И после этого заключения, Цезарь, приказав чтоб голову Помпея поставили в верное место, отправился с царем в пиршественную залу.
Пир этот был великолепен, но не доставало главного, чтобы он был весел: недоставало женщин.
Диктатор выразил свое изумление.
– Где же царица? – спросил он.
Он знал, что брат настоящего Фараона,– Птолемей Авлет,– умирая, завещал трон своему старшему сыну Птолемею– Дионису, с условием, чтоб он разделил его со своей сестрой Клеопатрой, старше его на три года, которая по странному обычаю египтян должна была выйти за него замуж.
И этот союз был совершен на самом деле.
Но о чем Цезарь не знал, и что узнал вкратце от своего хозяина, а позже, подробно, от других лиц, заключалось в том, что через нисколько дней после свадьбы, царствуя вдвоем, он заметил, что если он не примет мир, то его супруга и сестра может устроить таким образом, что будет царствовать одна. Птолемей-Дионис торжественно развелся с Клеопатрой, по причине несходства характеров, и изгнал ее в Сирию.
При объяснениях царя по этому предмету, Цезарь хранил благоразумную сдержанность. Птолемей-Дионис не мог жить с Клеопатрой; он развелся с нею, изгнал ее… Так что же?… Не Цезарю, который сам развелся с своей первой женой, следовало требовать объяснений, почему другой муж отправил прогуляться свою.
Но через нисколько недель, когда, под тем предлогом что он стесняет царя в его дворце, он поселился рядом, под охраной своих солдат, диктатор изменил свой язык.
Друзья Клеопатры, и между ними особенно Аполлодор,– объяснили ему поведение египетского царя. В своем завещании Птолемей Авлет назначил также римский народ своим наследником. Цезарь, как представитель этого народа, вознамерился поддерживать его права. Он объявил себя судьей несогласий существующие между Птолемеем и Клеопатрой, и приказал одному сам, а другой через посольство, явиться к нему.
Птолемей повиновался, уверенный, что сестра не осмелится презреть его гневом, явившись в Александрию.
И Клеопатра не была столь глупа, чтоб пренебрегать опасностью, которой она неизбежно подверглась бы. Египетская стража, охранявшая городские ворота, была предупреждена, что если бы появилась изгнанная царица, то с ней должны были поступить как с бунтовщицей.
И Птолемей бы поквитался извинением, как за убийство Помпея…
Но мы сказали, что Клеопатра имела друзей в самом городе, среди которых одним из самых преданных был всадник, по имени Аполлодор.
Однажды, ссылаясь на необходимость покупок, Аполлодор отправился в Ракотис, откуда возвратился вечером, неся на плечах превосходный ковер.
Столь прекрасный, что он объявил желание предложить его Римскому полководцу,– великому любителю хороших вещей.
Ковер для Юлия Цезаря! Египетские солдаты, стоявшие па страже у ворот Ракотиса, не имели и тени мысли остановить Аполлодора с его ношей.
Скажем, между прочим, что этот Аполлодор был чем-то вроде гиганта-Атласа, с плечами способными, подобно плечам его образца, поднять весь свет.
И он нес также целый мир, закутанный в ковёр. Mиp под формой женщины.
То была Клеопатра.
Было поздно; Цезарь готовился лечь спать, когда один из его отпущенников подал ему папирус, содержаний следующие слова на латинском языке:
"Ты звал меня, чтоб воздать мне справедливость. Я здесь".
Клеопатра
Позади отпущенника в комнату диктатора вошел Аполлодор, и положил перед ним свою ношу, которую поспешил развернуть.
Была пора; Клеопатра задыхалась под тяжелыми складкам шерстяной материи. Ея. члены, онемевшие от слишком долгого бездействия, были неподвижны.
Лице её было покрыто, бледностью.
Цезарь преклонил пред ней колена и воскликнул:
– Боги! как она прекрасна! – она полуоткрыла, истомленные глаза, но лицу её промелькнула улыбка.
"Как она прекрасна!" Диктатор употребил самое лучшее средство, чтоб привести ее в чувство.
