений и с тем переменчивым временем, в котором мы сейчас живем. Создание Израиля – это подлинное событие мировой истории" (337). Черчилль в эти минуты мог считать себя демиургом.
Действие британского мандата на управление Палестиной закончилось 14 мая 1948 года. В тот же день Давид Бен-Гурион провозгласил создание независимого Государства Израиль. Как Советский Союз, так и Соединенные Штаты сразу признали Израиль. Нелепо и нелогично, но Великобритания отказалась сделать это – с опозданием взыграли имперские амбиции, когда страна поняла, что ее обдурили. Точнее, что ее нагло дурили все минувшие годы. По сути, непризнание Великобританией Израиля было равносильно признанию в собственной глупости, в постыдных просчетах. Непристойная попытка махать кулаками после драки…
Черчилль не был бы Черчиллем, если бы не положил на это историческое полотно свой последний мазок. 22 января 1949 года он "страстно выступил" в парламенте по поводу непризнания Израиля. Настолько страстно, что "в конце дебатов, после того как все парламентарии выслушали речь Черчилля, было оглашено специальное заявление лейбористского правительства о том, что Великобритания собирается признать Государство Израиль" (342). А через девять дней после его выступления Израиль получил-таки от Англии подарок: официальное признание.
Черчилль додавил все же своих соотечественников. Вот тогда и настал его полный и подлинный триумф в долгой палестинской истории.
Глава II. Поджигатель войны
Вернемся теперь в довоенную Европу.
Нет в истории европеоидной белой расы более трагических и даже катастрофических лет, чем годы Второй мировой войны, положившие начало печальному закату европейцев, подорвавшие нашу витальную силу. Гибельные последствия этой самоубийственной бойни, в которой приняли участие 72 страны, мы ощущаем со всевозрастающей мощью, а нашим детям и внукам, очевидно, придется еще хуже. Исправить дело уже вряд ли удастся, но надо хотя бы осмыслить произошедшее…
Загадки Второй мировой войны всегда не давали мне покоя. Я не понимал самых важных вещей, не мог найти ответы на главные вопросы:
1) почему Гитлер бросился на Польшу (да еще поделив ее со Сталиным), уничтожив тем самым буфер безопасности между Германией и СССР;
2) почему, будучи совершенно не готовыми к войне и подтвердив эту неготовность (и вообще неспособность воевать) стремительными и сокрушительными разгромами, которые они позволили учинить над собой Гитлеру, Англия и Франция все же объявили войну Германии после захвата тою Польши;
3) почему Гитлер, раздавив и захватив Францию и еще пол-Европы, но не завершив разгром Англии, бросился на СССР, ввергнув тем самым Германию в войну на два фронта, как бы забыв плачевный опыт Первой мировой войны и вообще все азбучные истины военного дела;
4) почему Гитлер 11 декабря 1941 года, уже ведя тяжелую войну на два фронта, объявил вдруг новую войну, на этот раз самой Америке, торжественно предопределив этим самоубийство свое и своей страны.
Меня совершенно не удовлетворяли шедевры советской историографии, в которых я не мог найти ничего, объясняющего все вышеназванное, кроме примитивной марксистской политэкономии и классовой идеологии. Но и зарубежные источники, злоупотребляющие субъективными факторами, мало проливали света на тревожившие меня вопросы. Приходилось вылавливать крупицы истины то тут, то там, в основном из проговорок участников событий и иных высоко осведомленных лиц. Закрытость советских (российских) и британских архивов в части, касающейся войны, не добавляли оптимизма.
Поиск объективных ответов на эти важнейшие вопросы снова и снова приводил меня к еврейской теме, на фоне которой каждый раз из океана истории всплывала, кривя лягушечий рот, монструозная фигура "Бленхеймской Крысы" – сэра Уинстона Черчилля. Поскольку сегодня мы ведем разговор с читателем в рамках жанра "размышления над персоной", я не стану отвечать сразу на все четыре вопроса и приводить весь массив фактов на сей счет и ограничусь лишь самыми существенными моментами по интересующей нас теме.
А для начала обрисую ее основные координаты: Германия и цели ее войны; Германия и еврейский вопрос; Германия и Англия.
Чего хотел Адольф Гитлер
Гитлер был одним из самых последовательных политиков в мире, почти доктринером, им полностью властвовали идеи и, если так можно выразиться, идейные мечты. Он всегда, невзирая на временные тактические, прагматические отступления, стремился воплотить в жизнь свои теории общественного устройства, свое понимание должного. Чтобы понять его мотивы, надо внимательно читать его программные тексты, в особенности и в первую очередь "Майн Кампф".
Тогда нам станет понятно, что в своих дерзких геополитических мечтаниях Гитлер вполне прогрессивно и реалистически исходил из главного: этнодемографического фактора. Налицо был стремительный рост немецкой этнонации, стоявшей по этому показателю на втором месте в Европе, сразу после русских. С 1870 по 1925 год население Германии увеличилось на целых 23 млн человек (более чем на треть за какие-то 50 лет и несмотря на войны и бурную эмиграцию в обе Америки!), составив 63 млн, а к 1939 – все 80 млн, из которых 70 % уже переместилось в города, "раздувшиеся" от такого количества "лишних людей".