Если верить историкам того времени,– Плутарху, Аппиану Александрийскому и Диону Kaccию,– то Клеопатра (чтобы ни говорил Цезарь) не обладала необыкновенной красотой.
Но за недостатком правильности черт, она имела прелесть, грацию, ум… При том же она была очень ученой, она говорила на многих языках, и особенно обладала искусством пленять.
А Цезарь был одним тех которые ничего лучшего не желают, как быть плененными женщиной. Он обольстил большое количество знатных женщин и между прочим: Постумию, жену Сервия Сульпиция, Лоллию, жену Авла Габиния, Тертулину – супругу Марка Красса и даже Муцию, супругу Помпея; но он особенно любил Сервилию, мать Брута.
По-видимому, он не очень уважал супружескую постель и в провинциях, если прислушаться к току, что пели его солдаты во время его тpиyмфa по возвращении из Галлии:
"Римляне, бойтесь!.. к вам мы ведем развратника лысого,
В Галлии деньги он все растерял, что отсюда принес, на любовниц."
Гельвий Цинна, народный трибун, уверял многих, что имел в своих руках совершенно готовый, пересмотренный закон, который он должен был исполнить в отсутствие Цезаря и по его повелению, закон, дозволявший Цезарю жениться, по его выбору, на стольких женщинах, на скольких он захочет, чтоб иметь наследников. А для того, чтоб никто не сомневался в том, что он имел репутацию развратника, Курион отец называл его в своих разговорах "мужем всех жен и женой всех мужей".
Курион отец был клеветник, как нам хочется думать,– но нельзя отрицать, что Юлий Цезарь обожал множество женщин.
Между прочим и Клеопатру. И эту последнюю с первой минуты, как только ее увидел. Сознаемся, что все способствовало тому, чтоб зажечь любовь в сердце будущего императора.
Друг столь же скромный, сколь физически сильный, Аполлодор удалился при первой улыбке Клеопатры Цезарю…
Они были одни… Одни в одну из тех сладостных ночей, которые бывают только в Египте.
Он перенес ее на постель, потому что она не могла еще стоять. Сидя подле нее, он каждую секунду жег её маленькие ручки поцелуями.
Она улыбалась.
– И ты не боялась явиться ко мне таким образом? – наивно спросил он.
– Разве я ошиблась? – возразила она.
– О, нет!
– Птолемей убил бы меня прежде, чем бы позволил увидеться с тобой.
– Убить тебя? такую прекрасную!
– Таково его убеждение, потому то он и изгнал меня!
– Он глупец!
– Я тоже думаю.
– Он зол!
– Я, думаю, тоже.
– Негодяй и дурак, который должен быть строго наказан!..
Клеопатра на этот раз минуту колебалась. То было беспокойство совести. Этот глупец, этот негодяй был все таки её мужем и братом.
Но уже два раза подтвердив слова Цезаря, могла ли она ему противоречить.
– Я думаю то же, – повторила она.
И вдруг, притворяясь как бы испуганной странностью своего положения, она вскричала, вскакивая с постели:
– Но я злоупотребляю твоей добротой, Цезарь. Я мешаю тебе.
– Куда ж ты хочешь идти? – возразил диктатор, тихо удерживая ее.
– Куда-нибудь, где я не стесняла бы тебя…
– Но разве я жалуюсь? И к чему ты говоришь мне о сне? Неужели ты думаешь, что я могу уснуть увидав тебя?.. Останься!.. останься молю тебя!.. Нам еще нужно о многом переговорить с тобой… Для того, чтобы возвратить тебе трон, разве я не должен долго и много говорить с тобой?
Цезарь налег на слова "возвратить тебе трон". Взгляд Клеопатры зажегся ярким блеском.
Случайно, так по крайней мере казалось, в то время когда, она готовилась оставить постель Цезаря, с ноги ее соскочила туфля. Известно, какое магическое действие производит маленькая ножка женщины на чувства распутника. Нога Клеопатры, быть может, по совершенству линий не могла сравниться с ногой Родопы, в которую в своё время влюбился Амазис, но такая, какой она была: худенькая, узкая, выгнутая, она восхитила Цезаря, как самое сладостное обещание.
Клеопатра провела целую ночь с Цезарем.
На другой день, утрем, один из офицеров этого последнего, явился к царю Египта, чтоб пригласить его немедленно явиться по важному делу к диктатору.
Важное дело заключалось, как можно предположить, в том, чтоб разделить трон с Клеопатрой, что Цезарь намеревался предложить Птолемею.
Можно вообразить удивление и ярость царя при виде сестры и жены в обществе Цезаря. Скрыв однако свои ощущения, он решился склониться перед царственной волей.
Но, едва возвратившись в свой дворец, он призвал Потина, начальника евнухов и первого министра, и Ахилла, одного из убийц Помпея и начальника египетских войск. В тот же день, тогда как Потин рассылал по всему городу эмиссаров обязанных возбуждать народ против непредвиденной власти,– Ахилл во главе своих солдат наблюдал за жилищем Римского полководца. То была настоящая осада, исход которой мог бы быть гибельным для Цезаря, – у которого для обороны была одна только когорта, – если б Кассий, один из его подчиненных, которому он передал начальство над флотом, не был во время предупрежден и не поспешил бы с другой когортой на помощь Цезарю.
Ахилл был убит; солдаты его разбежались; сам Птолемей-Дионис, с целью избежать мщения попечителя Египта, бросившись на барку, чтоб достичь одного из портов Сирии, был задушен матросами, желавшими получить хорошую награду от Клеопатры.
То было божеское наказание. Убийца сделался жертвою своей собственной измены.
Через несколько дней после этого происшествия Клеопатра, выйдя замуж за своего другого брата, Птолемея Меннея, заняла свое место на троне Египта.
То был брак ради проформы. Мужу было только одиннадцать лет. Истинным мужем Клеопатры в течение почти целого года был Юлий Цезарь. Он был настолько мужем, что от этой вдвойне прелюбодейной связи родился сын, получивший от своего отца имя Цезариона.
Когда Цезарь с сожалением покидал Египет, то целуя лоб этого ребенка, он мог сказать ему этим поцелуем: "я буду императором, ты – царем: мы с тобой увидимся".
Тщетная иллюзия! Отец и сын никогда больше не видались. Чрез несколько лет Цезарь, не смотря на все свое могущество, пал от меча Брута.
Что касается Цезариона, то он не жил даже столько, чтоб гордиться своим рождением.
Страсть Юлия Цезаря к Клеопатре была столь сильна, что он пожелал видеть ее в Риме, вместе с ее молодым мужем. Клеопатра охотно повиновалась; она прибыла в Рим с таким великолепием, что народ начал роптать на эту царицу – данницу, выказывавшую такую роскошь. Невнимательный к упрекам своей законной жены, Цезарь поместил Клеопатру в своем собственною дворце и на всех публичных празднествах являлся с нею. Он сделал более: он велел знаменитейшему скульптуру того времени сделать статую своей любовницы, приказал отлить ее из золота и поставить в храме Венеры, как раз напротив богини.
Ропот римлян перешел в крики. Венера-Клеопатра не могла более выходить, преследуемая угрожающим гневом народа. Она сама упросила своего любовника отпустить ее в Египет.
Последняя ночь, которую они провели вместе, – рассказывает Аппиан, – была ознаменована дурачествами достойными быть может коронованной куртизанки, но недостойными императора.
Двадцать греческих невольниц, выбранных из самых красивых, привезенных с собою царицей, служили совершенно голые на ужине двух любовников и в то время, когда они пили и ели, эти невольницы толпились около них в самых сладострастных позах; наконец, опьянелый от страсти, Цезарь, которого стесняли одежды Клеопатры, сбросил их с нее одну за другой; и ему нравилось сравнивать прелести царицы с прелестями ее женщин, и он порешил, что если две или три приближались к ней какой-нибудь частной красотой, – то ни одна не сравнилась в общем.
Нужно было расстаться. И Клеопатра даже не думала, что будучи далеко от Цезаря она будет забыта.
В числе подарков диктатора своей любовнице находились десять галльских стрелков. Египетская царица хотела вооружить войско по образцу этих стрелков; Цезарь дал ей десяток, избранный ею посреди солдат, составлявших первую сотню когорты.
Но не из интереса к своей армии, а вследствие заботы о своих наслаждениях Клеопатра взяла с собой этих стрелков. Среди них был один, по имени Андроник, мужественная красота которого произвела на нее сильное впечатление. Чтоб обладать одним, она потребовала десять; Цезарь не мог и подозревать истинной причины ее желания.
Но удалившись от берегов Италии, она не имела нужды сдерживаться.
– Пусть скажут галльскому стрелку Андронику, что я хочу его видеть, – сказала она.
Андроник поспешно исполнил приказание царицы.
Этот сын Галлии был на самом деле великолепен; лет двадцати пяти, высокий ростом, с белокурыми волосами, падавшими локонами по обе стороны лица, из под волчьей шкуры – он был прекрасен,
Он стоял прямо перед царицей, возлежавшей на пурпурных подушках, защищенных навесом от палящих лучей солнца.
– Доволен ли ты, Андроник, что едешь со мной в Египет? – спросила она своим полным нежности голосом.
Он отрицательно покачал головой.
– Нет!? – изумилась Клеопатра. – Ну что же, ты по крайней мере откровенен. А почему ты не радуешься увидеть Египет? Это прекрасная страна.
– Для меня одна только страна прекрасна: моя родина! – сказал галл.
– Как называется она?
– Я из города Тарба в Бигорре.
– Но что же там такого, о чем ты так жалеешь?
– Там есть горы и равнины, где я охотился на свободе, и зеленые папоротники, на которых я отдыхал; там есть быстрые ручьи, в которых я утолял жажду, всякие птицы, убаюкивавшие мой сон своим пением!
– Везде есть трава, источники и птицы!
– Ты ошибаешься, царица; не везде встречаются Пиренеи. Пиренеи есть только на юге Галлии.
– Да, и, быть может, также нет ли в Пиренеях какой-нибудь молоденькой девушки, воспоминание о которой сильнее запало в твою душу, чем воспоминание о почве, на которой ты родился? Признайся, ты любил и был любим на родине?
Андроник вздохнул.
– К чему воспоминания, – сказал он с горечью,– когда не принадлежишь самому себе, когда не знаешь даже, будешь ли когда-либо располагать собою!..
– Никогда? Почему никогда? Слушай, Андроник: ты меня интересуешь. Когда ты научишь моих солдат, то, если тебе хочется, отправляя тебя в Италию, я напишу Цезарю, чтоб он дал тебе свободу… чтоб он отослал тебя в твое отечество…
Физиономия стрелка засияла.
– Ты сделаешь это?.. – вскричал он.
– Сделаю, если буду довольна тобой.
– О, ты будешь довольна, потому что с этой минуты вся моя кровь принадлежит тебе.
Клеопатра странно улыбнулась.
– О! я не потребую от тебя крови, Андроник, – возразила она.
– Чего же, царица?
– Я скажу тебе позже, в Александрии… Ступай. Но не удаляйся от меня,– мне приятно тебя видеть.
На самом деле, во все время путешествия, галльский стрелок почти постоянно находился около царицы. Он не только ел за ее столом, но по особенной благосклонности, ему, по ее приказанию, подавали то же самое что она кушала. Ей нравилось разговаривать с ним, заставлять его рассказывать наиболее замечательные случаи его жизни, – по большей части охотничьи истории и описания битв.
Однажды вечером, грубо перебив его, она сказала:
– Но ты в своих рассказах никогда не говорил мне о любви, Андроник. Разве я ошибаюсь, предполагая, что в твоих горах есть молоденькая девушка, которая оплакивает твое отсутствие?
Стрелок печально улыбнулся.
– Нет, царица, – ответил он, – нет, ты не ошибаешься. Там есть молодая девушка, которой я оставил мое сердце.
– А! а! Вот видишь!
– Но любовь бедного крестьянина и пастушки может ли занять такую великую царицу, как ты?
– Должно быть, может, потому что я предлагаю тебе рассказать. Так ты любишь пастушку?
– Да, государыня.
– Как ее зовут?
– Фабиола.
– Который ей годъ?
– Ей было шестнадцать лет, когда я был принужден вступить в легионы Цезаря.
– А сколько времени ты служишь?
– Будет три года в октябрьские календы.
– Значить Фабиоле теперь девятнадцать лет. Хороша она?
– Я ее люблю!
– Это значит все. Ты ее любишь… и ни одна женщина в мире не может сравниться с ней красотою – даже я?..
Предлагая ему этот коварный вопрос, Клеопатра смотрела в глаза Андроника. Он вспыхнул… а она наслаждалась смущением, причиной которого была она сама.
– А потом? – продолжала она.– О не бойся ничего! Я не рассержусь, если даже узнаю, что я не так красива, как пастушка Аквитании Фабиола. Она красивее меня? говори!..
– Красивее?.. нет!.. Фиалка не может быть красивее розы… но…
– Но, – продолжала она,– ты надеешься обладать фиалкой, и не надеешься иметь розу… Ты благоразумен: для тебя фиалка – первой в свете цветок!.. Однако, положим, что тебе будет дозволен выбор. Понимаешь? Положим, что роза снизойдет до тебя, – разве не будешь ты благодарен? отвечай!
Возбужденная усилившейся страстью, при последних словах, Клеопатра, лежавшая на подушках наклонилась к прекрасному стрелку, стоявшему перед ней, представляя его взорам, вследствие отстранения корсажа из прозрачной египетской ткани, часть самых сокровенных своих прелестей.
Андроник сладостно вздрогнул. Как ни мало был он прозорлив до сего времени, в эту минуту ему трудно было не понять природу чувствований внушенных им царице. Но не в это время, не в этот час выразилось ей его убеждение об этих чувствах.
Сцена, которую мы пробовали изобразить, при конце имела свидетелем,– чего актеры не подозревали,– Птолемея Меннея брата и супруга Клеопатры.
Без сомнения этого супруга вовсе не следовало бояться?– стоит ли бояться ребенка четырнадцати лет. Однако за отсутствием сознания своих прав, этот ребенок имел инстинкт, ибо взирая на описанную сцену с середины палубы, где он остановился, он сдвинул брови.
– Отвечай! – продолжала Клеопатра, сжимая крохотной ручкой мускулистую руку Андроника.
Царь прыгнул к ней.
– Клеопатра, – вскрикнул он, – смотри как потемнело небо! Будет гроза. Разве ты не сойдешь в свою каюту?..
При звуках голоса Птолемея, Клеопатра приняла более приличное положение, а Андроник отошел на три или четыре шага.
В тоже время оба подняли глаза к небу… Небо было величественно. Ни одного облака, не затмевало его лазури.
– Ты глуп, Менней, – сказала Клеопатра, недовольным тоном.– Ты глуп, с своей грозой.
– Ты действительно думаешь, что я глуп? – насмешливо возразил ребенок.
Наступило молчание; потом Клеопатра сказала.
– Ступай, Андроник, к своим братьям по оружию.
И вперив свой взгляд в бледное лицо царя, она подумала:
"Э! э! у львенка начинают прорезываться зубы. Это надо принять к сведению; мы постараемся помешать ему кусаться".
Яд играет большую роль в истории государей и государынь древнего времени, а также, увы! и в истории средних веков!..
Предвидя свое высшее назначение, Клеопатра с пользой употребила свободу изгнания. Никто не знает, что может случиться; даже на троне вас окружают люди, которые вас стесняют, и те, от которых хорошо избавиться без скандала. В Антиохии, где она жила, будущая царица Египта, изучила, под руководством великого ученого, искусство отравления.